Фреска представляет внешнее действие, картина – внутреннее; внешний мир полон динамики, внутренний – спокоен. Оба мира связывает фигура Божественного вестника: полет архангела Гавриила, заставляющий клубиться складки его одежд, вносит в «Благовещение» движение, но оно тут же гасится его скрещенными на груди руками с торчащей из них вверх лилией.
Филиппино Липпи. «Вознесение Богоматери» (фрагмент) © Wikimedia Commons
Совмещение двух сюжетов на главной стене было определено программой, написанной точно неизвестно кем, но без сомнения одобренной самим Оливьеро Карафой. Зачем это сделано? Новшество в иконографической схеме обусловлено жаркими спорами вокруг Девы Марии, разгоревшимися как раз в конце Кватроченто. Первые христиане называли церковь Ecclesia и уподобляли Телу Христову. По мере развития и укрепления папства западная церковь все более отождествляла себя с Богородицей. Это вело к свойственному католицизму усилению значения и самостоятельности Марии, причем к поклонению в первую очередь Деве, а не Богоматери, как в православии. Самая популярная католическая молитва обращена к Марии и называется Ave Maria. Православный вариант, «Богородице, Дево, радуйся», практически ему идентичен. Оба варианта связаны с Благовещением и основаны на словах Евангелия от Луки, описывающих это событие: «Ангел, войдя к Ней, сказал: радуйся, Благодатная! Господь с Тобою; благословенна Ты между женами» (Лк. 1: 28). Однако текст главной католической молитвы: «Радуйся, Мария, благодати полная! Господь с Тобою; благословенна Ты между женами, и благословен плод чрева Твоего Иисус. Святая Мария, Матерь Божия, молись о нас, грешных, ныне и в час смерти нашей. Аминь» – обращен к Марии. Православной: «Богородице Дево, радуйя, Благодатная Марие, Господь с Тобою: благословенна Ты в женах, и благословен плод чрева Твоего, яко Спаса родила еси душ наших» – к Богородице. Католики просят Деву Марию молиться за них в час смерти, тем самым подчеркивая Ее активность и значимость в избавлении человека от греха, православные же славят чрево Ее, родившее Спаса, тем самым означая не то чтобы второстепенную, но пассивную роль Марии в спасении и обретении Царства Небесного.
Как уже говорилось, монастырь Санта Мария ин Кампо Марцио хранил мощи Григория Богослова, основоположника мариологии. В XV веке они были перенесены в церковь Санта Мария сопра Минерва после окончания ее строительства. Развитие в католицизме культа Девы Марии привело к утверждению о том, что Она была свободна от первородного греха. Концепция о Непорочном зачатии Девы Марии получила название Immaculata conceptio (immaculata на латыни дословно значит «незапятнанная»). Огромную роль в ее становлении сыграл Иоанн Дунс Скот, получивший почетное звание Doctor Marianus, что значит «Специалист по Марии». Он наметил все главные проблемы католической мариологии, в том числе обосновал и Immaculata conceptio, утверждая, что родители Марии, Иоаким и Анна, не совершили плотского греха. Одним из доказательств являлось то, что Мария была взята на небеса душой и телом, ибо, если бы плоть ее была грешна, она бы не могла пребывать в раю. Споры о Непорочном зачатии Девы Марии начались в раннем христианстве и длились на протяжении всей его истории. Католицизм окончательно признал безгрешность плоти Девы Марии истиной совсем недавно, в XIX веке, утвердив буллой Пия IX под названием Ineffabilis Deus, «Боже неописуемый», выпущенной 8 декабря 1854 года: «Мы заявляем, провозглашаем и определяем, что учение, которое придерживается того, что Блаженная Дева Мария была с самого первого момента Своего Зачатия, особой благодатью и расположением Всемогущего Бога, ввиду заслуг Иисуса Христа, Спасителя рода человеческого, сохранена не запятнанной никаким пятном первородного греха, является учением, явленным в Откровении Богом, и потому в него должно твердо и постоянно верить всем верным».
Православие Непорочное зачатие Девы Марии не приняло, а католикам до появления Ineffabilis Deus можно было спорить и выражать сомнения, что многие и делали. Одним из противников Непорочного зачатия Девы Марии был, как это ни поразительно, Фома Аквинский, тезка Фомы неверующего. В главной книге католической «Суммы теологии», том XI, вопрос 27, раздел 1: «Была ли Пресвятая Дева Мария освящена до своего рождения из чрева?» он спорит с таким авторитетом, как Блаженный Августин: «Августин говорит, что “то освящение, посредством которого мы становимся храминами Божиими, приличествует только рожденным заново”. Но нельзя родиться заново, если не родился прежде. Следовательно, Пресвятая Дева Мария не была освящена до своего рождения из чрева». Рожденный заново – это крещеный, то есть освященный благодатью, и поэтому, продолжает Фома: «освященный благодатью очищается и от первородного, и от актуального греха. Таким образом, если бы Пресвятая Дева Мария была освящена до своего рождения из чрева, то из этого бы следовало, что этим она была очищена от первородного греха. Но воспрепятствовать ей войти в Царство Небесное мог бы только первородный грех. Поэтому если бы она в тот момент умерла, то похоже, что она вошла бы в небесные врата. Но этого никак не могло случиться прежде страстей Христовых, согласно сказанному апостолом: “Имеем дерзновение входить во Святилище посредством крови Его”».
Удивительно все непросто. В конечном итоге, суммируя все «за» и «против», Фома утверждает: «Пресвятая Дева Мария была во чреве очищена от первородного греха в отношении личного пятна, однако при этом она не была освобождена от вины всей [человеческой] природы в целом и потому смогла войти в рай только после Жертвы Христа. То же самое должно утверждать и в отношении тех Святых Отцов, которые жили прежде Христа», – под Святыми Отцами подразумеваются библейские патриархи и пророки. То есть она все же была зачата обычным человеческим способом, но уже во чреве матери своей была очищена и на свет появилась безгрешной. Теологические оттенки были предметом бесконечных обсуждений, а после того, как в 1439 году на соборе в Базеле Непорочное зачатие Девы Марии было признано еще не догмой, но одной из тайн, споры вспыхнули с такой силой, что грозили расколом.
В 1477 и 1482 годах Сикст IV выпустил буллы, запрещающие сторонникам концепции Непорочного зачатия Девы Марии, именовавшим себя иммаколистами, от immacolato, «незапятнанный», и их противникам, маколистам, от macolato, «запятнанный», обвинять друг друга в ереси. Сам папа был явно на стороне иммаколистов, так как первым ввел праздник Непорочного зачатия в литургический календарь, а построенную им Капеллу Систина посвятил Вознесению Богоматери, Assunzione della Vergine. Алтарь капеллы украшала фреска Пьетро Перуджино «Вознесение Богоматери с коленопреклоненным Сикстом IV», изображавшая апостолов перед открытой гробницей и Деву, парящую в небесах. Фреска, написанная в 1481–1462 годах, была сбита при создании «Страшного суда» Микеланджело. В 1506 году Перуджино практически воспроизвел композицию сикстинской фрески в алтарном образе для Дуомо в Неаполе по заказу Оливьеро Карафы, фигуру Сикста IV заменив фигурой кардинала. Доминиканский монастырь Санта Мария ин Кампо Марцио стал одним из центров иммаколистов.
Общая программа фресок была задана сверху, но воплощение ее, однако, принадлежит самому Филиппино. Центром общей композиции капеллы он сделал правую руку Девы Марии в Благовещении, повернутую ладонью к святому Фоме и кардиналу. Движение Девы повторяет жест Младенца, коим Он благословляет человечество на иконах «Богоматерь Одигитрия». Значение жеста на этих иконах наиболее торжественного типа репрезентации Матери и Сына крайне важно: он раскрывает божественную сущность Младенца как Вседержителя, Христа Пантократора, Небесного Царя и Судию, указывая на самую суть христианства. Благословляющий Младенец на коленях Богоматери сквозь свою сущность рожденного и, следовательно, причастного к природе человека, являет свою миссию Спасителя, через земное страдание избавляющего человечество от первородного греха и открывающего путь в Рай.
Пантократор, Παντοκράτωρ – Всемогущий, Всесильный; Одигитрия, Οδηγήτρια – Указующая Путь, Путеводительница. Мать – основа и форма, Младенец – цель и смысл. Они неразрывно связаны, так что глуп вопрос, кто важнее, Мать или Младенец, ибо одно невозможно без другого, но все же Мать – средство, Младенец – результат. Иисус – действие, Пастырь и Искупитель, Мария – переживание, Заступница и Утешительница. Благословляющий жест Младенца на иконах «Богоматерь Одигитрия» утверждает Его приоритет. Филиппино Липпи, сделав жест Девы идентичным жесту Ее еще не рожденного Сына, показал, что Она наделена властью освободить род человеческий от первородного греха, а следовательно, от смерти и ада.
Соединив Благовещение и Вознесение на стене Капелла Карафа, Филиппино продемонстрировал их прямую связь. Такое соединение уникально в изобразительном искусстве. Художник как будто впрямую следует Дунсу Скоту и предвосхищает буллу Пия IX Ineffabilis Deus. Включение сцены Благовещения в Вознесение встает на свое место: взятие Девы на небеса телом и духом показывает, что еще при жизни Она была полностью свободна от первородного греха.
Оливьеро Карафа был ярым иммаколистом, и роспись, заказанная им изысканному флорентинцу, отражает жар теологических споров. Иммаколистами были Сикст IV и все делла Ровере, а также Джироламо Савонарола, написавший трактат Esposizione sopra l’Ave Maria, «Изложение Аве Мария»: всё враги Александра VI Борджиа. Некая оппозиционность придает творению Филиппино дополнительный смысл, хотя папа, согласившись почтить торжественное освящение капеллы своим присутствием, показал, что в данном случае он разделяет взгляды своих недругов. Ватикан становился все более и более иммаколистским, что было связано с возрастанием роли индульгенций и широким обсуждением права церкви продавать отпущение грехов. Мария, избавляющая человечество от первородного греха и освобождающая грешников от мук ада, являла прямую аналогию церкви, снабжающей бумагой, с помощью которой можно было избежать кары Страшного суда прямо-таки чуть ли не в обход Верховного Судии, то есть Иисуса. Важность сюжетов Вознесения Богоматери и Непорочного зачатия для католицизма, о которой я говорил в связи с картиной Аннибале Карраччи в Капелла Черази церкви Санта Мария дель Пополо, написанной в самом начале XVII века, возрастала по мере усиления позиций иммаколистов.