Разразился, само собою, скандал. Вазари продолжает: «Монахини были весьма опозорены этим обстоятельством, и не веселее было и отцу ее Франческо, который приложил все усилия, чтобы получить ее обратно, но она либо из страха, либо по другой причине так и не пожелала возвратиться, а предпочла остаться у Филиппо, от которого у нее родился ребенок мужского пола». Фра Филиппо нарушил все законы, но благодаря высокому покровительству Козимо Медичи, тогда фактически правившему Флоренцией, его, даже еще не освобожденного от обета, никто не тронул и не пытался отобрать у него Лукрецию и возвратить в монастырь. Фра Филиппо открыто жил с ней в Прато и продолжал работать над фресками; в начале 1457 года у них родился сын, также получивший имя Филиппо, но, поскольку он также стал художником, прозванный Филиппино, дабы отличать его от отца. Филиппино был зачат и рожден в грехе, так как только в 1561 году папа Пий II, уступая настойчивым просьбам Козимо Старшего, освободил Филиппо и Лукрецию от данных ими обетов. Филиппо перестал быть «фра», но в истории искусства остался с этим прибавлением к своему имени. Великая и прекрасная «Мадонна с Младенцем и ангелами» из Уффици считается портретом Лукреции. Картину прозвали Lippina.
Облик Липпины далек как от того тяжеловесного величия, в сущности, готического, что присущ как Мадоннам Джотто и Мазаччо, так и от античной правильности. Бледная и нежная Мадонна на этой картине прекрасна особенной, печальной и тонкой красотой. В картинах Филиппо Липпи появляется особый тип прекрасных белокурых и хрупких женщин, утонченный до потусторонности. Историки искусства беренсоновского типа любили говорить, что картины Липпи – очередной шаг ренессансной живописи в завоевании реальности, что его героини представляют типично тосканский тип красоты и срисованы с современниц. Однако белокурая, как были, согласно общему мнению, белокуры и белокожи древние греки и их наследники византийцы, Мадонна в картине из Уффици – образ, а не портрет, хоть и считается, что она срисована с Лукреции Бути. Создавал ли Липпи своих Мадонн, насмотревшись на изысканных тосканских красавиц, или тосканские красавицы стали такими изысканными, на его Мадонн глядючи, большой вопрос. Липпина именно Богоматерь, а не ряженая беглая монашка, и ее немного детский профиль, при всей его индивидуальности, напоминает о благочестивых Девах в произведениях фра Беато Анджелико, кои портретными никак не назовешь. Красота женщин фра Филиппо – дальнейшее развитие идеала, а не пресловутый реализм. Флорентинцам блондинки фра Филиппо так понравились, что флорентийские художники второй половины Кватроченто взяли их за образец, отшлифовали и размножили, выработав особый женский тип, обычно называемый «медичийским», ибо всю флорентийскую живопись, теснейшим образом связанную с Лоренцо Великолепным и садом Сан Марко, принято именовать медичийской школой. На самом деле никакой школы не было, а были мастерские Гоццоли, Боттичелли, Гирландайо, Верроккьо и так далее. В мастерской Боттичелли этот тип красоты был доведен до совершенства в «Рождении Венеры», «Весне», «Венере и Марсе», а затем в многочисленных Мадоннах конца века хрупкость оказалась доведена до изможденности, а потусторонность до фригидности. Анорексично-воздушными выглядят красавицы в произведениях сына фра Филиппо, Филиппино, ставшего сиротой в двенадцать лет и в четырнадцать поступившего в мастерскую Боттичелли.
Истончение, если не сказать истощение, плоти, что характерно для флорентийской живописи около 1490 года, можно, как и «Распятие Святого Духа», связать с влиянием проповедей Савонаролы, хотя именно блондинок Боттичелли и Филиппино и сжигали в falò delle vanità. После 1500 года женский тип меняется. Мадонны Андреа дель Сарто и Рафаэля флорентийского периода снова круглеют и полнеют. Богоматерь в «Тондо Дони» Микеланджело совсем не похожа на дев Боттичелли и Филиппино Липпи. В XVI веке живопись времени Лоренцо Великолепного кажется устаревшей, их картины убираются в задние комнаты, но гениальной вариацией боттичеллиевских красавиц становятся женщины и девушки Понтормо 1520–1530-х годов. В его «Погребении» из флорентийской церкви Санта Феличита над Христом рыдает целое созвездие обессилевших от горя блондинок; считается, что образцом послужили красавицы из семейства Каппони, заказавшего этот алтарный образ. Плакальщицы Понтормо – последнее прости выработанному фра Беато, Липпи и Боттичелли типу красоты, который, хоть и именуется медичийским, был по сути республиканским, ибо Флоренция при Лоренцо Великолепном оставалась республикой. С реальными Каппони девы и женщины Понтормо соотносятся как истинные вещи и их тени на стене Платоновой пещеры. Далее изможденная белокурость из Флоренции исчезает. Флорентийский идеал женской красоты конца Чинквеченто и Сеиченто представляет «Юдифь» Кристофано Аллори из Уффици, вылитая Ксения Раппопорт. Медичи стали великими герцогами Тосканы, а они сплошь были чернявы.
Снова белокурые красавицы Кватроченто вошли в моду в середине XIX века, после того как Рёскин заново не то чтобы открыл, но переоценил Боттичелли. Тип, характерный для медичийской живописи, стали повторять прерафаэлиты; с легкой руки Рёскина англичанки стали стараться походить на боттичеллиевских героинь, что им иногда даже и удавалось. Женщины прерафаэлитов, несмотря на всю любовь к Кватроченто, еще по-викториански упитанны. Их наследниц Бёрн-Джонс посадил на диету, а ар-нуво, Бёрн-Джонсу, прерафаэлитам, а соответственно и Кватроченто, многим обязанное, снова довело до анорексии Филиппино. Благодаря Рёскину тип красоты, утвердившийся в живописи конца флорентийского Кватроченто, по сути своей антиклассичный, признан европейской классикой. Заодно блондинистость и хрупкость стали считаться непременными спутниками благородства, поэтому сегодня девушки и дети итальянского upper middle class Милана и Рима по-тоскански белокуры; смотри «Теорему» Пазолини. В этом фильме наследники, и дочь, и сын, – совершеннейший Филиппино Липпи непонятно почему, учитывая их папашу, Массимо Джиротти. Да и мать, Сильвана Мангано, обладая чертами совершенно медичийскими, шатенка, что, правда, с Мадоннами Кватроченто иногда случалось.
Флорентийский тип красоты утвержден Кватроченто, римский, ему противоположный, – Высоким Ренессансом. Развитие римского типа представляют Форнарина Рафаэля, Лена Караваджо и Анна Маньяни. Произведений Кватроченто в Риме немного. Росписи фра Беато Анджелико в Санта Мария сопра Минерва были уничтожены, но сохранилась Капелла Карафа, расписанная Филиппино. Редчайший пример целого цикла фресок Филиппино за пределами Тосканы, теперь главный живописный шедевр этой церкви. На стенах и потолке капеллы Филиппино разместил целый выводок хрупких девушек и юношей, похожих на героев «Теоремы», представляющихся то аллегориями свободных искусств, то сивиллами, то музицирующими ангелами.
Филиппино Липпи. «Вознесение Богоматери» (фрагмент) © Wikimedia Commons
Глава шестаяСанта Мария сопра Минерва. Филиппино в Риме
Римский VIP. – Необычное Благовещение. – Святая Хижина и Успение Богоматери. – Ave Maria и «Богородице, Дево, радуйся». – Мариология: противоречия Дунса Скота и Фомы Аквинского. – Иммаколисты против маколистов. – «Благовещение» Филиппино и Богоматерь Одигитрия. – Райская Академия наук. – Католическая Пойкиле Стоа. – Киники и доминиканцы. – Акция против некатолического духа. – Ангелы с лилиями, говорящее Распятие и обращение Фомы Аквинского. – Алмазные кольца, книги и сивиллы
Оливьеро Карафа, владелец капеллы, по имени которого она названа, в Риме был Very Important Person. Он родился в маленьком городке Торре-дель-Греко в неаполитанской Кампании, принадлежавшей к владениям его отца, синьора Торре-дель-Греко, Портичи и Резины (сейчас этот город знаменит под своим современным названием, Эрколано). Все три – чудесные приморские города; семья Карафа была богатой, влиятельной и поддерживала Арагонский дом, то есть в бесконечных франко-испанских спорах по поводу Неаполитанского королевства стабильно занимала происпанскую позицию. Как младшему отпрыску знатного рода, Оливьеро была предписана церковная карьера. В ранней юности он вступил в доминиканский орден, а уже в 1458 году, в возрасте 28 лет, с согласия папы Пия II, стал архиепископом Неаполитанским. При Павле II, сменившем Пия, он получил кардинальскую мантию, и, продолжая оставаться архиепископом Неаполитанским, переехал в Рим. Следующий папа, Сикст IV, задумав очередной крестовый поход против турок, вступил в союз с Неаполем и Венецией. Оливьеро Карафе было поручено командование союзным папско-неаполитанским флотом, направившимся в 1472 году в Эгейское море для поддержки владений христиан, оставшихся в их руках после завоевания Магометом II Константинополя и Мореи. Кардинал, до того не имевший никакого военного опыта, стал адмиралом, и, как ни странно, экспедиция под его началом прошла не без успеха. Никаких крупных сражений не было, крестовый поход развалился из-за ссоры папы и венецианцев, но морской рейд под началом Оливьеро Карафы несколько оттянул падение Родоса и полное завоевание Ионического моря турками. Среди прочего, союзные католические войска под его началом атаковали город Анталья, в третьем тысячелетии для русских ставший как родной. Удержать не удержали, но сожгли. В Рим Оливьеро Карафа возвратился если и не триумфатором, то героем: в качестве трофея кардинал-воитель привез с собой куски от цепи, препятствовавшей входу вражеских кораблей в порт Антальи, и торжественно украсил ими ворота базилики Сан Пьетро.
Крайне ценил его заслуги и следующий папа, Иннокентий VIII. При всех папах Оливьеро Карафа был главным папским поверенным в неаполитанских делах, всегда для Ватикана важных. После смерти Иннокентия VIII Карафа во время конклава агитировал за кандидатуру Джулиано делла Ровере, племянника Сикста IV, но выбрали Родриго Борджиа, принявшего имя Александра VI. Родриго и Джулиано были смертельными врагами, так что последний тут же из Рима сбежал и отсиживался в Остии, но Оливьеро Карафа продолжал с ним поддерживать отношения, чем Александр VI был очень недоволен. Он и так всех римских VIPов ненавидел и изводил то ядом, то еще как, но Карафа был в силе при четырех папах, очень его уважавших, архиепископом Неаполя и героем войны с турками и никого не боялся. Борджиа не смели его трогать, предпочитая внешне находиться в прекрасных отношениях с кардиналом, что подтверждает засвидетельствованный в летописях факт присутствия папы на торжественном открытии Капелла Карафа.