Ханскен поблистала в Амстердаме, но так как Голландия страна демократичная и в ней нет двора и дворцов, подобных папскому, голландцы ее у себя не оставили, а отправили дальше. В 1638 году она оказалась в Гамбурге, потом прошла всю Германию, перевалила Швейцарские Альпы, задержавшись в Золотурне и Цюрихе, а потом, через всю Италию, и в 1655 году дошла до Рима. Ей исполнилось двадцать пять. В том же году в Рим торжественно вступила королева Кристина Шведская, чтобы поселиться в нем; она была на четыре года старше. Торжественный въезд двух царственных самок в Вечный город, произошедший в разные месяцы одного и того же года, как-то контаминировался в сознании современников в одно целое, так что про слона Бернини можно кое-где прочесть, что он был сделан со «слоненка, привезенного Кристиной Шведской». В ее свите слоненка не было, зато появление Ханскен в Риме оживило в голове Бернини идею водрузить обелиск на слоновью спину. Выдумка пришлась по вкусу папе Александру VII, благоволившему к обеим женщинам.
Королева и слониха шествовали по Италии чуть ли не параллельно. Ханскен перебралась через Швейцарские Альпы, королева Кристина – через Австрийские, после официального принятия католичества в Хофкирхе, Церкви Двора, в Иннсбруке. Первая на итальянскую землю вступила чуть раньше, вторая чуть позже. Обе шли в Рим, обеих сопровождала публичная ажитация, превратившая дорогу их в крестный путь. Народ сбегался со всех сел и поселков посмотреть на знаменитых женщин, бросался под ноги, тыкал в них пальцами и самоудовлетворенно рыгал, толкая кулаком в бок товарища: во, видел. Крыши проламывались под грузом залезших, репортеры донимали вспышками и глупыми вопросами, все, все и вся осточертели до невозможности. Кристина-то хоть в экипаже ехала, а Ханскен все на своих четырех ковыляла. Она страшно устала. В том же 1655 году она отправилась во Флоренцию, откуда должна была вернуться в Рим. Во Флоренции Ханскен умерла. Мертвую ее зарисовал замечательный художник Стефано делла Белла. Рисунок хранится в Турине, в Библиотека Реале. Он великолепен и очень трагичен.
Анноне умер молодым, но прекрасным, и, прямо как Антиной, после получил почести и стал после смерти сияющим мифом. Ханскен прожила дольше, исходила всю Европу и умерла от перенапряжения. Могилу Анноне украсила фреска, представляющая его во всей красе, делла Белла зарисовал грандиозный труп. Жизнь Ханскен – трагедия земного бытия. Высокий Ренессанс был короткой яркой вспышкой, барокко длилось больше века. Рафаэль versus Рембрандт.
Истории Анноне и Ханскен оттеняет мистическая повесть первого слона на Руси, якобы подаренного Ивану Грозному персидским шахом Тахмаспом I. Русские летописи про него ничего не говорят, но он упоминается в двух иностранных источниках: в книгах «Страна и правление московитов, описанные Генрихом фон Штаденом» и «Жизнь Иоанна Васильевича великого князя Московии» Пауля Одерборна. В Европе обе книги долгое время были чуть ли не основными источниками знания о Московии, но в России их критиковали и продолжают критиковать с не меньшим остервенением, чем Кюстина. Фон Штаден в Московии жил, Одерборн писал о ней понаслышке, так что историю про слона они рассказывают по-разному, явно независимо друг от друга. Штаден говорит, что слон прибыл вместе с арабом, за ним присматривающим. Царь назначил арабу большое содержание, что русских страшно раздражило. Завистники сначала тайно убили жену араба, а потом распустили слух, что араб и слон колдуны и наслали на Москву чуму. Араба со слоном из Москвы выслали куда-то в предместье, где араб тут же умер, а слон, проломив стену сарая, в котором его держали, пришел к его могиле и улегся на ней. Там его и добили, вырвали клыки и доставили царю в доказательство, что он околел. По рассказу же Одерборна, про араба умалчивающего, Иван Грозный, получив слона, решил обучить его становиться перед ним на колени, для чего тонким острым железным лезвием прокалывал ему кожу на лбу. Ничего не добившись, царь разгневался и приказал рассечь его на части за неуважение. Пребывание первого слона на Руси датируют примерно с 1553 года по 1571 год.
Изваянный по проекту Бернини славный, ушастый и хоботастый Элефанте делла Минерва, покрытый долгополой попоной, расшитой гербами семейства Киджи и породнившегося с ним семейства делла Ровере – горками-куличами со звездой над ними и ветками дуба, – похож на индийских слонов из нефрита и драгоценных камней, что португальцы и голландцы привозили из Индии вместе с живыми слонами. Экзотические фигурки вошли в моду, европейцы стали им подражать, появились великолепные серебряные слоны-сосуды и слоны-часы, украшавшие столы и камины, производством коих особенно славился город Аугсбург. Спустя тринадцать лет после смерти Ханскен очередной португальский король, Педру II Спокойный, прислал конголезского слона в дар Людовику XIV. Он содержался в охотничьем замке Версаля, пользовался славой, и, хотя прожил недолго, породил особую моду в прикладном искусстве. Слоны – подсвечники, слоны – корзины для фруктов, тяжелые, изукрашенные, все похожие на берниниевского. Любовь барокко к слонам унаследовал XVIII век, в котором их особенно часто рисовали венецианцы: слоны есть и у обоих Тьеполо, и у Лонги. В этом столетии Европа к ним привыкла, чудо превратилось в экзотику, в нечто необычное, но не сверхъестественное. Так слона воспринимал и Наполеон, и Гаврош. К концу XIX столетия слоном обладал каждый уважающий себя зоопарк. Ориентализм по мере развития транспортных средств дешевел вместе с пряностями: то, что раньше было редкостью, стало обыденностью. Европейский рынок запрудили стремительно дешевеющие восточные поделки и подделки, так что забитые восточным барахлом интерьеры Одетты де Креси в прустовской «Любви Свана» и Софьи Петровны Лихутиной в «Петербурге» Андрея Белого описаны как примеры кокоточьего дурного вкуса. В двадцатом веке уж ни одной Моське слон не в диковинку. Слоны измельчали, прямо как в рассказе Харуки Мураками «Исчезновение слона», превратившись в слоников. В1904 году скульптор Рембрандт Бугатти, брат механика и основателя знаменитой автомобильной компании Этторе Бугатти, вылепил, задавшись наделить тяжеловесность грациозностью, миниатюрную фигурку слона, стоящего на задних ногах с вытянутым вверх хоботом. Стютюэтка, безделушка, никто особого внимания на скульптуры Рембрандта Бугатти в 1900-е годы не обращал, это теперь они стоят миллионы. Непризнанный Рембрандт Бугатти покончил с собой в 1916 году, отравившись газом в Париже, а в 1926 году его брат Этторе, достигший определенного финансового успеха, отлил «Танцующего слона» в серебре и украсил им капот выпущенных им автомобилей класса люкс, получивших общее название Бугатти Рояль. Всего планировалось двадцать пять машин: каждая создавалась по особому проекту как нечто уникальное и эксклюзивное в расчете на высокопоставленных покупателей. Одну из них собирался купить испанский король Альфонс XIII, но он вскоре Испании из-за революции лишился, а в эмиграции ему было не до автомобилей класса люкс. Заодно грянул Черный четверг 24 октября 1929 года на Уолл-стрит, началась Великая депрессия. Вместо двадцати пяти Бугатти Рояль было выпущено всего шесть. Все шесть украшены серебряным слоном, все шесть считаются шедеврами, все имеют имена собственные и сохранились до наших дней, попав в музеи и частные коллекции. Слоновий курбет на капоте Бугатти Рояль как финальный номер завершил Années folles, безумные двадцатые, а заодно стал прощальным приветствием европейским монархам. В век модернизма рафаэлевского Анноне сменил диснеевский Дамбо, которого с королями уже ничего не связывало. Серебряный слоник эволюционировал в оловянный, деревянный, стеклянный. Таким его страстно полюбили советские граждане. В пятидесятые годы Москву посетил Джавахарлал Неру, после чего в Индию были отправлены в больших количествах советские специалисты. Возвращаясь, в память о райском житье они привозили слоников в различных видах, так что в хрущёвском и брежневском Советском Союзе они стали считаться символом счастья. Начался слониковый бум, появилась даже сюсюкающая советская песенка с идиотским припевчиком:
Ах, слоники,
прелестные слоники!
Семь – обязательно семь, счастливое число – оловянных, деревянных, стеклянных слоников оказались крепко связаны с образом советского обывательского довольства. В брежневский застой хорошие отношения с Индией продолжались, их не испортила даже афганская война. Не испортила, но охладила. Несмотря на объятия нового генсека с Индирой Ганди, отношения стали более формальными и отстраненными. Несмотря на окончание войны и перестройку, они такими и продолжают оставаться.
Хороший вкус модернизма свою неприязнь к мещанским зверушкам перенес и на Слона Минервы. Его часто именуют слоненком, подчеркивая, что он слишком мал для площади. Пасквилянты обзывали его porcino, порчино [ «поросенок»], pulcino, пульчино [ «цыпленок»] и даже pulce, пульче [ «блоха»]. Сетуют на его размеры и историки искусства. На самом деле слон Бернини безупречно соотнесен с величиной обелиска, масштабом пространства и окружающей архитектурой. Он идеально встал в центр незамысловатой площади, тут же сделав ее замечательной и единственной. Надо учесть, что все строения на ней, кроме церкви, хотя их архитектура претерпела мало изменений, были перестроены в XVII–XIX веках. Кроме Конгрегатио про Доктрина Фидеи, на площади еще находились два дворца, Палаццо Североли и Палаццо Фонсека, и несколько частных, совсем небольших домов. Как это видно на старых гравюрах, церковь Санта Мария делла Минерва была самой высокой. Проектируя своего слона, Бернини учитывал современные ему размеры.
Да и сейчас, когда окружающие здания стали массивнее и на один-два этажа выше, обелиск не потерялся. Без Элефанте делла Минерва Пьяцца делла Минерва была бы гладкой плоскостью, зажатой между ровными, чуть ли не одинаковыми фасадами. Таких площадей в Италии множество, но странный памятник все преобразил. Слон ли или слоненок, он взвалил на спину мудрость Египта и сделал Пьяцца делла Минерва центром Рима и мира. Какой бы он ни был, он самый лучший, потому что самый художественный. Он поставил точку в архитектурном оформлении площади, чья история уходит в самую глубь не только римского, но и греческого Древнего мира.