– Под вымышленным именем?
– Почему бы заодно не повеселиться? – спрашивает Бойд. – Собственное небольшое расследование. Надо придумать по-настоящему хорошее имя. А если при виде вашего лица она насторожится, вы поймете, что она вас знает. В таком случае вы тут же свернете операцию. Очень в духе Хичкока. Мне нравится.
– Вам бы дешевые романчики писать, а не рекламу «Севн-Ап», – говорит Уилл.
– Почему бы мне не пригласить ее на «Сотбис»? – спрашивает Марти.
– Если станет известно, что я впустил в аукционной дом потенциального фальсификатора, меня отправят в подвальный архив и сменят мою фамилию на регистрационный номер. Мы зовем этих подвальных служащих архивными мартышками.
– Но вы со спокойной совестью отправляете меня к конкурентам?
– У Торнтона и Моррела своя ниша на рынке.
– Я придумал вам имя! – восклицает Бойд. – Оливер Китуэлл.
– Похоже на лондонского барристера, – замечает Фредерик.
– Сэм Айрис, – предлагает Бойд.
– Окулист из Коннектикута{26}.
– Мне всегда хотелось, чтобы меня звали Джейк, – говорит Марти. – Моего отца звали Якоб, то есть Джейкоб. Как насчет Джейк Альперт? В фамилии еще слышится голландское происхождение. Я могу сказать, что пополняю фамильную коллекцию.
– Я все равно думаю, что лучше позвонить в полицию или в страховую компанию, – настаивает Уилл. – Если они узнают, что вы утаили от них существенную информацию, вы лишитесь страховки.
– Вот почему, если у меня когда-нибудь будет аневризма, я бы хотел попасть на операционный стол к вам, Уилл, – говорит Бойд. – Вы предусматриваете все возможные осложнения. Я предпочел бы доверить свои капилляры вам. – Он обводит глазами помещение. – Если мой бифштекс не принесут прямо сейчас, у меня случится вышеупомянутая аневризма.
Марти смеется и допивает пиво. Беседа сворачивает в новом направлении, а он тихонько бормочет себе под нос: «Джейк Альперт, Джейк Альперт», пробуя слова на вкус.
Вернувшись домой, Марти видит воплощение своего кошмара – Гестер приготовила полный обед, и Рейчел несет из кухни тарелки. Марти наливает два бокала вина (Керреуэй радостно вьется у его ног), садится за стол и, переигрывая, говорит:
– Я умираю с голоду.
Рейчел улыбается и кладет себе на колени салфетку.
– Гестер приготовила бефстроганов с зеленой фасолью.
Час назад Марти съел стейк размером со своего терьера. Входит Гестер с полными тарелками, и при мысли о новой порции мяса, да еще со сметаной, у Марти сдавливает горло.
Рейчел начинает рассказывать про свой день, как она высматривала птиц в парке. Недавно она вступила в клуб, филиал благотворительного общества. Они встречаются раз в неделю, обсуждают книги, или наблюдают за птицами в Центральном парке, или отправляются в какой-нибудь загородный культпоход. В шляпках от солнца и с биноклями на шее они пытаются разглядеть не то пеночек, не то перелетных гаечек (Марти понятия не имеет, кого именно), а потом сидят у пруда рядом с азалиями и пьют из термосов чай с бергамотом. Насколько Марти понял, клуб состоит из одних женщин, и главная у них – англичанка в вельветовых штанах, жена федерального судьи. Какими бы глупыми ни казались эти мероприятия, Марти рад, что Рейчел вернулась к жизни и нашла себе какие-то занятия.
– Открыли сегодня новый вид? – спрашивает он.
– Не смейся. Через парк проходит важный маршрут миграции. – Она качает головой. – А потом я ходила в бюро путешествий. Помнишь, мы говорили про речной круиз?
– Конечно.
Рядом с Рейчел на столе лежит стопка брошюр. Круиз по Сене с остановками в городах и поселках Нормандии. Марти предпочел бы поехать на поезде, через Альпы или через Испанию, остановиться в Альгамбре, но он не хочет осложнять отношения. Рейчел открывает брошюру и в перерывах между едой зачитывает избранные места.
– На третий день останавливаемся в Верноне и едем в Живерни, где Моне жил с тысяча восемьсот восемьдесят третьего до своей смерти в тысяча девятьсот двадцать шестом. Увлекательно, правда?
В голове у Марти возникает цветная фотография знаменитого пруда с кувшинками и японским мостиком. Он думает, есть куда лучшие способы потратить восемь дней и несколько тысяч долларов, но, давясь бефстрогановом, говорит: «Замечательно». Когда Рейчел углубляется в брошюру, Марти заносить в рот еще кусок мяса, потом, прикрываясь салфеткой, вытаскивает его изо рта, опускает руку под стол и чувствует, как Керреуэй берет мясо с его пальцев.
За то время, что Рейчел обсуждает маршрут, он успевает таким манером очистить треть тарелки. Мысли уплывают, и Марти выпивает глоток холодной воды, чтобы сосредоточиться. Он смотрит на картину у Рейчел над головой – мрачный фламандский портрет мужчины со шляпой в руках. Как почти все отцовские картины, портрет потемнел от времени и отчаянно нуждается в расчистке. Якоб де Гроот считал, что расчистка лишает картины очарования старины и ослабляет их воздействие. Марти отчасти хочется сказать Рейчел, что частный сыщик нашел серьезный след, но куда больше ему хочется сохранить новые сведения при себе. Целый месяц после обнаружения пропажи, когда в доме толклись полицейские и страховые агенты, Рейчел постоянно спрашивала, удалось ли что-нибудь выяснить, но затем утратила интерес. Он расскажет ей, когда появится что-нибудь определенное.
Возвращаясь взглядом к Рейчел, он говорит:
– Импрессионисты и медленная река, что может быть лучше?
– Ты ненавидишь импрессионистов, – отвечает она с легким смешком.
– Не всех.
– Ты когда-то сказал мне, цитирую: «Моне вызывает у меня такое чувство, будто я на улице и мне дурно от жары».
– Я правда это сказал?
– За этим самым столом, дорогой.
– Возможно, я изменю свое отношение. И где это лучше делать, как не в его краях.
– Я очень ценю, что ты согласился на этот круиз. Просто я думаю, надо иногда выбираться из города.
– Ты абсолютно права, – говорит он, кромсая стручок зеленой фасоли на десяток маленьких кусочков.
Рейчел возвращается к брошюрам. Углы у них затрепаны, внутри что-то подчеркнуто. Как же она старается начать жизнь с чистого листа, оставить катастрофу двух выкидышей позади! Теоретически можно было бы попытаться снова, но после второго раза они заключили как бы негласный пакт – не отдаваться больше во власть слепым силам природы. Марти с внезапным приливом нежности смотрит, как она листает страницы Северной Франции, усилием воли вытаскивая себя из пропасти отчаяния. Несколько лет он был близок к тому, чтобы потерять ее совсем; она бродила по коридорам с грустными, выцветшими на солнце книжками в руке. Он говорит, не думая:
– Если хочешь, я могу взять ребенка из приюта. Хоть десять, если ты хочешь.
Рейчел вздрагивает, поднимает взгляд от тарелки, но тут же смягчается. Сжимая в руках брошюру, она со слабой улыбкой произносит:
– Знаю. Просто думаю, это было бы неправильно для нас. Для меня.
Марти кладет руку на ее ладонь:
– Конечно.
После обеда он идет в библиотеку выкурить сигару и выпить виски за старым отцовским столом. Как и картины, как и сама квартира, стол – огромный капитанский, на толстых ножках орехового дерева, с бронзовыми ручками – достался Марти по наследству. Это память о голландских предках, занимавшихся морской торговлей. В столе по-прежнему можно наткнуться на отцовские вещи, как будто Якоб де Гроот уехал в очередную деловую поездку, а не умер несколько десятилетий назад. Старый ежедневник, билеты в оперу, очки, ножницы, коробки с лентой для пишущей машинки, кожаный стаканчик для игральных костей. В столе есть сдвижные панели и потайные отделения, ящик для лоций, где так и лежат нетронутыми страховой полис и пачка купюр. За годы Марти добавил к этому всему немало своего – тисненую почтовую бумагу, сигарные коробки, старый мундштук от трубы, – но по-прежнему чувствует, что владеет столом на пару с отцом.
Разговор о вымышленных именах в клубе напомнил ему кое о чем, лежащем тут еще с медового месяца. В верхнем ящике, среди писем, Марти находит список имен на гостиничной почтовой бумаге. Они были во Франции, ехали по стране, пробуя разную местную еду, потом махнули на поезде в Барселону и застряли там на неделю. Утром валялись на пляже, в сиесту тихо предавались любви в своей комнате с балкончиком – тела были липкими от морской соли, а крики уличных торговцев снизу рождали иллюзию, будто они занимаются чем-то слегка преступным. Как-то вечером Марти долго лежал в ванне под открытым окном и набросал список возможных имен для будущих детей. Девочки: Марта, Сюзанна, Элизабет, Женевьева, Стелла. Мальчики: Гарольд, Клод, Франклин. Сейчас он читает имена под настольной лампой с легкой ностальгией и в то же время с недоумением: как его угораздило вписать сюда имя Клод, которое сейчас кажется книжным и манерным. Много лет Марти носил список в нагрудном кармане, ожидая законного повода вытащить и перечитать, но ни разу не показал его Рейчел, поскольку бумага казалась каталогом, осязаемым свидетельством их утраты. Вот дети, которых у них никогда не будет. Марти убирает список в ящик, откидывается в кресле и выпускает сигарный дым к потолку.
Фальшивая картина прислонена к книжному шкафу справа. В свете лампы и с такого расстояния Марти не видит ни малейших отличий от оригинала, от образа, сохраненного в его памяти. Он делает мысленную отметку не рассматривать ее слишком близко при дневном свете, боясь, что увидит явный признак подделки – невозможный мазок – и тем уличит самого себя. Времени всего девятый час, но Рейчел уже ушла в спальню с собакой и туристическими брошюрами. Марти вынимает из кармана плотную визитную карточку. Пишет на промокашке: «Джейк Альперт», чтобы не забыть, допивает виски, берет телефонную трубку и набирает номер. После девятого звонка раздается женский голос – чуть запыхавшийся и раздраженный.
– Алло?
– Могу я поговорить с Элинор Шипли?
– Я – Элли.
– Извините что беспокою вас так поздно, мне посоветовали к вам обратиться… – Он делает паузу, начинает снова. – Меня зовут Джейк Альперт, я ищу консультанта по живописи и эксперта по реставрации. Вы этим занимаетесь?