{11}. Когда Элли входит, он сидит у себя в кабинете за стеклянной перегородкой, сдвинув очки на лоб, макает в чай печенье и просматривает газету. За последний год, пока выставка мало-помалу формировалась, Элли научилась кланяться в ноги шоферам и работягам, поскольку от них зависит, произойдет все вовремя или с необъяснимыми задержками. Она приносит им сникерсы и дарит на дни рождения абонементы в кинотеатр. Дни рождения вместе с именами и номерами мобильных записаны у нее в ежедневнике. Кабинет Кью – крепость из зеленых шкафов со скоросшивателями и ламинированных таблиц с изолирующими свойствами разной древесины и полимеров. Кью примерно ровесник Элли, но это человек другой эпохи: у него набриолиненные волосы и глаженые носовые платки. Он носит темно-синий халат, из кармашка с вышитыми инициалами торчат цанговые карандаши. От него пахнет столярным клеем.
Элли садится на скрипящий крутящийся стул напротив чисто убранного рабочего стола Кью. Тот поднимает голову, кивает, откусывает от печенья размоченный в чае кусок.
– Так они едут? – спрашивает Элли, стараясь, чтобы голос не дрожал.
– Кто едет? Венера Милосская? Говорите поконкретней, дорогая.
Элли знает, что перед разговором о деле положено минуты три поболтать о пустяках, но не может прогнать мысли о картинах: вот сейчас они проходят таможню или уже едут в машине по улицам Сиднея. Подделка видится ей похищенным бриллиантом, надежно упрятанным в слоях фанеры и оберточной бумаги.
– Лейденские картины, – говорит она.
Кью, прожевав печенье, отвечает:
– Да, Мэнди и несколько охранников поехали в аэропорт встречать голландца.
Элли неприятно равнодушие в его голосе. Даже если бы в музей везли Караваджо, Кью все так же макал бы печенье в чай и говорил о погоде, скачках, футболе – о чем угодно, кроме истинной цели своей работы. Любопытства у него не больше, чем если бы он упаковывал и распаковывал пластмассовые сувениры. Поначалу Элли думала, что он и к своим обязанностям относится так же безразлично, пока не увидела в первый раз, как он мастерит упаковочный ящик. Это была истинная красота: каждый стык, каждая реечка или уголок идеально подогнаны по размеру. Кью работал с налобным фонариком, рядом на деревянной тележке лежали чемоданные ручки, медные скобы и клеевой пистолет. Кью несколько часов терпеливо колдовал над ящиком, слушая «Гольдберговские вариации» Баха, а помощники подавали ему нужные стамески, натфиля и чай.
По его равнодушию ясно и другое: Кью не в курсе, что им, возможно, везут подделку. Элли всю жизнь работает с музейщиками и знает, что хранители и рабочие взаимно друг другу не доверяют. Кураторы и Макс Калкинс скрыли новость от ребят в синих халатах.
Ей хочется спросить, когда Мэнди ждут назад, но вместо этого она произносит:
– Как внуки?
– Хорошо. На выходных возил всю банду на пляж Бондай. Ели фиш-энд-чипс, и я даже уговорил одного из мальчишек поплавать.
– Холодновато, нет?
– Чепуха. Разгоняет кровь.
Светский разговор продолжается еще несколько мучительных минут. Кью практически никогда не расспрашивает Элли про планы и выходные, как будто затворничество на острове и статус бездетной разведенной женщины делают ее жизнь непонятной для простого человека. Через некоторое время в кабинет заходит плотник – тихий мужчина по имени Эд – и сообщает, что вернулся микроавтобус. Кью кивает, снимает телефонную трубку, набирает номер начальника реставрационного отдела и говорит: «Приехал голландец с ящиками». Потом кладет трубку, допивает чай, встает. Одергивает халат, проверяет карманы, вспоминает, что очки на лбу, опускает их на нос и щурится за линзами, которые сразу увеличили его глаза. На боковой стене шкафчика висит планшет с памяткой по приему экспонатов и документами на подпись. Кью забирает это все и выходит, Элли за ним.
Микроавтобус, сигналя, задом сдает к грузовому входу. Двое охранников вылезают и открывают задние дверцы. Следом вылезает Мэнди, а за ней – длинноволосый мужчина с бородкой. На нем джинсы и футболка, видна татуировка на одной руке. Он держит рюкзачок и толстый большой конверт. Элли стоит рядом с рабочими и слышит, как Кью говорит: «У нашего курьера такой видок, будто его отпустили на поруки из тюряги». Рабочие тихо посмеиваются. Элли заглядывает в микроавтобус, чтобы получше рассмотреть два одинаковых ящика с наклейками «не кантовать» на разных языках. Мэнди и курьер поднимаются по лестнице, Мэнди представляет его как Хендрика Клаппа. Он жмет всем руки.
– Как полет? – спрашивает Элли.
– Часов на шесть длиннее, чем хотелось бы. – Он открывает конверт с бумагами.
Кью подходит, чтобы заняться тем, что по его части.
– Хендрик, как вы связаны с частным музеем в Лейдене?
– Помимо прочего, я там заведую упаковкой.
– Прекрасно. Тогда вы знаете, как сделаны эти ящики? Может быть, у вас и чертежи с собой есть?
– Я сам их сделал и лично упаковал произведения, – говорит Хендрик. – До последнего гвоздя.
Кью смотрит на подчиненных и величаво им подмигивает.
– Надеюсь, гвоздей там нет.
– Конечно. Я употребил идиоматическое выражение.
Между Хендриком и Кью мгновенно возникает враждебность.
Хендрик говорит:
– Хотя ящики имеют вес примерно по сто фунтов каждый, я рекомендую извлекать их из машины с помощью гидравлической тележки. Снизу они оборудованы полозьями.
Со своим рюкзачком, скверным характером и тощим бледным лицом, Хендрик выглядит так, будто пробуется на роль голландского хакера в кино. Элли подозревает, что он вовсе не хочет говорить заносчиво; это проклятие всех, для кого английский не родной – механически правильная речь порой звучит грубо. Однако Кью и его рабочие явно не делают на это скидку. Хендрик для них – болячка, которую надо сковырнуть.
Эд уходит за гидравлической тележкой, упаковщик и багетный мастер залезают в микроавтобус, чтобы придвинуть ящики к задним дверям. Эстакада точно вровень со входом, так что Эд легко подводит направляющие тележки под деревянные полозья ящиков, поднимает их на шесть дюймов и завозит в здание. Нормальная практика – оставить ящики на ночь в выставочном помещении, затем вскрыть в присутствии курьера и сразу повесить картины. Однако из-за протечки в стеклянном потолке и последующего ремонта выставочная площадь сейчас недоступна – все картины будут временно висеть в запаснике. Элли объясняет это Хендрику по пути туда. Он смотрит на нее непонимающе.
По внешнему виду ящиков, их тщательно продуманным уголкам, потайным медным винтикам и наклейкам со штрихкодами ясно, что сделаны они исключительно хорошо. Кью привык получать ящики, которые выглядят так, будто их сбросили с большой высоты. Элли разглядывает его, когда он обходит ящики настороженно, будто оценивает намерения незнакомой собаки. Хендрик стоит с пачкой документов в руке. Судя по лицу, Кью оценил мастерство, но в то же время немного раздосадован.
Хендрик говорит:
– Это крайне необычно – не поместить их на место экспонирования.
– Мы известили ваш музей о задержке, – отвечает Кью.
Хендрик смотрит в свои бумаги.
– Мне надо получить подпись на акте о приеме на ответственное хранение. Также я хочу знать о мерах безопасности на ночной период. – Он поднимает взгляд к часам на стене. – Я вернусь завтра в то же время.
Если бы он только, для собственного блага, перестал говорить как немецкий шпион из фильма про Вторую мировую! Кью забирает у Хендрика бумаги и ручку, подходит к лампе изучить документы и почти сразу говорит:
– Сюда надо бы внести кое-какие изменения. Для начала, до завтрашнего дня мы не узнаем, что в ящиках. Может, там камни в обоих. Тут требуется подпись под описаниями картин, надо заменить на «ящики с такими-то штрихкодами». Остальное подпишем, когда завтра их вскроем. Устраивает вас?
– Вполне.
Кью продолжает листать бумаги.
– Хорошо. И мы составим свой протокол о состоянии сохранности в дополнение к лейденскому.
– Естественно.
Элли думает, что рабочие никогда не принимают картины с благодарностью. Для них это – очередные ящики, которые требуется распаковать.
Кью вносит несколько изменений в акт, и они с Хендриком оба заверяют каждую поправку своими инициалами, прежде чем поставить подписи. Мэнди снимает с документов ксерокопии и уходит наверх, на прощание заговорщицки глянув на Элли.
Хендрик поворачивается к Элли и спрашивает:
– Можно ли воспользоваться вашим факсом, чтобы отправить это в Лейден?
– Конечно, – отвечает Элли. – Я отведу вас в кабинет. Можете также поговорить с главой службы безопасности.
– Это будет идеально. – Хендрик в последний раз поворачивается к своим ящикам и говорит Кью и его команде: – Джентльмены, я прощаюсь с вами до завтра.
Покуда они идут к лестнице, Элли чувствует спиной, что рабочие провожают их взглядами. Она знает, что манеры Хендрика будут сегодня вечером передразнивать в пабе и что тот вошел в копящийся у Кью список заграничных наглецов, не проявивших к нему должного уважения.
Хендрик с помощью системного администратора отсылает в Лейден факс. Затем Элли ведет его на встречу с главой службы безопасности, который в разговоре проявляет то же нетерпение, что и Кью. Хендрик, отметив все пункты в своем списке, говорит, что готов ехать в гостиницу, и спрашивает, нельзя ли вызвать такси.
– Мы сняли вам номер в небольшой гостинице в Роксе, старой части Сиднея, прямо у набережной. Если вы не против пойти пешком, я охотно вас провожу. У вас есть в машине еще багаж?
– Только это. – Хендрик показывается закинутый за плечо рюкзак.
Там может поместиться от силы две смены одежды.
– На сколько вы приехали? – спрашивает Элли.
– На несколько дней. Времени посмотреть город не будет.
– А в Австралии прежде бывали?
– Нет.
– Я составлю вам краткий список, что точно нужно посмотреть.
Она ведет его под сводчатыми потолками главного входа и дальше через ботанический сад. Пятый час, но уже смеркается. На западе висят тяжелые тучи. Море за деревьями вспыхивает сапфиром в лучах выглянувшего солнца и тут же снова темнеет. Элли вспоминает, как любила город зимой. Серый утренний свет, короткие ливни, странные сады камней и папоротников вдоль набережной, запах мха, всегда наводивший на мысли о гротах и ее первых райских пейзажах. Они идут между клумбами с гибискусом и золотистой банксией, и Элли гадает, как это все выглядит для Хендрика, голландца, привыкшего к тюльпанам и чайным домикам среди нетронутого леса. Она провела в Нидерландах довольно много времени – преподавала, занималась научной работой – и всегда с нежностью вспоминает эту страну. Помнит она и голландскую невозмутимость, а также бесцеремонность, с которой иногда сталкивалась.