Христианство – порождение античного мира. Эта религия родилась в Римской империи и в конце концов империей завладела. Победа христианства была достигнута в результате острейшей конкурентной борьбы с другими верованиями, в том числе и с атеизмом. Христиане, получившие власть, были по-ветхозаветному нетерпимы к своим соперникам, а так как многобожие было крепко-накрепко переплетено с эротикой, то новая религия на нее и ополчилась. Официально утвердился культ девства и аскезы, язычеству также не чуждый, но идолопоклонниками рассматриваемый скорее как аномалия. Примеры языческого девства – Афина-Минерва и Веста со своими весталками, языческой аскезы – самооскопление жрецов Кибелы в честь Аттиса и таинственная воздержанность служителей Изиды. Языческие девство и аскеза были насквозь эротичны: Афина все ж таки явилась на конкурс красоты с другими богинями и разделась перед Парисом, об эротичности поэмы Катулла «Аттис», посвященной самооскоплению, уж Блок все сказал в «Катилина. Страница из истории мировой Революции», а о культе Изиды – Апулей в «Золотом осле».
С утверждением господства христианства культура изменилась: что-то приобрела, что-то потеряла. Видоизменилась и культура секса, то есть взаимоотношения полов, чему пример раннехристианские общины, изгнавшие из отношений как гетеросексуальную, так и гомосексуальную эротику. Для язычников это было чем-то из ряда вон, потому-то они и распространяли слухи о христианских оргиях. Никакого свального греха не было, но политеизм был прав, рассматривая девство и аскезу как особые формы эротики, так что надо говорить о видоизменении, а не о падении культуры секса в поздней, то есть раннехристианской Античности. Отрицание, что несет в себе приставка «а», ставит смысл новообразованного слова в прямую зависимость от смысла коренного, так что асексуальность есть такой же частный случай половой жизни, как атеизм есть частный случай жизни религиозной. Упадок все же случился, но произошел позже и с христианством впрямую не связан. Отсчитывать его надо с падения императорской власти и наступления Темных веков, то есть с V века нашей эры, когда варварство растеклось по всей территории Западной Римской империи и растворило в себе римскую культуру. Варвары «Науку любви» Овидия не читали, до поз и способов им не было никакого дела. В сексуальные тонкости асексуальности варвары тоже не вдавались. Пришел, сунул и кончил. И ушел.
Ни тебе любви, ни науки. Девство и аскеза позабыты. Эротика, как и культура, пребывала в плачевном состоянии, но все ж пребывала, а не отсутствовала. Как дела обстояли в Темные века, неизвестно, памятников не дошло, но ко времени Каролингов, то есть к X веку, как-то все стало налаживаться. С трудом, конечно, и, как видно из «Песни о Роланде», где о любви ни слова, сексуальная жизнь зябла на задворках. Но при Карле Великом христианство, порождение античной культуры, растворенной в варварстве, не только подчинило себе варваров, но и романизировало их. Начался так называемый романский период Средневековья, в котором христианство уже контролировало всю духовную жизнь, всю культуру. Секс всегда связан с религией; теперь он попал под контроль христианства с его преклонением перед девством и аскезой. Новый эротизм, отполированный до блеска готикой Высокого Средневековья, расцвел пышным цветом. Это касается не только поэзии трубадуров и вагантов, но и религиозной литературы. Мистические писания, вроде «Книги Любви» Генриха Сузо или «Откровений» Бригитты Шведской, для культуры секса не менее важны, чем Овидий с Катуллом. Без мистического христианского озарения не были бы возможны Тристан и Изольда как Мэлори, так и Вагнера. Не вдаваясь в подробности о богатстве сексуальных переживаний во времена готики, отнюдь не зависящих впрямую от интенсивности сексуальной жизни, укажу лишь на Гентский алтарь, являющийся Summa, то есть Обобщением, всего Средневековья. У Яна ван Эйка нагие Адам и Ева, наделенные всеми первичными и вторичными признаками пола, начисто лишены эротизма, в то время как поющие рядом с ними ангелы, асексуальные андрогины, одетые так, что кажутся застегнутыми на все пуговицы, эротичны, как кинозвезды тридцатых. Сияние, окружающее небесный хор, тождественно ореолу мерцающего света, коим голливудские операторы подчеркивали ирреальную соблазнительность Греты Гарбо и Марлен Дитрих.
Эротику ванэйковских ангелов можно назвать акоитусной: именно такая эротика была воспета Данте, Петраркой и Отто Вейнингером. Первым-то двум ничего, они ее только пели, а практиковали совсем другое, а бедного еврея Отто христианская ненависть к коитусу довела до самоубийства в двадцать три года. Его книга «Пол и характер» чудовищна, но на написанном совсем еще юношей тексте, полном верных наблюдений и блестящих догадок, лежит отпечаток гениальности: «Пол и характер» – великое обобщение христианского сексуального опыта. Мизогинизм и антисемитизм его воистину средневековы. В своей книге Вейнингер, следуя за христианской традицией, именно коитус считает причиной грехопадения. Будучи, как новообращенный в католичество иудей, более последовательным, чем иезуиты, он поносит и Библию, ибо в ней сказано, что Бог, сотворив мужчину и женщину, благословил их и сказал им: «плодитесь и размножайтесь, и наполняйте землю, и обладайте ею» – а изгнал из рая позже, когда ослушались его воли и стали умничать. Христианство же свалило на коитус все грехи мира, загнав его в темный узкий угол того чулана, что именуется мировоззрением человека. Там он, проклятый и презираемый, и корчился. В литературе как Средневековья, так и Возрождения коитус воспринимается как нечто непотребное, грубое и низкое, хотя и вожделенное, и по большей части практикуется простонародьем. У Боккаччо еще туда-сюда, он самый талантливый и потому беззлобный, но другие авторы, особенно Страпарола в своих «Приятных ночах», сдабривают описания коитуса такой грубой мизогинией, что получается одна сплошная дрянь. Вот тут-то появился Джулио Романо и сотворил свои I Modi. Джулио был талантлив не менее Отто Вейнингера, но использовал свою одаренность совсем по-другому. Он вытащил несчастный коитус из угла, очистил его от грязи, пыли и налипшей на него паутины, и в темном чулане, что именуется мировоззрением человека, забрезжил первый свет великой и прекрасной сексуальной революции.
Так, во всяком случае, I Modi трактует сегодня прогрессивное западное искусствоведение. Джеймс Грэхэм Тёрнер, профессор Университета Калифорнии в Беркли, объявил эту серию гравюр грандиозным и беспрецедентным проектом на секулярную, то есть не обусловленную религией и религиозными соображениями, тему. Прецеденты на самом деле были, причем даже в той же итальянской гравюре, как то можно увидеть на некоторых образцах конца XV века. Они единичны, серии не составляют, но их немногочисленность можно объяснить и тем, что до нас вообще ранних, а уж тем более эротических гравированных листов и рисунков дошло мало. Наличие прецедентов никак не умаляет величия Джулио Романо и Маркантонио Раймонди, но с их совместным грандиозным и беспрецедентным проектом на секулярную тему связана одна небольшая проблема: он не существует.
До нас не дошло ни одного экземпляра I Modi, есть только косвенные свидетельства того, что он где-то когда-то был. Долгое время считалось, что клочки подлинника Раймонди хранятся в Британском музее. Это девять маленьких фрагментов разной формы (самые большие из них – овалы 7 × 6 см), наклеенные на единый лист и старательно заключенные в рамочку. На них видны только головы да плечи любовников, все же остальное отрезано и пропало. В Британский музей этот лист попал из знаменитой графической коллекции художника Томаса Лоуренса, которому, как он утверждал, сборник достался уже в обрезанном виде. Этот раритет знаменит, воспроизводился в бесчисленных монографиях и не раз публично выставлялся, но теперь доказано, что и эти вырезанные из гравюр клочки – копии. Сделаны они, скорее всего, Агостино Венециано, гравером далеко не таким прекрасным, как Раймонди, но тоже прекрасным. Венециано с Раймонди был тесно связан и работал в его мастерской.
I Modi – призрак, так что неудивительно, что со сборником связано множество легенд. В некоторых изданиях рассказывается, что Джулио Романо в своих рисунках к I Modi повторил то ли картины, то ли фрески, выполненные им по заказу Федерико II Гонзаги для Палаццо дель Те в Мантуе, а в некоторых – что это повтор росписей, которые Джулио якобы сделал в одном из залов Палаццо Апостолико, в Зала ди Костантино, святая святых папского дворца. То и другое полная чушь, не соответствующая действительности. Вазари в главе, посвященной жизни Маркантонио Раймонди, кратко рассказал историю создания и уничтожения I Modi:
«Джулио Романо поручил Маркантонио вырезать по его рисункам на двадцати листах все возможные способы, положения и позы, в каких развратные мужчины спят с женщинами, и, что хуже всего, мессер Пьетро Аретино написал для каждого способа неприличный сонет, так что я уж и не знаю, что было противнее: вид ли рисунков Джулио для глаза или слова Аретино для слуха. Произведение это было строго осуждено папой Климентом, и если бы, когда оно было опубликовано, Джулио уже не уехал в Мантую, он заслужил бы суровое наказание от разгневанного папы. А так как некоторые из этих рисунков были найдены в местах, где это меньше всего можно было ожидать, они не только были запрещены, но и сам Маркантонио был схвачен и заключен в тюрьму, и плохо бы ему пришлось, если бы кардинал Медичи и Баччо Бандинелли, находившиеся в Риме на службе у папы, его не выручили. Да и в самом деле не следовало бы, как это, однако, часто делается, злоупотреблять Божьим даром на позор всему миру в делах омерзительных во всех отношениях.
Выйдя из тюрьмы, Маркантонио закончил для Баччо Бандинелли уже начатый им большой лист, полный обнаженных фигур, которые поджаривают лежащего на решетке св. Лаврентия».
На основании этого единственного письменного свидетельства издание серии датируется 1524 годом. В это время в Риме находился также и Пьетро Аретино, вернувшийся в Вечный город в конце 1523 года после смерти папы Адриана IV. Познакомился Аретино с Джулио давно, еще при жизни Рафаэля, и сборник I Modi был, безусловно, их совместным проектом. Издатель неизвестен, но, может быть, его и не было, а Аретино с Джулио уговорили Раймонди напечатать и гравюры, и текст. Судя по тому, что иллюстрации тут же были скопированы, сборник имел грандиозный успех, что его и погубило. Кто-то настучал папе Клименту VII, услужливо подсунув ему издание со вздохом: «Вот ведь что в Риме делается, не так уж и не правы протестанты, нас во всех грехах винящие». Папа с интересом сборник пролистал и возмущенно потребовал расследования. Последовали обыски, и обтекаемое замечание Вазари «некоторые из этих рисунков были найдены в местах, где это меньше всего можно было ожидать» прямо намекает на то, что они были найдены и в Палаццо Апостолико. Видно, это и породило легенду о фресках в Зала ди Костантино. Разразился скандал: протестанты, да и не только они, папский Рим и так обвиняли во всех грехах, а тут такое. Понятно, что зачинщиками были Аретино с Джулио, но поэта с художником было не найти. Они быстро смылись в Мантую: Джулио уехал в 1524 году по приглашению Федерико II Гонзаги, а Аретино в 1525 году по приглашению Джованни де Медичи, более известного как Джованни делле Банде Нере, последнего великого итальянского кондотьера, тогда находившегося на службе у Гонзаги. Расхлебывать все пришлось Маркантонио, но он, в общем-то, легко отделался. Еретиком его не объявили.