В последующие годы в зале что-то довешивалось и переставлялось, но в общем и целом он остался неизменным. Выставленные в нем предметы разнообразны, но соединенные вместе, они складываются в выразительную инсталляцию, прекрасно передающую самую суть римского стиля, расцветшего при папах Юлии II и Льве X. Можно, конечно, заметить, что все выставленные Рафаэли созданы до его переезда в Рим, майолика производилась не в Риме и даже не в его окрестностях, а в других областях, только часть из которых была присоединена к папским владениям в самом начале XVI века, «Мертвый мальчик на дельфине», скорее всего, не ренессансный, а картон Джулио, хотя и занимает самое видное место, рассмотреть практически невозможно из-за бликующего стекла. Все эти мелочи замечаешь, когда начинаешь умничать, а обязательно ли это? Общее впечатление от зала великолепно. Входишь из просвета, и в первую очередь бросаются в глаза огромный полновесный, величавый, истинно римский картон Джулио, узорчатый гротеск шпалеры с Аполлоном и витрина с ярко сияющей урбинской посудой, сплошь покрытой рисунками, варьирующими рафаэлевские мотивы. Вверху же – finis coronat opus, конец – делу венец – лучатся сорок шесть вызолоченных отроков, придавая всему законченность и цельность. Фигурки, измышленные Лео фон Кленце с Теребенёвым, теперь уж точно читаются как прямое указание на тексты Вазари и Мережковского: бедные и прекрасные мальчики, обреченные умереть, чтобы стать бессмертными. Минутная забава роскоши, ставшая вечным символом Высокого Ренессанса, иначе называемого золотым веком папского Рима.
Продумана эта инсталляция или случайна, «с конфетной коробки взяла» и «так получилось» или плод длительного искусствоведческого раздумья, уже и не понять. Скорее всего, и продумана, и случайна. Как бы то ни было, послевоенная экспозиция в Зале Рафаэля является лучшим высказыванием советского искусствоведения о римском золотом веке. От красоты Зала Рафаэля дух захватывает, я этим залом был очарован с детских лет. Вот в нем, разглядывая разложенные в витрине майоликовые блюда с замысловатыми сюжетами, я и натолкнулся на тарелку «Карл V карает распутный Рим», открывшую мне, что Рим – женщина, и произведшую на мое подростковое сознание неизгладимое впечатление.
Майоликой называется любой расписной фаянс, покрытый глазурью, но итальянская майолика – особая страница не только в истории декоративно-прикладного искусства, но во всеобщей истории искусств. Происходит эта техника из Испании, на что указывает ее название: Maiolica итальянцы называли Мальорку, главный из Балеарских островов. Испанцы же заимствовали майолику у арабов. Первые итальянские образцы, очень простые, относятся к XIII веку, причем они появились в первую очередь в Тоскане. Майолика сразу же стала популярной, мастерские по ее производству работали и продолжают работать в разных итальянских городах, но наиболее знаменита майолика, произведенная в первой трети XVI века в Умбрии. Долгое время расцвет умбрийских мастерских связывали с деятельностью художника и керамиста Никколо Пеллипарио, который организовал мастерскую сначала в Кастельдуранте (в 1635 году папа Урбан VIII, окончательно присоединив Умбрию к папским владениям, даровал этому местечку статус города, после чего оно было переименовано в Урбанию), а потом перенес ее в Урбино. Там он стал подписывать свои произведения именем Никола да Урбино. Его сын Гвидо также работал с ним, но почему-то именовался уже не Гвидо Пеллипарио и не Гвидо да Урбино, а Гвидо Скиппе, причем в середине века, еще раз сменив фамилию на Фонтана, он положил начало целой династии керамистов, к которой принадлежали его сыновья Орацио, Никола и Камилло, а также внук Фламинио. Они разнесли стиль Урбино по всей Италии.
Так обычно рассказывается история основания керамических мастерских в Урбино, самых, пожалуй, знаменитых, но в восьмидесятые годы прошлого века были найдены документы, из которых стало ясно, что Никколо Пеллипарио и Никола да Урбино два разных персонажа. Никколо Пеллипарио был объявлен выдумкой, хотя потом опять нашлись документы, подтверждающие существование в Кастельдуранте некоего человека, так прозывавшегося, и даже указывающие дом, которым он владел. Согласно этим, вновь найденным документам, Никколо Пеллипарио был кожевником и торговцем шкурами. Он, правда, тоже имел некое отношение – какое, точно неизвестно – к керамическому производству, но скорее всего, просто приобрел пай в мастерской и был менеджером и торговцем. Откуда взялась еще фамилия Скиппе и откуда появились Фонтана, совсем не ясно. С мастерами майолики сам черт не разберет, никто не оставил их жизнеописания, но очевидно, что появившийся в Урбино в 1520 году мастер, подписывавшийся как Никола да Урбино, произвел настоящий переворот в искусстве керамики. Для его росписей характерны сочетания зеленого и синего глубоких бирюзовых тонов с янтарными желтым и оранжевым. Он ввел новые краски, более яркие, но главным новшеством стало то, что в урбинских мастерских стали изображать на блюдах и вазах полноценные сюжетные композиции. Не то чтобы это были первые керамические изделия, расписанные не просто декоративными орнаментами, какие-то сюжеты появлялись, хотя и не слишком часто, на керамических изделиях других городов и ранее, но урбинцы стали выбирать самые что ни на есть серьезные темы, как христианские, так и языческие. Причем именно на блюдах с именем Никола да Урбино первыми появились композиции, вдохновленные моднейшей новинкой, гравюрами, сделанными по рисункам Рафаэля римскими мастерами, в первую очередь Маркантонио Раймонди. Новаторство было оценено, продукция урбинских мастерских расходилась как горячие пирожки, а их стиль получил название stile bello, «прекрасный стиль». Называют его также stile istoriato, что лучше всего перевести как «стиль с историями».
Основанная около 1520 года мастерская Урбино процветала. В ней первой стали производить целые наборы посуды по специальному заказу владетельных персон, называемые servizi da pompa, что стали предтечами знаменитых фарфоровых сервизов XVIII века, в том числе и Сервиза с камеями. Servizi da pompa – это, конечно, «сервизы для торжеств», а не «помпезные сервизы», но вариант перевода «сервизы с помпой» хорошо подходит для великолепия посудных нагромождений, что начиная с XVI века коронованные особы стали заказывать гончарных дел мастерам, соревнуясь друг с другом. Мастерская – или мастерские, – возглавляемые загадочным Никола да Урбино, были загружены, и, работая на полную катушку, расширяли свое производство, привлекая новых работников. В это время, где-то, по всей вероятности, около 1525 года, в ней и появился удивительный мастер, Франческо Ксанто Авелли да Ровиго. Точные сведения о его жизни отсутствуют, не известны ни дата рождения, ни дата смерти, ни точный год его появления в Урбино. Зато известны его урбинские работы. Все они подписаны, причем Франческо Ксанто подписывался так полно и четко, как ни один другой мастер, обозначая даже сюжет. Благодаря подписям известно, что он родился в Ровиго, в области Венето. Всего в собраниях мира насчитывается около четырехсот его работ, среди них много подписных, больше, чем у любого другого современного ему мастера майолики. Все несомненные работы Ксанто очень высокого качества. Четкий рисунок его росписей очень выразителен, колорит эффектен, а сюжеты, им выбираемые, оригинальны, причем некоторые встречаются только у него одного. Сами его произведения, несмотря на скудость документальных свидетельств, характеризуют Франческо Ксанто Авелли как личность исключительную и очень яркую.
Первая подписная работа Ксанто датирована 1530 годом, последняя – 1542‐м, на основании чего его дату рождения определяют как 1490-е (?), а дату смерти как 1542 (?). Уже то, что им создано в 1530 году, характеризует Ксанто как зрелого мастера, обладающего полностью сформировавшимся индивидуальным стилем. Понятно, что эти произведения не были его первыми опытами, такие работы не появляются из ниоткуда. Ксанто должен был где-то учиться до приезда в Урбино, и прежде чем получить возможность создавать подписные вещи, должен был пройти какой-то испытательный срок. Выдвинута теория, что Ксанто до Урбино провел несколько лет в Губбио в мастерской Джорджо Андреоли, еще одного известнейшего керамиста XVI века, прославившегося тем, что нашел особый тип красителей, придававших его изделиям перламутровую переливчатость. Этот тип красителей, названный люстром, использовал и Ксанто, поэтому ему с большими натяжками приписывается несколько неподписанных тарелок, исполненных в Губбио. Документально это предположение никак не подтверждается.
Зато к 1530 году относятся интереснейшие, хотя и немногочисленные документы, связанные с Ксанто, что все-таки до нас дошли. Они-то и свидетельствуют, что к этому времени он уже твердо стоял на ногах, заставляя предположить его более раннее появление в Урбино. Первый – упоминание о судебном разбирательстве, возникшем из-за требования группы laboratores artis figuli, гончарных искусств мастеров, как по-латыни она определена судебным писцом, увеличения оплаты за свой труд. Группу представлял Франческо Ксанто Авели. Требование вызвало раздражение городских властей, поместивших имя Ксанто в особый черный список. Откопанная недавно, в двадцатом столетии, эта пря гончара с городскими старшинами трактуется как первая попытка создания тред-юниона и стала популярным примером левых настроений среди творческой интеллигенции Чинквеченто. Второй документ – рукопись, хранящаяся в Библиотеке Ватикана, содержащая четырнадцать сонетов, подписанных именем Франческо Ксанто Авели и посвященных Франческо Марии делла Ровере, герцогу Урбинскому. В XX веке они были опубликованы и переведены; ловко написанные, сонеты, имея множество мифологических отсылок, свидетельствуют о безусловной образованности пишущего, но их нельзя назвать ни особо талантливыми, ни особо левыми. Как все ренессансные славословия правителям, стихи риторичны и пусты, и нет сомнений, что сонеты связаны с судебным разбирательством. Сочиняя их, Ксанто искал поддержки у высшего арбитра, стараясь склонить его на свою сторону откровенной лестью. Похоже, что он своего добился, хотя известен лишь документ, свидетельствующий о начале свары, точных сведений о том, чем она завершилась, нет. Судя по тому, что Ксанто остался в Урбино и не только продолжил производство своих подписных тарелок, но и активизировался, никаких санкций на него за профсоюзную деятельность не было наложено.