– Она в тебе души не чает, – сказала Мэй на всякий случай.
– Позволь мне в этом усомниться.
– Когда она говорит о брате, в ее голосе всегда звучит восхищение.
– Ты очень великодушна, но я тебе не верю. Салли – эгоистка, она интересуется только собой. От ненависти к своим родным она озлобилась, стала невыносимой.
– Как ты можешь так говорить? Выходит, ты ее совсем не знаешь. Ты называешь великодушной меня, но ведь твоя сестра в сто раз великодушнее меня! Она думает только о других; в отличие от своей матери, она росла в богатстве и могла бы наслаждаться беззаботной жизнью. Но нет, это Салли-Энн не подходит. Конечно, она бунтарка, но она бунтует ради благородных целей, потому что не выносит несправедливости.
– Ты говоришь так, словно влюблена в нее.
– Прошу тебя, Эдвард, не изображай святую невинность.
– Что ж, я понял намек: не критиковать сестру в твоем присутствии, иначе мне не поздоровится.
Мэй крепче взяла Эдварда за руку и повела его в особняк.
– Вернемся скорее, меня мучает жажда, хочу напиться. Терпеть не могу воскресенья. Как бы мне хотелось, чтобы этот уик-энд никогда не кончался!
– После этого будут другие.
– Возможно. Давай не будем торопиться. Я помню твои слова про… как ты ее называл? Дочь Циммеров! Я с ней не знакома, но не хочу, чтобы у нас все кончилось так же. Кстати, ты иногда ее вспоминаешь?
– Думаешь, я попадусь в эту женскую ловушку? Отвечу «нет» – заслужу прозвище грубияна, ответить «да» и подавно будет грубостью. Но ты права, давай насладимся тем, что дарит нам жизнь, не задавая лишних вопросов, особенно о прежних историях. Хотя о твоей я ничего не знаю.
– Потому что и знать нечего.
Они вернулись в особняк и устроились в курительной комнате. В камине теплился огонь. Мэй попросила бокал шампанского, Эдвард предпочел бурбон.
На закате они поднялись в свою спальню, чтобы собрать вещи. Мэй, с сожалением собираясь, оглядела комнату: большую кровать под балдахином, на которой они провели волшебную ночь, шелковую обивку стен, которой она любовалась ранним утром, когда Эдвард еще спал, тяжелые шторы на окнах, которые она раздвинула поутру, пока им несли завтрак, персидский ковер, по которому она ходила босиком, – всю эту непривычную, заворожившую ее роскошь. Оглянувшись, она стала наблюдать, как аккуратно складывает свои вещи Эдвард.
– Мы не можем остаться здесь до завтра? Ужас как не хочется возвращаться сегодня вечером в лофт!
– Мне завтра рано утром на работу. Мы вернемся поздно, почему не переночевать у меня?
– Под крышей твоих родителей?
– Это большой дом, у меня своя территория. Уверяю тебя, мы с ними не столкнемся.
– А завтра что?
– Выйдем через служебную дверь. Тебе совершенно не о чем тревожиться.
«Астон-мартин» шустро наматывал километры. В салоне пахло дорогой кожей, Мэй наслаждалась звуком мотора.
– Обещаешь мне одну вещь?
– Сначала скажи, о чем речь. Я – человек слова, я ничего не обещаю просто так.
– Хочу, чтобы вы помирились.
– Мы с сестрой? Мы с ней плохо ладим, но мы и не ссорились.
– Твоя сестра и вы, остальные Стэнфилды. Миротворцем можешь выступить только ты. Ни она, ни твоя мать не сделают первого шага.
Эдвард сбавил скорость и с улыбкой повернулся к Мэй:
– Успеха не обещаю, но даю слово сделать все возможное.
Мэй потянулась к нему, чтобы поцеловать, и попросила смотреть на дорогу. Потом опустила стекло, чтобы подышать воздухом. Ее волосы развевались на ветру, она была счастлива.
23Элинор-Ригби
Октябрь 2016 г., Балтимор
Мы пожелали друг другу спокойной ночи в коридоре, стоя у дверей своих номеров. Я упала на кровать, и стоило закрыть глаза, как мне почудился голос Мэгги: «Ну, старушка, что ты будешь делать теперь?» И поскольку я не могла ей ответить, то решила опередить ее. Дежурная говорила, кажется, так: 9, потом 011… Можно подумать, я впервые отправилась путешествовать!
– Ты в курсе, который час? – недовольно пробурчала моя сестрица.
– Я не могла больше ждать. Прости, что разбудила вас.
– Фред остался в Примроуз-Хилл, – ответила она, протяжно зевнув. – Вчера у него было много посетителей, он закрылся позже обычного и не успел ко мне.
– Рада за него, хорошо, что его ресторан процветает!
– Да, класс! Приходится спать одной, когда мой дружок вне себя от радости, потому что в ресторане нет свободных мест. Зато когда дела идут неважно, он тут как тут, и на лице тоска. Скажи, что я делаю не так? Хотя ты, конечно, звонишь мне в пять утра не для того, чтобы послушать про Фреда…
Я не стала ее разубеждать. Я вытащила ее из постели, чтобы поговорить о нашей семье, о письме, которое мне отдал Мишель, о фотографии на стене кафе, о женщине, сфотографированной вместе с нашей мамой тридцать пять лет назад, а главное, о своем новом знакомстве и о том, что я узнала за этот вечер. В кои-то веки Мэгги слушала меня, не перебивая.
– Ну и как он тебе?
– Только не говори, что это первый пришедший тебе в голову вопрос.
– Не первый, но это не мешает тебе на него ответить.
Я скупыми мазками обрисовала человека, с которым провела вечер.
– Выходит, он тебе скорее понравился. Его и правда зовут Джордж-Харрисон?
– Я не просила его показать водительское удостоверение, поверила на слово.
– Раз наши матери были так хорошо знакомы, разве можно считать его имя совпадением?
– Мы с ним примерно ровесники. Может быть, здесь существует какая-то связь.
– Наверняка существует! Если ты не обратила внимания, она называла нашу маму «моя любовь». В то же время она признает, что потеряла голову, наверное, этим все и объясняется… Не могу поверить, что наша мама гоняла на мотоцикле. Помнишь, как тщательно она пристегивалась в «остине»? Скажи, ты можешь вообразить ее байкершей?
– Если честно, этим вечером меня сильнее всего заинтриговало не это. Еще труднее мне представить ее налетчицей. Крайне любопытно узнать, что именно они украли. И вообще, что там за драма у них разразилась?
– Это подтверждает обвинения из анонимного письма.
– Все его содержание обретает теперь смысл. Темные места в мамином прошлом, ее по меньшей мере странные отношения с матерью Джорджа-Харрисона, состояние, которого она не унаследовала, и «Индепендент».
– Это еще что такое?
– Так называлась газета, основанная мамой вместе с Мэй. Папа расскажет тебе об этом подробнее.
– Послушай, мы говорим о нашей матери или о ком-то другом?
– Я тоже так отреагировала, когда все узнала.
– Это бесценное сокровище, твой Джордж-Харрисон, он-то хоть знает, о чем речь?
– Нет, он впервые прочел об этом в письме своей матери, которое я ему отдала. Есть другие: они переписывались.
– Что, если он с самого начала тобой манипулировал? Ваша встреча – результат целой цепочки совпадений. Вдруг он и есть твой аноним?
– Зачем ему такие сложности?
– Чтобы собрать кусочки головоломки! Ты сама говоришь о переписке. У него наверняка есть письма нашей матери, и ему нужны мы, чтобы завладеть письмами своей. Разве аноним не предлагал нам поискать доказательства его слов? Махинация, ясное дело!
– Уверяю тебя, он лишился дара речи, увидев фотографию в кафе. И потом, он тоже получил анонимное письмо.
– Которое сам и написал. Почему, скажи на милость, он так удивился той фотографии, если знал о том, что наши матери переписывались?
– Он не знал, о переписке мне сказал Мишель. Ничего ему не говори, Мэгги, я обещала хранить тайну. Я уже десять раз звонила ему из Балтимора, просила прислать другие письма.
– В какие еще семейные тайны меня не желают посвящать? Папа тебе сообщает, что мама выпускала в Балтиморе газету, Мишель – о письме, о котором мне даже не заикнулся… Вы все обходите меня стороной, словно я заразная!
– Папа ничего не собирался мне сообщать, просто мы с ним лакомились мороженым, и вдруг всплыла эта тема…
– Скажи еще, что он водил тебя в «Бен энд Джерри»! Я сразу брошу трубку!
– А к Мишелю я заглянула накануне отъезда, и он по непонятной причине тайком сунул мне в карман это письмо.
– Ты заглянула к Мишелю накануне отъезда, а со мной попрощалась через папу? Час от часу не легче! Раз я так мало значу, то не знаю, чем могу тебе помочь.
– Ты уже мне помогла: посоветовала быть с Джорджем-Харрисоном поосторожнее.
– Бойся его как огня! Если наши матери действительно припрятали где-то клад, то ты должна найти его раньше своего нового знакомого. Я на тебя рассчитываю! Банк отказался увеличить мне сумму разрешенного овердрафта.
– Устроилась бы на работу. Тоже способ добывать средства на жизнь, не хуже любого другого.
– Я возобновляю учебу, мне что, разорваться?
– В тридцать пять лет?
– Мне тридцать четыре, зануда! Ты еще с ним увидишься?
– Завтра утром, за завтраком.
– Смотри, Элби, не смей в него влюбляться!
– Во-первых, он совершенно не в моем вкусе, во-вторых, он еще не заслужил моего доверия.
– Во-первых, я тебе не верю, во-вторых, ты доверяешь первому встречному, поэтому повторяю: не вздумай им увлечься, по крайней мере до того, как прояснится вся эта история!
Мэгги взяла с меня обещание звонить каждый день и держать ее в курсе событий, дала слово не выдавать меня Мишелю и повесила трубку. В конце концов я уснула, только очень поздно.
Утром я встретила Джорджа-Харрисона в холле отеля. Столовая выглядела слишком уныло, и он повез меня в своем пикапе завтракать в город.
– Вы сказали, что работаете столяром, – начала я, чтобы сломать лед. – Можно поточнее?
– Не думаю, что бывает много разновидностей этой профессии.
– Бывает: плотники строят дома, краснодеревщики делают мебель…
– Нет, я не плотник. Наверное, у меня просто нет отца.
– Не вижу связи.
– С вашим вопросом мои слова никак не связаны, но я всю ночь думал о письме моей матери. Раз она называла вашу мать «моя любовь», наверное, прибегла к услугам безымянного донора спермы. Тогда «драма» – я сам.