Эти эротические вылазки выматывают ее. Элли предпочла бы решительный переход к новым отношениям. Она допивает второй стакан вина и говорит:
– В первую ночь у меня в квартире ты спросил, много ли у меня было мужчин.
Джейк отрывает взгляд от окна, но ничего не говорит.
Элли заставляет себя смотреть прямо на него.
– Так вот, если ты действительно хочешь знать правду, я никогда не была с мужчиной. – Ей снова одиннадцать, она читает про танец Элизабет Беннет с мистером Дарси, и ее пальцы с коротко подстриженными ногтями дрожат. – Ты будешь первым.
Он смотрит не ей в глаза, а на коврик у камина, моргает и серьезно кивает, будто только что узнал о смерти дальнего родственника.
– Что ж, логично. Ты не была замужем и…
Его незаинтересованность убивает ее, стыд накатывает, как тошнота. Приходится отпить вина и подержать его на языке, прежде удается заговорить снова. Она смотрит на темнеющие обои за головой Джейка и произносит:
– Большинство моих знакомых уже не девушки. Я опоздала… как это говорится?
– На пароход? На праздник?
– Что-то из этого.
За окном темень. Элли жалеет, что они не разожгли камин. По крайней мере, им обоим было бы на что смотреть. Затянувшая тишина ощущается как пустота в комнате. Наконец Элли произносит:
– Мне не надо было ничего говорить.
– Нет-нет, я рад, что ты сказала. Это много для меня значит.
Джейк как будто хочет что-то добавить, но его мысль уплывает. Теперь он смотрит в почерневшее окно и чешет шею.
Ей хочется закричать.
Вместо этого она говорит:
– Думаю, я приму перед обедом ванну.
– Отличная мысль. Я, наверное, прогуляюсь по окрестностям. – Он встает с кресла, отталкиваясь от подлокотников обеими руками. – Будешь готова через полчаса?
Они оба понимают, о чем он спрашивает, и Элли ощущает вопрос всем телом. Что выражает лицо Джейка – обреченность или нежность? И почему она не может угадать разницы?
Ей хочется сказать «нет», но она говорит «да».
Он подходит к кровати, берет свой анорак и направляется к двери. В освещенном коридоре останавливается, снова глядит на нее, потом закрывает дверь.
Элли открывает на кровати свой обшарпанный чемодан, достает комбинацию и кружевные трусики, купленные позавчера на Манхэттене. Она везла их в Бруклин на поезде, аккуратно завернутые в рисовую бумагу и уложенные в плоскую коробку белого картона. Очевидно, попутчики знали, что внутри. «Я приберегала это для особого случая», – хотелось ей сказать им. Она берет сумочку с туалетными принадлежностями и начинает набирать ванну. Вода очень долго не набирается, но вот Элли, наконец намылившись, смывается из металлической миски, которую хозяйка, женщина, пекущая пироги с мороженой вишней, держит рядом с раковиной. Стоит голая перед запотевшим зеркалом, протирает его рукой, чтобы увидеть свое отражение. Голову она не мочила, так что расчесывается, волосы со щетки бросает в унитаз и не забывает спустить воду. Заворачивается в полотенце, возвращается в номер, задергивает занавески. Надевает комбинацию – тонкая ткань приятно холодит тело. А вот кружевные трусики ужасно неудобные и задираются сзади. Элли жалеет, что не взяла свой старый, заляпанный красками халат. По правде сказать, воображая близость с мужчиной, она всегда видела партнера на фоне большого окна, а его тело – как импрессионистскую вспышку света.
Она отодвигает занавеску, видит лилово-оранжевую полосу на западе. Поправляет одеяла на кроватях, выливает остатки вина в свой стакан. Пробует, в какой позе встретить Джейка: сидя на краешке кровати, полулежа в кресле, стоя у окна. Вино притупило первоначальное чувство унижения, но Элли не верит, что ощутит настоящее желание. Все позы одинаково натужные и претенциозные. Она садится в кресло, держа стакан с вином, и замечает то, чего лучше было бы не замечать: что ногти на ногах стоило бы подстричь и что волоски на руках успели с лета потемнеть. В жаркие дни она втирает в кожу на руках и в волосы лимонный сок и выходит на пожарную лестницу, на солнце, чтобы они обесцветились. Она допивает вино и ждет. Темнота приникла к стеклу, и Элли видит себя в оконной раме, смотрящую в комнату. Этот чуть озадаченный двойник постоянно ее преследует. Она понимает, что Джейка нет уже больше часа. Мысль о том, чтобы снова одеться и пойти его искать или надеть пальто поверх комбинации, отнимает всякие силы. Разве она уже не предложила себя, как пакет персиков? Нет, она будет ждать, она будет ждать, пока он не придет.
Джейк приходит через полчаса и приносит с собой запах ночи, дыма и сырых листьев. Он не просит прощения, а молча подходит к Элли и берет ее за руки. Она встает, и тут же становится ясно, что Джейк управляет ситуацией, что за время прогулки под первыми вечерними звездами он тщательно выстроил стратегию ее дефлорации. Он целует ее в лоб, потом в губы, затем аккуратно спускает лямки комбинации с худых плеч. Комбинация плавно соскальзывает на пол. Джейк целует ключицы Элли, потом груди, мягко, сперва одну, потом другую. Она закрывает глаза, покуда он целует ее в живот и снимает с нее трусики – кружево царапает бедра. Ей хочется его раздеть, но она не знает, дозволяется ли это сценарием. Джейк берет ее за руку, ведет к одной из кроватей и ласково усаживает на край, а сам тем временем отодвигает лиловое покрывало, обнажая белые простыни. Потом берет ее за плечи и опускает на кровать, голую, незащищенную. Инстинкт требует свернуться клубочком, спрятать лицо, но Элли лежит на спине, расслабив ноги, покуда Джейк раздевается рядом с узкой кроватью. Это детская кровать, думает Элли, в мансарде для мечтательной девочки. Она возвращает себя в реальность, чувствует свои колени и холодные ступни, так похожие на материнские, чуть великоватые и плоскостопые. Джейк наклоняется к ней, голый, накрывает ее рот своим, прижимает ее одной рукой. Минуту спустя Элли тянется к нему, потому что ей надо что-то делать, а не просто ждать, разрываясь между любовью и страхом. Сердце – как распухший кулак в груди, в горле ощущение расплавленного металла. Джейк мягко отводит ее ладонь, свободной рукой раздвигает ей ноги. Когда он наконец наваливается сверху, Элли ощущает его тяжесть, а потом все происходит одновременно. Джейк за все время не произносит ни слова, а Элли так хочется, чтобы он ободрил ее, разрядил обстановку шуткой, уж слишком это все странно: он сверху, ноги у нее распластаны, как у лягушки, запястья прижаты к кровати его руками. Она надеялась, что во время секса они останутся собой. Может быть, так будет потом, но сейчас Джейк – чужак, грешник в церкви, его лицо мрачно и сосредоточенно.
Когда она просыпается, в номере темно, Джейка нет. По часам на тумбочке сейчас ранний вечер, еще нет девяти, но ощущение, будто уже середина ночи. Элли вспоминает, что они так и не пообедали. В первый миг пробуждения она не может понять, как оказалась, голая, в чужом доме, на кровати, составленной вплотную с другой кроватью. Потом резко вспоминает последние события и трет лоб, чувствуя первые признаки похмелья. Встает, включает лампу. Вчерашняя одежда висит на кресле. Есть что-то успокаивающее в прикосновении грубой саржевой юбки к бедрам, в том, как давят на плечи лямки бюстгальтера. Элли закутывается в пальто и спускается по скрипучей лестнице, стараясь ступать на ковровую дорожку посередине. Из дальней стороны дома доносится грохот кастрюль и сковородок. Элли заглядывает в общую гостиную, наполовину ожидая, что Джейк Альперт читает здесь газету или играет в шахматы с другим постояльцем. Но там никого. Элли идет на кухню и видит хозяйку в фартуке – та вытирает посуду. Женщина оборачивается. На ее лице изумление:
– Я как раз домываю посуду. Ваш муж сказал, что вам нездоровится.
Элли растерянно моргает:
– Вы его видели?
– Вашего мужа?
Элли смотрит на нее, потом кивает.
– Нет, но я слышала, как его заграничная машина заводится и уезжает. Это было довольно давно. Он вроде бы торопился.
– Спасибо, – говорит Элли.
Она идет через комнаты; обтянутая клетчатой тканью мебель едва различима в темноте.
В номере Элли включает верхний свет. В глаза как будто насыпали песку. Видимо, Джейк уехал несколько часов назад. Срочно понадобилось в аптеку? Машина потребовала ремонта? Сон у нее чуткий, значит Джейк тихо оделся в ванной, без света. Элли садится на смятую постель, смотрит на его чемодан, который лежит на соседней кровати, потом встает, расстегивает молнию и откидывает крышку. Начинает перебирать одежду Джейка, думая сперва, что переложит ее в комод. Перекладывают ли одежду в комод, останавливаясь в гостинице на одну ночь? Несессер с бритвенными принадлежностями такой мягкий и гладкий, что, доставая его из-под кашемирового свитера, Элли чувствует, будто вынула орган из живого теплого тела. Вытащив все наружу, она проверяет отделения, высыпает на подушку несколько монеток и пуговицу. С изнанки воротника на свитере ручными стежками пришита метка. Сперва Элли думает, что это название европейского магазина мужской одежды на Манхэттене – «Мартин де Гроот», потому что внизу есть еще и телефон, начинающийся на 212. Потом видит монограмму «МдГ» на пижаме и понимает, что Мартин де Гроот – человек, а не магазин. Она долго смотрит на имя и телефон, расшифровывая каждую букву и цифру.
Наконец она переписывает номер на бумажку, идет вниз и спрашивает хозяйку, можно ли позвонить в Манхэттен по межгороду. Та говорит, это может быть очень дорого, однако проводит Элли в кабинет, где на столе стоит большой черный телефон. Элли берет трубку и просит оператора соединить. После нескольких гудков пожилой женский голос с южным акцентом отвечает:
– Дом де Гроотов.
Элли говорит, сама понимая нелепость своих слов:
– Я ищу Джейка Альперта.
В трубке слышен приглушенный собачий лай, затем:
– Вы ошиблись номером, мисс.
– Извините. А кто тут живет? Я, наверное, записала неправильный номер.
– Марти и Рейчел де Гроот. До свиданья.
Связь обрывается. Элли продолжает стоять с умолкшей трубкой.