«— Нет, Фагот, — возражал кот, — бал имеет свою прелесть и размах.
— Никакой прелести в нем нет и размаха также, а эти дурацкие медведи, а также и тигры в баре своим ревом едва не довели меня до мигрени, — сказал Воланд».
Но каким образом можно быть уверенным, что сказки не было в московской библиотеке Булгакова в 1920-е годы?
Видите ли, цитата из этой сказки есть еще в одном произведении Михаила Булгакова — в повести «Морфий», опубликованной в журнале «Медицинский работник» в 1927 году. Вот она:
«…горка. Ледяная и бесконечная, как та, с которой в детстве сказочного Кая уносили сани»…
Радость киевского детства — санки… Зимы тогда в Киеве были снежные, может быть потому, что гуще вокруг города стояли леса. Снег вывозили, и по крутым «спускам» вниз, к Подолу, двигались легкими караванами одноконные сани, груженные белыми конусами и кубами. Рядом с обозом шагали веселые женщины-возницы, потому, должно быть, что не мужское это дело — сбивать и оглаживать ловкой лопатой снеговиков. Снег вывозили, а он шел и шел, пушистый и плотный, превращая крутые улицы города в санные горки. В «Белой гвардии» мальчики, катающиеся на санках, — символ покоя и мира. «Катаются мирно так», — удивленно думает Николка, чудом выбравшийся живым из переделки с петлюровцами, оставивший убитого Най-Турса и прошедший пешком полгорода…
А до того где-то на Кудрявском спуске раскатывал свои санки семи-, восьми-, девятилетний Булгаков, и в его воображении их полет соединялся с бесконечным полетом саней Кая в сказке о Снежной королеве: «…горка. Ледяная и бесконечная, как та, с которой в детстве сказочного Кая уносили сани».
Но штука в том, что в сказке Андерсена горки нет — маленький Кай катается на большой и плоской площади: «— Мне позволили покататься на большой площади с другими мальчиками! — и убежал. На площади катались толпы детей. Те, что были посмелее, прицеплялись к крестьянским саням и отъезжали довольно далеко. Веселье так и кипело. В самый разгар на площади появились большие белые сани… Сани дважды объехали площадь, а Кай живо прицепил к ним свои салазки и покатил. Большие сани быстрее понеслись по площади и вскоре свернули в переулок…»
Горка была не в детстве Кая, а в детстве Михаила Булгакова. Мелодия «Снежной королевы» вошла в повесть, преображенная далекой памятью детства, преображенная фантазией ребенка, читавшего эту сказку в своей первой книжке или слушавшего ее из маминых уст и не перечитывавшего ее взрослым. И, значит, по крайней мере к 1927 году, когда повесть «Морфий» сдавалась в набор, Булгаков эту сказку не перечитывал.
Не исключено, впрочем, что в 30-е годы, в ту самую пору, когда в романе «Мастер и Маргарита» появляются пляшущие медведи, книга детства — сказки Андерсена — снова вошла в дом: Андерсен в эти годы активно переиздается, а в доме теперь живет мальчик, Сережа Шиловский…
…И об изразцах Саардама
Зарубежный коллега, американский славист, прислал мне письмо. Его очень заинтересовало упоминание книжки П. Р. Фурмана «Саардамский плотник» в «Белой гвардии», и вот, в поисках информации об этом факте, он обнаружил мою статью на соответствующую тему, опубликованную каких-нибудь тридцать лет тому назад.
«С удовольствием прочитал Ваше поэтическое описание „Саардамского плотника“», — сделал мне иронический комплимент заокеанский коллега, затем посетовал по поводу того, что собственно информации в статье не оказалось, и даже живописно сравнил себя с Оливером Твистом, осмелившимся после скудного ужина в приюте попросить: «Простите, сэр, я хочу еще…»
Моя статья «Саардамский плотник» вышла в московском журнале «В мире книг» в 1977 году (№ 1). Помнится, в рукописи она называлась как-то иначе и по объему была несколько больше: представленный мною текст не уместился на предназначенной мне журнальной площади и редактор что-то кромсал и резал, как было тогда принято, не совещаясь с автором. Впрочем, это отразилось главным образом на художественных достоинствах сочинения, информация же в основном уцелела.
Но корреспондент мой был прав: за тридцать лет от этой информации действительно ничего не осталось. Она превратилась в то, что называют «общим местом», в то, о чем говорят: «да кто же этого не знает», или, по выражению литературоведов, вошла в оборот…
А лет за сорок до переписки с нашим поклонником Диккенса, когда «Белая гвардия» едва выходила из небытия, в тексте романа — как и во всем творчестве Булгакова — было столько загадок…
Что это за Саардамский плотник, возникающий уже на первых страницах романа и эхом откликающийся в его конце?
«Все же, когда Турбиных и Тальберга не будет на свете, опять зазвучат клавиши, и выйдет к рампе разноцветный Валентин, в ложах будет пахнуть духами, и дома будут играть аккомпанемент женщины, окрашенные светом, потому что Фауст, как Саардамский плотник, — совершенно бессмертен».
Образ, ставший в «Белой гвардии» символом домашнего очага, вечного, как сама жизнь, по-видимому, волновал Булгакова. Несколько лет спустя, в 1929 году, писатель повторил эту формулу, предполагая назвать так одну из глав повести «Тайному другу»: «Фауст, как Саардамский плотник, совершенно бессмертен».
Ну, «разноцветный Валентин» — это ясно… Опера «Фауст», ария Валентина «Я за сестру тебя молю» — один из музыкальных лейтмотивов романа «Белая гвардия», мелодия семьи в романе… Но Саардамский плотник?
В. Я. Лакшин предположил, что здесь подразумеваются печные кафельные изразцы с изображением Саардамского плотника[191]. Известно, что когда-то, со времен Петра, эти изразцы — с сине-голубым рисунком и голландскими пейзажами (мельницы, кирхи, корабли, может быть, и верфи) — завозили из Голландии, почему облицованные ими печи и стали называть «голландскими», «голландками». В «Белой гвардии»: «К девяти часам вечера к изразцам Саардама нельзя было притронуться».
Я же склонялась к тому, что речь идет о книге. Во-первых, всмотритесь: в «Белой гвардии», в доме Турбиных — как и в булгаковском доме на Андреевском спуске — изразцы белы. Булгаков обстоятельно описывает их «ослепительную» поверхность, испещренную записями и рисунками — «красками, тушью, чернилами, вишневым соком»… А во-вторых: «Как часто читался у пышущей жаром изразцовой площади „Саардамский плотник“».
Отблеск книги передается изразцам голландской печки, «в самое тяжкое время живительным и жарким». Тут писатель и начинает называть их голландскими изразцами, Саардамскими изразцами, а потом и самая печь получает имя, становясь почти персонажем романа: Николка пришел с «влажной тряпкой из кухни, и с груди Саардамского плотника исчезли слова…»
Ну, хорошо, я считаю, что речь о книге. Но как найти книгу, если неизвестен ее автор? Ведь в романе «Белая гвардия» автор «Саардамского плотника» не назван…
В эпоху Интернета это просто: набираешь нужное словосочетание, и Google, не вникая в тонкости смысла, выдает все, что с этим словосочетанием связано. Впрочем, и теперь Интернет знает лишь то, что в него кем-то и где-то введено. А сорок лет назад никаких Интернетов не было, и я отправилась в то единственное место, где можно было рассчитывать на помощь — в библиографический отдел Харьковской научной библиотеки имени Короленко.
Безотказные советские библиотекари… Можно ли найти книгу, если неизвестен ее автор? Библиограф размышляет, уходит куда-то за тесно сдвинутые стеллажи, шебуршит там, что-то ищет, приносит. Старенький библиографический справочник, явно изданный очень давно, — справочник книг по алфавиту названий. Вот он — «Саардамский плотник». Автор — Фурман П. Р.
Самой книги, как и других сочинений Фурмана П. Р., в библиотеке нет: в прошлом Великая война, не щадившая библиотеки. Но в моем случае положение небезнадежно: существует Главная библиотека страны — московская «Ленинка» (теперь РГБ). Там должно быть всё…
И компьютеров не было сорок лет тому назад, а компьютерных каталогов — тем более. Даже в Главной библиотеке страны. Лестничный проем парадного вестибюля Библиотеки обрамляли многочисленные каталожные шкафы, группируясь рядами. И в шкафах этих, увы, карточки с «Саардамским плотником», сочинения П. Р. Фурмана, не обнаружилось.
Но было известно: они очень неполны, эти каталожные шкафы. Сколько пальцев, аккуратных и не очень, ежедневно с утра до вечера листают надетые на металлические штыри карточки. Карточки засаливаются, крошатся, ломаются, исчезают… Случается, кто-нибудь очень настырный умудряется содрать карточку со штыря и унести с собою… Поэтому — если нет карточки, еще не значит, что нет книги. Существует генеральный каталог, «святая святых» библиотеки, куда читателям вход воспрещен…
И снова безотказные советские библиотекари… Дежурный библиограф коротко вздыхает по поводу непредвиденной заботы и идет выполнять мой индивидуальный заказ. Через час я получаю — нет, не карточку… Я неожиданно получаю длиннейший список с «шифрами». Тут же список превращается в пачку заполненных мною «требований», и назавтра происходит чудо: передо мною ложатся стопками и разворачиваются веером многочисленные издания этого самого «Саардамского плотника», сочинения Петра Романовича Фурмана…
Книжка выходила в 1885-м, 1895-м, 1897-м, 1900-м, 1901-м, 1908-м, 1910-м, 1913-м, 1914-м… Безусловно, и во многие другие годы. Издательства Губинского, Ступина, Холмушина, Мартынова… Издательство Мартынова упорно переиздает 10-томное собрание сочинений Фурмана — и прежде всего его исторические повести для детей: «Сын рыбака М. В. Ломоносов», «А. Д. Меншиков», «Г. А. Потемкин», «А. В. Суворов-Рымникский», «Ближний боярин Артамон Матвеев», не говоря уже о знаменитом «Саардамском плотнике», — в 1890-е и в 1900-е годы… Книги П. Р. Фурмана официально рекомендованы для ученических библиотек.
Как можно заключить уже по названию, повесть «Саардамский плотник» посвящена Петру Великому, точнее, той поре в жизни Петра, когда он работал корабельным плотником на верфи, в 1797 году, в голландском городе Зандаме (Саардаме). Художественные достоинства повести оказались весьма условными, историческая точность приблизительной, а Петр разговаривал здесь с благонравными голландскими детьми Фрицем и Анной тем искусственным, ласковым тоном, каким разговаривают взрослые в старых и нравоучительных детских романах и каким Петр, полагаю, не говорил никогда.