Она почти не спит, просыпается каждый час и смотрит в потолок. Тело онемело, в душе пустота. Элли легла, не раздеваясь, даже не сняв пальто, поверх покрывала, рядом с выпотрошенным чемоданом. Вещи Джейка сброшены на пол, но она не помнит, как это сделала. Утром она тщательно складывает оба чемодана и спускается с ними на первый этаж, платит наличными за номер и телефонный звонок, потом спрашивает хозяйку, нельзя ли отвезти ее на вокзал. Женщина держится сочувственно, просит мужа вывести машину из гаража, однако по такому деликатному поводу сама садится за руль. Говорит она мало, но, судя по тону, убеждена, что муж Элли либо сбежал, либо в морге. Элли подмывает сказать: «Он мне не муж». На улице льет, женщина ведет машину на пределе разрешенной скорости, жалуется на свои семейные невзгоды:
– Иногда на него находит, он по неделе со мной не разговаривает, а потом у нас опять все хорошо. В молодости ничего не понимаешь, с годами начинаешь понимать чересчур много.
На перроне она обнимает Элли, дает носильщику денег, чтобы тот загрузил чемоданы. В беде, что приключилась с постоялицей, хозяйка видит ту опасность, которой сама чудом избежала. Она машет на прощанье, комкая в другой руке бумажный носовой платок.
Элли сидит рядом с окном, изумляясь достоверности проносящегося пейзажа. Чужая жизнь пролетает мимо – фары за дождем, трактор на раскисшем поле, двое на вокзальной скамейке, кусающие от одного сэндвича. Пять одинаковых сельских домиков. Ночью она всякий раз просыпалась со сжатыми кулаками, сейчас ослабела от растерянности и голода. Она не ела со вчерашнего ланча – сцена с креслами-качалками у ручья уже отступила в прошлое, линии нечетки, как у Вермеера. Пейзажи проплывают на краю зрения. Если бы не метка и монограмма, Элли бы полночи обзванивала больницы и полицейские участки в радиусе пятидесяти миль. Она поворачивает ситуацию в мозгу, разглядывает с разных сторон. Она не то чтобы без ума влюбилась в Джейка, но надеялась, что настоящая любовь придет со временем. Ей представляется, что она стоит у окна, смотрит на садовый лабиринт и пытается распутать его хитросплетение. Для обычной интрижки женатого мужчины все было организовано чересчур сложно и тщательно. Должно быть что-то еще, некая конфигурация внешних сил и событий.
Сходя с поезда на Центральном вокзале, Элли сознательно оставила оба чемодана в вагоне и теперь со странным чувством избавления шагает налегке в сторону метро под исполинским зодиаком сводчатого потолка. Кружевные трусики, пижама с монограммой и все прочее отправятся назад в Олбани или в хранилище забытых вещей под Центральным вокзалом. Элли возвращается в Бруклин часам к двенадцати и вспоминает про картину, только увидев ее за дверью. Вот оно, ее будущее, в оберточной бумаге. Ничего еще не понятно, однако Элли подходит к картине с опаской, охваченная дурными предчувствиями. Кладет картину на кухонный стол лицом вниз, так что, разрезав клейкую ленту на уголках, видит поначалу обратную сторону своей подделки – затрепанные края холста, состаренные деревянные распорки, призрачные мушиные точки, которые должны навести на мысль, что картина долго лежала на чердаке. Кровь пульсирует в веках, в кончиках пальцев. Элли аккуратно переворачивает картину и разглядывает свою работу, ей больно и в то же время радостно, что копия вернулась, а загадка, терзавшая ее последние восемнадцать часов, разрешена. Очень медленно она идет в спальню, вынимает из стенного шкафа оригинал, несет в гостиную. С расстояния в несколько футов картины кажутся написанными одной рукой, но, если подойти ближе, видно, что текстура поверхности местами другая и желтый цвет в копии более блеклый. Элли думает о выдержке Марти де Гроота, о том, как он последовательно завлекал ее шаг за шагом – аукцион, джаз, все выпитое вместе вино, – и невольно восхищается его ловкостью. Это что, такое развлечение богача – выследить автора подделки и перевернуть ее жизнь изнутри? Неужели, лишив ее девственности, он решил, что теперь они квиты? Она позволила ему ограбить себя, и он сделал это безукоризненно точно. Когда ждать звонка от следователя с вопросом про оригинал?
Примерно час она сидит, глядя на картины, потом заворачивает оригинал в оберточную бумагу от фальшивки. Звонит Габриелю:
– У меня дома обе картины.
– О чем вы, дорогая?
– Де Вос. Копия и оригинал.
– Как такое возможно?
– Когда приедете, оригинал будет в оберточной бумаге.
– Никуда не уходите. Сейчас приеду.
Однако Элли не собирается его ждать. Она идет из комнаты в комнату, составляя мысленный список всего, что бросит позади. Ее потрясает зрелище своей прошлой жизни. Пятно плесени над кроватью, ворох грязной одежды, стопки сыреющих книг. Это даже не отвращение к себе: она ненавидит прежнюю жизнь Элли Шипли с такой страстью, будто та Элли Шипли – другая женщина, причинившая ей зло. Она уверена, что накликанная извне беда настигнет ее где угодно. Однако месяц, а может, полгода можно посвятить воскрешению себя, тому делу, которое ее сюда привело. Она кладет в сумочку паспорт, банковскую книжку и маленький фотоальбом, берет рукопись диссертации, убирает «Ремингтон» в футляр. Последний раз смотрит с порога на две картины – завернутую и стоящую на виду, – затем уходит, оставив под ковриком ключ от незапертой двери. Она напишет письмо домовладельцу и еще одно – в диссертационный совет. Через три месяца она вернется и защитит диссертацию о голландских художницах семнадцатого века. Остается один вопрос – куда ехать сейчас. Попросив таксиста подождать, Элли заходит в банк и снимает наличными столько, сколько ей соглашаются выдать, – десять тысяч долларов ровно. Ей не хочется класть деньги в конверт, и она просто бросает их на дно сумки. Только в аэропорту планы обретают очертания. Элли мысленно видит мансарду окнами на канал Принсенграхт или комнатку неподалеку от улицы Калверстраат, в районе, где жила и, возможно, умерла Сара де Вос.
На билете напечатано ее полное имя, Элинор Шипли, которое всегда казалось ей чересчур официальным для дочери паромщика, но теперь оно странным образом успокаивает. Элли летит через ночь, «Ремингтон» у нее над головой на багажной полке. Самолет садится в Амстердаме перед самой зарей. В аэропорту Элли меняет доллары на гульдены, стирая старую жизнь в кассовом окошке обменного пункта. Такси отвозит ее в гостиницу возле Лейденской площади, в полдень Элли проходит несколько кварталов до Рейксмюсеума и остается там до конца дня, свершая медленный путь покаяния под великолепием голландского Золотого века. Вечером, возвращаясь в гостиницу узкой кривой улочкой, заходит в магазин и, проведя там час, покупает три комплекта одежды. Все вместе обходится ей в сто с небольшим долларов – еще никогда она не тратила на одежду так много за один раз. В гостинице Элли принимает душ, надевает халат и заказывает стейк в номер. Вынимает «Ремингтон» из чехла и ставит на деревянный столик под окном с видом на трамвайные пути. Всю ночь Элли печатает на гостиничной почтовой бумаге, силясь вернуться в семнадцатый век.
Марти возвращается в город еще до полуночи. Его терзает раскаяние. Синагоги Нижнего Ист-Сайда, известняковые и гранитные соборы Манхэттена – все это наводит его на мысль о многочасовом стоянии на коленях рядом с безутешными вдовами. Ему всегда хотелось верить во что-нибудь большее, чем он сам, но генетическая богобоязненность закончилась до его рождения. Дед-кальвинист привез из Голландии свою веру и возводил ее алтари, которые потом оказались в каждой комнате пентхауса: картины и вышивки были средством от всеобщей человеческой низости. Как и деньги. Семья богатела на парусине в семнадцатом и восемнадцатом веках, на денежной бумаге в девятнадцатом и двадцатом. Банковское дело никогда дома не обсуждалось – это значило бы сотворить из него кумира. Вместо этого старшие делали вид, будто деньги без всяких усилий сыплются на них сверху, текут через столетия медленной наследственной рекой. Марти вспоминает, как с пропажей картины мир внезапно подобрел. Мироздание стало делать ему маленькие подарки – от свободных мест на парковке до удачных патентных заявок. Потом он ухватился за свою обиду, отполировал ее, как бронзу, превратил в атаку на себя и свою семью, будто сам написал эту картину. После этого все обратилось в пепел. Он выманил Элли из лесу, словно слабое и беззащитное животное, и теперь его руки обагрены кровью.
Он въезжает в Верхний Ист-Сайд, чувствуя себя оглушенным и невесомым, точкой в пространстве за фарами. Мысли текут неуправляемо. Марти думает о русских спутниках, посылающих через космос свои «бип-бип», разбросанных над континентами, словно пригоршня игральных костей. Он не может вспомнить, есть ли в последнем спутнике собака. Предыдущая, Лайка, вроде бы сгорела при спуске в атмосферу. Какой страшный и сюрреалистический конец для уличной дворняжки. Бледно-зеленые огоньки на приборной панели притухают, когда машина останавливается на светофоре. Звук работающего вхолостую мотора такой, будто сморкается толстяк. Марти сам не понимает, почему водит такую нелепую машину. Он смотрит на красный свет и представляет, как Элли просыпается одна в мансарде тюдоровской гостиницы. Масштаб содеянного не дал ему заснуть или собрать вещи. Единственное пятнышко крови на простыне, когда он встал в полутьме и вынес одежду в коридор. Все три часа он ехал без остановки, не включая радио, холодный ветер врывался в открытое окно. На светофоре зажигается зеленый, таксист сигналит. Марти понимает, что никогда себя не простит.
Поравнявшись с парком, он осознает, что не сможет глядеть Рейчел в глаза, и поворачивает назад, к офису. Улицы по большей части пусты, мелькает витрина с манекенами в терракотовых плащах. Марти ставит машину в гараж под офисным зданием и звонит охраннику. В лифтовом холле первого этажа охранник – рослый малый с полицейской дубинкой – улыбается широкой улыбкой компанейского человека. «Не поздновато для работы?» – спрашивает он. Марти бормочет, что забыл важные документы, затем наклоняется поближе и произносит доверительно: «Я поссорился с женой, так что не ищите меня, если я лягу в кабинете на диване». Охранник отвечает, что ситуация знакомая, и с тихой серьезностью нажимает кнопку лифта. Марти вздрагивает от резкого звоночка, с которым открываются двери. Когда они закрываются, он сползает по стене лифта и зарывается лицом в ладони. Зажмуривает глаза и ощущает подъем сперва животом, потом ушами.