Урбан VIII так взбеленился, потому что публикация имела за собой хвост. Флорентинец по рождению, он в бытность свою кардиналом Маттео Барберини всячески изъявлял свою симпатию к Галилею. После того как его избрали папой в 1623 году, Галилей, рассчитывая на его поддержку, приехал в Рим, надеясь добиться отмены приговора 1615 года. В 1624 году Урбан VIII принял Галилея, но приговора отменять не стал. Этот папа был страстен, капризен и неуемен, как барокко, именно под его покровительством окончательно и сформировавшееся. Балдаккино ди Сан Пьетро, великолепное и нелепое творение Джан Лоренцо Бернини, – символ его правления. Урбан VIII прямо-таки жаждал грандиозности, он очень хотел походить на Юлия II. При нем была освящена базилика Сан Пьетро, наконец-то законченная, – в этом он видел себя завершителем великого дела, начатого Юлием II, – а также, подобно Юлию, он хотел славы папы-воина и втянул Государство Понтифика в войну по расширению территории. Guerra di Castro, война за княжество Кастро, им развязанная против герцога Фарнезе, стала последней агрессивной войной Святого престола.
Бурное строительство совмещалось с военными расходами, казна полностью опустела, все доходы уходили на погашение процентов с долгов, так что Ватикан оказался на грани банкротства. Захват княжества Кастро, последнее территориальное приобретение папства, не был нужен ни Риму, ни римлянам. Помпезность – вот самое подходящее слово для понтификата Урбана VIII: его колоссальные замыслы зиждились на неустойчивой основе. К тому же он желал казаться и могущественным, и просвещенным; могущество и просвещение вступали в конфликт, папа нервничал, так что многие его поступки иначе как истеричными не назовешь. Процесс Галилея был следствием такой истерики, вызванной тем, что Урбан VIII увидел в идиоте Симпличио свой карикатурный портрет – аргументы, который этот простак выдвигал против своего соперника, блещущего интеллектом, повторяли слова, сказанные им Галилею. Так осмеять и принизить его, вы́казавшего наивозможное расположение при первом процессе, готового и далее его выказывать при условии больше к этому вопросу не возвращаться, о чем он ясно дал понять во время последнего визита этого астрономишки, – такое простить невозможно. Урбан VIII из всех сил лично давил на процесс, а разбирательство складывалось негладко. Великий герцог Тосканский своего учителя не бросил, принял в слушании дела живейшее участие и ясно показал, насколько ему оно небезразлично.
Урбан VIII вроде как и победил, но с половинчатым результатом. В очередной раз ему пришлось удовольствоваться внешним эффектом, то есть помпой: Галилей отрекся, коперникианство подверглось запрету, но зато папа получил в веках славу мракобеса и к тому же хотя и испортил Галилею оставшиеся ему десять лет жизни, но самого его из рук выпустил. О том, что личные мотивы в процессе Галилея играли более важную роль, чем гелиоцентризм, говорит то, что Урбан VIII чуть ли не параллельно Процессу Галилея ходатайствовал перед Филиппом IV Испанским за Томмазо Кампанеллу, почитателя и сторонника Галилея. Папа и церковь постоянно спасали Томмазо из самых критических ситуаций, в которые он попадал из-за своего авантюризма, но тем не менее его также считают жертвой инквизиции. Усердное участие папы в Процессе Галилея, продиктованное личными мотивами, привело к необратимому результату: пути церкви и науки резко и бесповоротно разошлись. Веками церковь взращивала науку в своих стенах и даже защищала ее от разъяренных толп, считавших всех ученых колдунами, а поэтому имела все возможности ее контролировать. До 1633 года церковный суд обличал не науку, а ересь, но теперь он впервые осудил науку как ересь. После Процесса Галилея научная революция, начавшаяся в 1543 году, до того достаточно мирная, переросла в вооруженное восстание.
От приговора инквизиции осужденная наука только выиграла. Она вышла из-под власти церкви и вскоре добилась полной самостоятельности. Отречению Галилея никто не поверил, приверженцы гелиоцентризма по-прежнему считали свои убеждения истиной, сжечь их было невозможно, остановить исследования тоже, но война была объявлена. Обретя независимость, наука сцепилась с церковью в яростной схватке, причем Процесс Галилея стал знаменем в руках противников церкви. Папа Урбан VIII повел себя истерично и глупо. Остановившееся Солнце, став центром мироздания, отнюдь не отменяло Бога, и ничего не стоило признать разросшуюся до неимоверных пределов Вселенную еще одним доказательством Его могущества. В силу тезиса о непогрешимости папы церкви ничего не оставалось делать, как только его поддержать, и она оказалась в проигрышной ситуации. Наука в схватке все равно победила. Уже в 1737 году прах Галилея был торжественно перенесен во францисканскую церковь Санта Кроче во Флоренции и погребен рядом с прахом Микеланджело Буонарроти, что стало свидетельством признания его места в Пантеоне флорентийского народа и утверждало правоту его учения. Чуть позже католическая церковь стала готовиться к тому, чтобы признать свое решение заблуждением. В 1758 году Бенедикт XIV сделал первый шаг в признании гелиоцентризма Ватиканом: об этом свидетельствует чудная серия из семи картин Донато Крети с изображением планет Солнечной системы из его собрания, теперь находящаяся в Пинакотеке Ватикана. Тогда же родилась легенда, что Галилей сказал инквизиторам напоследок: E pur si muove, «И все-таки она вертится». В 1835 году книги Галилея были вычеркнуты из списка запрещенных книг, а в 1992 году Иоанн Павел II специальной буллой утвердил оправдание Галилея и объявил, что его отречение, достигнутое насильственными методами, ошибка церковной инквизиции.
Бог не утратил своего места во Вселенной после признания правоты Галилея. Зато, как оказалось, проповедуемое им учение не есть истина в последней инстанции: Солнце не центр мироздания и к тому же оно тоже движется. До вердикта Иоанна Павла II специально созванная комиссия работала над документами процесса несколько лет. Зачем было все это устраивать в конце третьего тысячелетия? Для Ватикана было важно обелиться в этом деле, легшим черным пятном не только на Урбана VIII, инквизицию и Ватикан, но и на все западное христианство. Процесс Галилея стал знаменем в руках не только врагов церкви, но и религии. Научная революция стала набирать обороты, отделила scientia от Sapientia, Мудрости, а в XVIII веке Scientia, уже обретя заглавную букву и полную самостоятельность, готовилась отождествить мудрость с разумом и, отобрав у нее заглавную букву, целиком sapientia себе подчинить. Более того, Scientia замахнулась и на Fides, Веру, ранее верную спутницу Religio, Религии. В употребление вошли оксюмороны вроде «веры в разум», «веры в знание» и «веры в науку», приведших к «вере в атеизм», ставшей государственной религией в некоторых странах. Вот во что обошлось миру тупое упрямство Урбана VIII.
Обелиться у Ватикана не получилось. В 1939 году, находясь в эмиграции в Дании, куда он бежал от режима Гитлера, Бертольт Брехт написал пьесу «Жизнь Галилея». Поставлена впервые она была лишь в 1943 году, на сцене театра Шаушпильхаус в Цюрихе немецкими актерами – эмигрантами из Третьего рейха. Нечего и говорить, что Брехт, выбрав историю Галилея, говорил о современной Германии и церковный суд прямо связывался с фашизмом. Дания в 1943 году уже была оккупирована, Брехт успел бежать через Финляндию и СССР, в коем он, несмотря на свои коммунистические убеждения, предпочел не задерживаться, в США. Иосиф, проданный в Египет, не мог сильнее тосковать, чем Брехт в свободной Америке, где его не знали и особенно не любили. Принужденный ишачить на Голливуд, он все же договорился о постановке «Жизни Галилея» в одном из театров в Лос-Анджелесе, где он проживал. Премьера переписанной и переведенной на английский пьесы состоялась в 1947 году. Война прекратилась, причем и для США ее закончила не капитуляция Берлина, а атомные бомбы, сброшенные на Хиросиму и Нагасаки. В 1947 году угроза атомной войны была для американской публики более актуальна, чем Гитлер и фашизм, поэтому пьесе был придан новый смысл. Брехт, вспомнив, что в 1939 году, будучи в Дании, он узнал об открытии атомной энергии от ассистентов Нильса Бора, помогших ему в написании пьесы, стал утверждать, что она создавалась как предупреждение науке об ответственности. Галилей уже не выглядел безусловным героем; была добавлена сцена с учеником, укоряющим Галилея за отказ от истины. На самом деле все вставки о том, что развитие науки таит в себе угрозу, были внесены позже, в первом варианте пьеса была науке панегириком, поэтому шитая белыми нитками ссылка на Бора не особо помогла. В Америке на пьесу не обратили внимания ни зрители, ни критики.
После низвержения гитлеровского режима и уничтожения фашизма Брехт утратил статус изгнанника, американский сенат уже намечал охоту на коммунистических ведьм, и власти, припомнив сетования красного немца на то, что в буржуазной Америке отравлен хлеб и воздух выпит, поставили перед ним вопрос о возвращении на родину. В 1948 году Брехт оказался Цюрихе и стал решать, на какую именно родину возвращаться: западную или восточную. Вопрос решили оккупационные власти Западной Германии, отказавшие ему в разрешении на въезд. Ему пришлось отправиться в ГДР, где он осел в Восточном Берлине. Из Восточной Германии немцы по большей части бежали, возвращались немногие, поэтому Брехт был принят с видимым почетом, но жить ему пришлось несладко, о чем свидетельствуют его стихи в честь Сталина, ужасающие. Это была расплата за существование, не менее горькая, чем отречение Галилея. В награду Брехт получил в распоряжение театр, Берлинер ансамбль, который, по справедливому замечанию Ханны Арендт, был вывеской ГДР, обращенной к Западу, поэтому не только терпелся, но и поощрялся социалистической властью. «Жизнь Галилея» была поставлена на сцене Берлинер ансамбль в 1955 году с Эрнстом Бушем в главной роли. Освобожденный из тюрьмы Моабит во время штурма Берлина советскими войсками, Буш был ранен во время американских бомбардировок, в результате чего половина лица его была парализована. Участие актера-легенды придавало постановке особый эффект, критике просто не было места.