Настал момент истины, Элби. Доверяешь ты ему или нет?
– У вас шевелились губы, но я не расслышал вашего ответа.
– Говорите, вы гнали всю ночь? Откуда вы приехали?
– Из Магога, есть такой городок в ста километрах от Монреаля, в Восточных кантонах Квебека.
– Я знаю, где находится Магог, – сухо ответила я.
– Ах да, конечно, ваш журнал… Вы, наверное, объехали весь свет, – продолжал он, не замечая, что я замкнулась. – Чудесный край, правда? Не знаю, в какое время года вы у нас побывали, но в каждое там особый пейзаж, настолько неповторимый, что можно вообразить, будто живешь в разных местах!
– Но все они в Канаде.
Он посмотрел на меня как на полную идиотку.
– Что да, то да, – пробормотал он. – С этим не поспоришь.
– Канадская почта хорошо работает?
– Думаю, неплохо, хотя лично я… хм… получаю одни счета.
– А как насчет писем, которые вы отправляете?
– Простите, я что-то не совсем понимаю…
– Я вот пытаюсь понять вашу игру. Придет время, и вы все мне объясните.
– Я сказал что-то для вас обидное? Не стану вам надоедать. Вернусь-ка я за свой столик.
Либо он был лучшим на свете лицедеем, либо я столкнулась с настоящим Макиавелли.
– Прекрасная мысль, перейдем за этот столик вместе, хочу кое-что вам показать.
Я вскочила, не дав ему времени на размышление, и перешла на то место, которое раньше занимал он. Он, недоуменно на меня глядя, подошел и сел рядом.
– Ваш рассказ о беглом отце меня растрогал, – заговорила я. – Надо иметь каменное сердце, чтобы остаться бесчувственной, услышав такое, и еще более каменное, чтобы такое придумать. Ну а теперь поднимите глаза, посмотрите на эту фотографию и скажите мне, что наша встреча в отеле, а потом здесь, в ресторане, – чистая случайность. Эта женщина – моя мать!
Он задрал голову – и побелел. Подойдя к фотографии, он лишился дара речи.
– Ну?! – прикрикнула я.
– Рядом с ней… – пробормотал он. – Рядом с ней моя мать.
Он обернулся и уставился на меня тревожно и подозрительно:
– Кто вы такая? Чего от меня хотите?
– Хотела задать вам тот же вопрос.
Он запустил руку во внутренний карман пиджака, достал конверт и положил передо мной. Я сразу узнала почерк.
– Не знаю, в чем вы меня обвиняете. Прочтите, я получил это вчера. Вы поймете, почему я гнал всю ночь.
Я развернула письмо, затаив дыхание. Прочла, вытащила свое письмо и отдала ему. У него на лице появилось в этот момент то же выражение, что у меня минуту назад. Когда он прочел письмо, выражение стало еще хуже.
Мы молча смотрели друг на друга. В конце концов к нам подошла официантка с вопросом, ужинаем ли мы вместе и определились ли наконец со столиком.
– Когда вы получили ваше письмо? – спросил он меня.
– Это – дней десять назад, другое, назначавшее мне встречу здесь, – еще через неделю.
– Я тоже, с разницей всего в несколько дней.
– Я по-прежнему не знаю, кто вы, Джордж-Харрисон.
– Зато я теперь знаю, кто вы такая, Элинор-Ригби, хотя моя мать так вас не называла, когда говорила мне о вас.
– Мать говорила вам обо мне?
– Не о вас самой, а о вашей семье. Всякий раз, когда нужно было меня в чем-то упрекнуть, она повторяла: «Дети моей английской подруги никогда бы так не ответили своей маме». Все мое детство она приводила их как пример хорошего поведения за столом, соблюдения порядка в комнате; эти дети не спорили, когда мать чего-то от них требовала, они отлично учились… Короче, все, что я делал плохо, вы делали хорошо.
– Значит, ваша мать совершенно нас не знала.
– Кто сыграл с нами эту дурную шутку и с какой целью?
– Кто докажет, что не вы сами?
– То же самое я мог бы сказать о вас.
– Это как посмотреть, – подытожила я. – Вы не можете знать, что происходит у меня в голове, я – что творится в вашей. У обоих есть причины друг другу не доверять.
– А по-моему, нас здесь свели с противоположной целью.
– То есть?
– Наши матери были знакомы, говорю же, я постоянно слышал о вашей…
– А я о вашей – нет.
– Жаль, но дело не в этом. Судя по этой фотографии, они отлично ладили, их взгляд сразу все выдает. Наш аноним хотел, чтобы мы сделали этот вывод вместе.
– Ему нужно, чтобы мы друг другу доверяли? Вы немного торопитесь, но допустим, что вы правы. Зачем ему это?
– Думаю, чтобы выиграть время.
– Ваша склонность к столь странным выводам не свидетельствует в пользу вашей невиновности.
– Возможно, она показывает мой ум, – парировал он.
– А заодно и скромность.
– Кто-то нами манипулирует – не пойму зачем. Объединив усилия, мы сумеем с большей вероятностью его разоблачить.
– Может, он и это предусмотрел?
– Несомненно, но он сознательно пошел на этот риск.
– Почему «он», а не «она»?
– Верно, я тоже задаю себе этот вопрос.
– Думаю, мы должны друг другу доверять. Поскольку доверие – мое предложение, то…
– Это говорит в пользу вашей искренности, если только вы не более изворотливы…
– Чем вы?
Мы уставились друг на друга и замерли. Из ступора нас вывела официантка, уставшая ждать, пока мы что-нибудь закажем. Джордж-Харрисон выбрал сэндвич с омаром, и я, так и не сумев оторвать взгляд от его глаз, проявила позорную несамостоятельность и заказала то же самое.
22Мэй
Октябрь 1980 г., Балтимор
Она трижды пыталась растормошить Эдварда. Они провели вместе чудесный вечер. Нравилось это Салли-Энн или нет, Мэй была готова влюбиться, и деликатность его обращения с ней свидетельствовала, что их чувства взаимны. Она втягивала его в свой мир, и он начинал его принимать. Он, баловень судьбы, понемногу узнавал изнанку жизни, и она, нищая девчонка, стала его пигмалионом.
Салли-Энн могла негодовать сколько влезет. Собственно, с некоторых пор она негодовала вообще на весь свет. На редакционном совещании она устроила сотрудникам разнос, отвергла все предложенные ими сюжеты, со всеми перессорилась. Совещание пришлось свернуть.
Что ее не устраивало? Ей понадобился Кит, и она его получила – всего целиком. Нет, Мэй видела подругу насквозь: та бесилась из-за того, что ее братец увлекся Мэй и, главное, осыпал ее знаками внимания, тогда как к родной сестре оставался равнодушен. Мэй не видела причин чувствовать себя виноватой. Не она его соблазнила, он сам стал за ней ухаживать. Салли ошиблась, когда предрекла, что он выбросит ее, как старый носок, добившись желаемого. В тот вечер, когда они впервые поцеловались, он повел себя как истинный джентльмен: проводил ее домой и остался за дверью. Спустя два дня последовало приглашение в изысканный ресторан.
– Всему свое время, – сказал он, когда она уставилась на серебряные приборы.
На следующий день они отправились на прогулку по маленьким магазинчикам. Эдвард подарил ей замечательный платок, она ему – кожаный бумажник.
– Буду носить его у сердца, – пообещал он, пряча ее подарок во внутренний карман пиджака.
На уик-энд он повез ее на остров Кент. Они устроились в апартаментах особняка на дюне, окна выходили на море. Все время там они посвятили любви. Ни один мужчина еще так с ней не обращался, так не баловал, об одном она жалела – что нельзя поделиться радостью с подругой. Но вместо того, чтобы упрекать ее в подростковом эгоизме, добросердечная Мэй проявляла понимание. Салли-Энн страшно ее ревновала. Мэй надеялась, что это продлится недолго, потому что зародившаяся между ней и Эдвардом любовь не будет ни скоротечной, ни эгоистичной. Она должна была примирить брата с сестрой, родные люди обязаны найти общий язык. Мэй, так мечтавшая о брате, и мысли не допускала, что может быть по-другому.
Чтобы Эдвард полностью ей доверился, она должна была сделать первый шаг. В Кенте она заговорила о газете.
Они гуляли по пляжу, взявшись за руки.
– Это еще только проект, – соврала она. – В «Сан» у нас нет будущего. Там нами помыкают мужчины-фаллократы: по их мнению, женщины годятся только для того, чтобы собирать информацию или варить кофе.
Эдвард как будто удивился и стал расспрашивать ее о направлении будущей «Индепендент». Она отвечала в общих чертах. Он поздравил ее и похвалил за смелое намерение отстаивать истину. А потом заговорил об осторожности. Разоблачение коррупции, злоупотреблений властью и политической предвзятости – рискованный путь. Те, кто на него ступает, рано или поздно навлекают на себя гнев сильных мира сего.
– Я вырос среди них и знаю, на что они способны, – предупредил он ее.
Эдвард был вхож в светские круги, и Мэй прикинула, что, действуя там с должным умением, он мог бы принести им пользу. У него были неоспоримые достоинства, однако присутствовала и свойственная многим мужчинам слабость – склонность пускать пыль в глаза. Чтобы он дал слабину, достаточно было задать ему правильный вопрос в подходящий момент.
– Очень надеюсь, что ты не позволишь моей сестре манипулировать тобой. Ее желание пуститься в подобную авантюру совсем меня не удивляет.
– Что за кошка между вами пробежала? – спросила Мэй.
– Она упрекает меня в том, что я за нее не вступаюсь. С ранней юности она страшно враждебно настроена к нашим родителям. По-моему, ее поведение несправедливо и нетерпимо. Согласен, с мамой бывает нелегко. Порой она проявляет излишнюю суровость, но в молодости она так страдала! Рискну показаться старомодным, но скажу: я восхищаюсь своими родителями! Дело не только в их успешности. Обоим пришлось пройти через ужасные испытания. Мама никогда не была балованным ребенком. Она попала в Америку сиротой, у нее не было буквально ничего. Своих деда и бабку по материнской линии я не знал: их убили немцы. Они были евреями и прятались от нацистов. Мама обязана своим спасением только храбрости и геройству моего отца. Поэтому я не могу смириться с тем, как жестоко их судит Салли. Я всегда пытался сгладить между ними углы, защитить ее – чаще всего от нее самой, от ее несдержанности, вспышек злобы, но она в ответ только дулась, и у меня в конце концов опустились руки.