Другим соперником римского слона мог бы стать слон парижский. Наполеон, обожавший монументальную пропаганду, раздумывая, чем заполнить пространство, образовавшееся в центре Парижа на месте разрушенной Бастилии, перебрал несколько вариантов и около 1810 года остановился на идее поставить на этом месте фонтан, украшенный скульптурой огромного бронзового боевого слона с башней на спине. Слон должен был символизировать военную мощь империи, а также намекать на предстоящий поход в Индию, грядущее ее завоевание и последующую победу над Англией. На материал для его отливки предполагалось пустить захваченные в испанской кампании пушки. Идеологическое значение предполагаемого памятника было огромно, поэтому Наполеон самолично присматривал за проектом. Ответственным за исполнение был назначен Доминик Виван Денон, при императоре исполнявший роль Мецената при Августе, со строгим указанием закончить работу к концу 1811 года. Виван Денон выбрал скульптора Жана Антуана Алавуана, после многочисленных подготовительных эскизов разработавшего окончательную модель высотой 24 метра. На Пляс де ла Бастий был построен бассейн фонтана и цоколь, на который поместили модель из дерева и глины в величину предполагаемого монумента.
Работы затормозило наличие грунтовых вод, а затем поход на Россию, закончившийся падением Наполеона. Модель, с которой парижские власти не знали, что делать, проторчала до 1846 года, привлекая внимание литераторов. О ней много кто писал, в том числе и Гейне, но литературным бессмертием парижский слон обязан Виктору Гюго, сделавшему его прибежищем Гавроша. Роман «Отверженные» давно признан классикой, образцовой и образцово скучной. Если у нас сейчас его и читают, то только в детстве; я сам «Отверженных» читал лет в десять, и ничего не помню, кроме того, что Гаврош жил в слоне. Гюго, вообще-то, прекрасный писатель, в чем я в очередной раз убедился, перечитав в связи со слонами сцену ночевки маленьких оборвышей во чреве глиняной модели, и наткнувшись на следующий пассаж: «О, неожиданная полезность бесполезного! Благостыня великих творений! Доброта исполинов! Этот необъятный памятник, заключавший мысль императора, стал гнездышком гамена. Ребенок был принят под защиту великаном. Разряженные буржуа, проходившие мимо слона на площади Бастилии, презрительно меряя его выпученными глазами, самодовольно повторяли: «Для чего это нужно?» Это нужно было для того, чтобы спасти от холода, инея, града, дождя, чтобы защитить от зимнего ветра, чтобы избавить от ночлега в грязи, кончающегося лихорадкой, и от ночлега в снегу, кончающегося смертью, маленькое существо, не имевшее ни отца, ни матери, ни хлеба, ни одежды, ни пристанища. Это нужно было для того, чтобы приютить невинного, которого общество оттолкнуло от себя. Это нужно было для того, чтобы уменьшить общественную вину. Это была берлога, открытая для того, перед кем все двери были закрыты. Казалось, жалкий, дряхлый, заброшенный мастодонт, покрытый грязью, наростами, плесенью и язвами, шатающийся, весь в червоточине, покинутый, осужденный, похожий на огромного нищего, который тщетно выпрашивал, как милостыню, доброжелательного взгляда на перекрестках, сжалился над другим нищим – над жалким пигмеем, который разгуливал без башмаков, не имел крыши над головой, согревал руки дыханием, был одет в лохмотья, питался отбросами. Вот для чего нужен был бастильский слон. Мысль Наполеона, презренная людьми, была подхвачена богом. То, что могло стать только славным, стало величественным. Императору, для того чтобы осуществить задуманное, нужны были порфир, бронза, железо, золото, мрамор; богу было достаточно старых досок, балок и гипса. У императора был замысел гения: в этом исполинском слоне, вооруженном, необыкновенном, с поднятым хоботом, с башней на спине, с брызжущими вокруг него веселыми живительными струями воды, он хотел воплотить народ. Бог сделал нечто более великое: он дал в нем пристанище ребенку». Неожиданный разворот в трактовке достоинств и недостатков монументальной пропаганды: слон Бастилии versus Медный всадник.
Слон Бернини все время возбуждал интерес. Сатирик Лодовико Сергарди, называемый Ювеналом Сеттеченто, написал эпиграмму, в которой говорится, что слон, повернувшись к доминиканским монахам – то есть к дворцу, где заседала Конгрегатио про Доктрина Фидеи, – задом, трубит, задрав хобот, «Вот я вас», тем самым опять же таки намекая на процесс Галилея. Подчеркивалось также физиогномическое сходство слона и Александра VII, то ли издевательское, то ли комплиментарное. Об Обелиско делла Минерва написано также несколько искусствоведческих исследований. Все они сосредоточены на символике и начинают ее ab ovo, то есть с Античности. Как Греция, так и Рим познакомились со слонами как с боевым оружием: греки впервые узнали о них после походов Александра Македонского, римляне – после высадки Пирра, а потом – Ганнибала. В армиях азиатских владык слон исполнял функцию танка, то есть страшного бездушного оружия, хотя по природе он миролюбив. Первое впечатление от встречи со слоном у европейцев, греков и римлян – страх. Изначально образ этого животного ассоциировался с войной и жестокостью, но стоило познакомиться со слонами поближе, как оказалось, что только злая воля человека делает из них чудовищ, а сами они полны достоинств. У греков слонов первым описал Аристотель, у римлян – Плиний, многое у Аристотеля заимствовавший; у обоих слоны очень милы. Оба считают их, а не обезьян, наиболее близкими к человеку по разуму, отмечая даже наличие у них религиозности: Плиний сообщает, что они почитают Луну и Солнце. Именно в силу этого слон сопровождает Religio, Религию, на гравюре в книге «Иконология» Чезаре Рипы, которую каждый образованный художник барокко знал наизусть. Religio значит совестливость и благочестие, она отлична от Fide, Веры, и Рипа представил ее в виде босой, но плотно одетой женщины с прозрачной вуалью на лице, в одной руке держащей крест и книгу, в другой – открытый огонь и задом опирающейся на слона. Оба античных автора подчеркивают крайнюю стыдливость слонов. Аристотель отмечает их склонность к ярости, Плиний же говорит о миролюбии, но живописует антагонизм слонов и змей. Ужасен с виду, но добр внутри: образ самого большого животного на земле двоится в европейском сознании начиная с Античности вплоть до сегодняшнего дня, до фильма «Человек-слон» Дэвида Линча.
В Библии слоны упоминаются в Первой книге Маккавейской как главная сила Антиоха в войне против восставших иудеев: «Слонам показывали кровь винограда и тутовых ягод, чтобы возбудить их к битве, и разделили этих животных на отряды и приставили к каждому слону по тысяче мужей в железных кольчугах и с медными шлемами на головах, сверх того по пятисот отборных всадников назначено было к каждому слону. Они становились заблаговременно там, где был слон, и куда он шел, шли и они вместе, не отставая от него. Притом на них были крепкие деревянные башни, покрывавшие каждого слона, укрепленные на них помочами, и в каждой из них по тридцати по два сильных мужей, которые сражались на них, и при слоне Индиец его» (1 Макк. 6: 34−37). Картина леденит душу, но один из восставших, Елеазар, сын Саварана, не убоялся, но «увидел, что один из слонов покрыт бронею царскою и превосходил всех, и казалось, что на нем был царь, и он предал себя, чтобы спасти народ свой и приобрести себе вечное имя; и смело побежал к нему в средину отряда, поражая направо и налево, и расступались от него и в ту, и в другую сторону; и подбежал он под того слона, лег под него и убил его, и пал на него слон на землю, и он умер там» (1 Макк. 6: 43−46). В аллегорическом толковании, ищущем в Ветхом Завете прообразы Завета Нового, подвиг Елеазара трактовался как предвосхищение жертвы Иисуса, что определило дуализм символа в Средние века. Боевая машина Антиоха, раздавившая отважного иудея, была воплощением зла, уничтоженного кровью Спасителя. Именно библейский слон войны изображен Босхом на картине, до нас не дошедшей, но известной по нескольким гравюрам, а умного, благочестивого и стыдливого слона Плиния с черной мартышкой на спине этот же художник нарисовал на створке «Рай» триптиха «Сад земных наслаждений» из Прадо. Изображения слонов украшали епископские кафедры, олицетворяя мудрость и благородство, ибо их собрат под управлением мага Элиодоро бесился и неистовствовал, но Львом Чудотворцем был усмирен и превращен в симпатичнейшего обитателя Катании. С парижским слоном произошло то же самое: Наполеон задумал его как прославление напыщенной и жестокой мощи империи, но вмешался Бог, и слон стал олицетворением милосердия. Виктор Гюго очень точно обозначил эту двойственность.
У Рима со слонами особые отношения. После завоевания Африки и Азии слонов стали привозить в Рим для участия в триумфах и гладиаторских играх. Плиний подробно описывает бои с участием слонов, перечисляя их количество. Он же сообщает и о примечательном случае при проведении Помпеем Великим грандиозных игр в честь своего африканского триумфа. Чтобы поразить римлян, он решил вывести на арену Чирко Массимо привезенных из Африки гигантов, но выставленные им «слоны, потеряв надежду на бегство и пытаясь вызвать сочувствие у простолюдинов невыразимо жалобными жестами, стали на колени, словно оплакивая свою участь. Они внушили народу такое сострадание, что все без исключения зрители, забыв о военачальнике и о щедрости, которую он выказал, поднялись и начали призывать на голову Помпея проклятия, которые вскоре исполнились» − и сорвали весь эффект от зрелища. Помпей вскоре был разбит Юлием Цезарем, а затем предательски зарезан в Египте. Несмотря на провал представления Помпея, в императорском Риме слонов часто выводили на арену и Чирко Массимо, и Колизея.
Смутное указание о том, что Харун ар-Рашид прислал слона в дар Карлу Великому, относящееся примерно к 800 году, стало первым упоминанием о слонах в средневековой Европе после Античности. Где его Карл Великий держал, неизвестно. Затем, в 1229 году упоминается слон, присланный в дар султаном Египта Аль-Камилем императору Священной Римской империи Фридриху II Гогенштауфену, и в 1255 году – слон, подаренный французским королем Людовиком IX Святым королю английскому Генриху III. Откуда Людовик Святой его взял, неизвестно, но слон стал знаменитостью, проживал в Тауэре, был зарисован с натуры монахом-бенедиктинцем Мэтью Парижским и, как сообщают летописи, умер от неумеренного потребления красного вина. В 1480-е годы португальский король Жуан II Совершенный прислал африканского слона в подарок императору Фридриху III Габсбургу; если не считать слона Карла Великого, который непонятно, в какой части его империи оказался, это был первый слон в Германии. Как его звали, неизвестно, хроники о нем сообщают путано, но считается, что очень редкая гравюра Мартина Шонгауэра «Слон» − его портрет. Именно эта гравюра послужила источником для слона Босха.