Тем же утром я спустилась вниз за стаканом холодного чая и услышала разговор на заднем крыльце. Судя по низкому раздраженному голосу Генри, он был расстроен, а Тилли со слегка нервными нотками и понижающимся тоном в голосе пыталась его успокоить. Пока я искала чистый стакан, их обсуждение стало более напряженным, слова стали громче. Я не смогла найти стакан и взяла грязный из посудомоечной машинки. Споласкивая его, я услышала голос Генри:
– Что, я должен просто их спросить? Это кажется таким… неуместным.
Тилли:
– Не будь мямлей.
– Таллула.
Ее полное имя – Таллула?! Почему такая важная деталь не упомянута в его мемуарах?
– Я серьезно, – сказала Тилли, по голосу казалось, что она стоит, уперев руки в бока. – Ты заслуживаешь этого как минимум, учитывая твой стаж.
– Я не хотел бы разыгрывать карту возраста.
– Играй картами, которые тебе раздали. Если с авторами собираются заключать годовые контракты, ты должен быть одним из них.
– Само собой. Но просить? Я от этого чувствую себя как какой-то барыга.
Я услышала, как на заднем крыльце скрипнул стул, и быстро вышла из кухни наверх, жалея о том, что подслушала их разговор. Я не хотела видеть в Генри человека, которого подавляет властная жена. Он был не какой-нибудь начинающий писатель, он работал продуктивно и его заслуги признавали все. Он был дисциплинированным и амбициозным человеком, который каждый день садится за печатную машинку, чтобы делать свое дело. Почему Тилли этого не ценила? Несмотря на ее поэтический дар, она не очень-то творчески подходила к общению с мужем.
21
Я стала чувствовать себя в доме гораздо свободнее, все больше проникаясь атмосферой творческого беспорядка Генри. Мои родители могли приготовить завтрак, почитать газету, переодеться, съездить на пляж, позвать друзей на ланч, закупиться в магазине и провести остаток дня, занимаясь садоводством, и при этом не оставить никаких следов своей деятельности. В отличие от них Генри не мог даже книгу взять с дальней полки, чтобы за ним не потянулась цепочка разбросанных предметов. Он постоянно что-то терял – свои очки для чтения, заметки к последнему интервью, кошелек или даже чашку чая, которую налил себе пять минут назад.
Мне всегда удавалось отыскать то, что он не мог найти. Мне нравилось возвращать его вещи на место, класть их на его стол, не говоря ни слова.
– Невероятно, – бормотал он себе под нос, когда я предъявляла ему «потерянную» вещь, как будто мое умение находить его вещи удивляет его больше, чем то, что он вечно кладет их не на свои места.
Вскоре я осознала, что, несмотря на впечатление, которое возникло у меня после прочтения первых глав мемуаров Генри, Тилли и Генри проводили друг с другом не так уж много времени. Тилли никогда не заходила в его кабинет, а он никогда не говорил о ее стихах. Они даже ели порознь, Тилли ела стоя, а Генри – за кухонным столом, не отрываясь от кроссворда. В теннис они играли с друзьями, смешанными парами. Генри любил нарды, но играл в них только со своими друзьями-мужчинами, обычно с Марком Графтом, редактором «Ньюсуик», или с Лесом Фальконом, ботаником на пенсии, который жил на той же улице. Генри и Тилли часто бывали на кухне вместе, когда я приходила. Однако Тилли всегда слушала Генри как бы вполуха, особенно если он жаловался ей на одну из двух своих больных мозолей – непоследовательность в статьях «Нью-Йоркера» и засилье «воспевателей богатых и знаменитых», таких как Доминик Данн, и наглых юных беллетристов, вроде Брета Истона Эллиса. Кажется, Тилли испытывала облегчение, когда я приходила, потому что так обязанность выслушивать Генри переходила ко мне, а она могла уйти работать.
– О, лучше расскажи об этом Еве, – сказала она однажды утром, делая вид, что занимается чем-то полезным, словно она просит Генри сделать мне одолжение, а не меня – сделать одолжение ей. – Для нее такие разговоры – как кошачья мята для кошки!
Сама она или игнорировала меня, или разговаривала так, как будто меня нет. Однажды, когда Генри предложил мне бекон, который остался после завтрака, Тилли забрала тарелку прежде, чем я успела ответить, и выкинула бекон в мусорку, сказав Генри:
– Ева не ест свинину!
Покачав головой и улыбнувшись мне, она вышла из комнаты, так что я даже не успела сказать, что вообще-то люблю бекон.
Заметив мое огорчение, Генри взял полоску бекона со своей тарелки и протянул мне. Я замялась, тогда он понюхал бекон и довольно вздохнул.
– М-м-м! Две самые важные категории еды – соленое и жирное, – с озорной улыбкой он снова протянул его мне. – Ты ведь его хочешь?
– Окей, я сдаюсь, – сказала я и взяла бекон.
– Я знал, ты не сможешь устоять, – сказал Генри, поставив свою тарелку в раковину.
– У всех нас есть свои слабости.
Он вытер руки полотенцем для посуды и повернулся ко мне:
– Что правда, то правда.
Наверху мы работали в комфортной тишине, Генри методично стучал клавишами печатной машинки, а я делала заметки и выписки из газетных вырезок о строительстве канала. Когда от работы меня стало клонить в сон, я встала, чтобы размяться и взглянуть на книги на высоких полках у окна. Генри прекратил печатать.
– Тут так много книг, которых я не читала, – сказала я, решив не уточнять, что здесь есть книги, о которых я даже никогда не слышала. Генри подошел и встал рядом, указав на верхнюю полку.
– Как ты думаешь, какова общая тема у этих книг? – спросил он.
Я пробежалась глазами по названиям. Среди прочих здесь была старинное издание «Робинзона Крузо», «Мидлмарч» и «Человек-невидимка» в твердых обложках, «Сенсация», роман Ивлин Во, и старая детская книга «Амелия Беделия» в мягкой обложке, роман под названием «Зулейка Добсон», несколько биографий исторических личностей и кулинарная книга на пружине, «Модные блюда 1932 года: от супов до орехов».
– Ты унаследовал их от своей незамужней тетушки? – спросила я.
– Почти угадала, – сказал Генри. – Это мои любимые книги, те, которые я бы взял с собой на необитаемый остров.
Он достал тонкую книгу в мягкой обложке и положил ее мне в руки. «Джентльмены предпочитают блондинок» авторства Аниты Лус. Он настоял на том, чтобы я взяла ее с собой. Я почувствовала некоторое негодование из-за того, что он предположил, что я ее не читала, однако он был совершенно прав в своем предположении. Положив книгу в рюкзак, я сказала Генри, что попробую прочитать и расскажу о впечатлениях.
Дома, отпросившись с ужина в ресторане «Чаудер у Скотта», куда собирались сегодня мои родители, я устроилась на диване в гостиной и принялась читать. Попав под чары ветреной охотницы за мужскими кошельками, прагматичной Лорели Ли, которая виртуозно вертела своими незадачливыми ухажерами, один из которых «не мог жениться на ней из-за того, что уже был женат», я проглотила эту маленькую книгу, удивляясь тому, что эта легкая сатирическая история была одной из любимых книг Генри.
В ту ночь мне снилось, как я гуляю по пляжу в одиночестве и вдруг натыкаюсь на Генри. Он невероятно привлекательный во фраке, танцует босиком на песке с кокетливой дамочкой со светлым каре и ярко-красными губами. Я уже собиралась было его позвать, но тогда красотка взяла свою длинную нить жемчуга, закинула ее на шею Генри, как лассо, и притянула его к себе. Замерев, я смотрела, как они прильнули друг к другу и исчезли вдали.
22
На выходных я зачитывалась «Мидлмарч» – я уже давно корила себя за то, что не читала эту книгу. Через первые сто пятьдесят страниц пришлось продираться, но затем меня затянуло в мир этой книги. Я читала ее весь день, потом еще несколько часов после обеда, отец даже посоветовал мне прерваться на отдых, пока у меня «глаза в кучку не стали». На следующее утро я отказалась идти с ним удить окуней на Кост Гард Бич и продолжила чтение.
В понедельник после обсуждения книги с Генри, который обожал Доротею не меньше меня, он дал мне «нейтрализатор вкуса», как он сам его назвал, – роман под названием «Зулейка Добсон», написанный Максом Бирбомом. Это была сатира на жизнь Оксфордского университета, напечатанная в далеком 1911 году – она легко читалась и была хорошо продумана. На следующее утро мы обсуждали, что нам понравилось в героинях обеих книг – в серьезной самоотверженной Доротее и в эгоистичной и роковой Зулейке, которая не могла связать себя обязательствами ни с кем из тех, кто пал жертвой ее чар, и толкнула на суицид целую толпу одурманенных студентов.
Я бы не удивилась, если бы Генри пытался «воспитывать» меня «большими» серьезными книгами, написанные такими авторами, как Дон Делилло или Томас Пинчон. Но любимые книги Генри оказались весельем чистой воды. Его вкус демонстрировал тип восприятия, совершенно противоположный тому, который проявлялся в его досконально продуманных статьях и немного напыщенных мемуарах. Книги, которые он любил, были очень смешными, а наше обсуждение напоминало больше болтовню фанатов, нежели серьезные разговоры между опытным наставником и юным учеником.
Здорово было открывать для себя новые книги. Однако еще приятнее было то, что мы с Генри, оказывается, обладали похожим восприятием и чувством юмора. Нам нравились одни и те же книги, одни и те же персонажи и даже одни и те же реплики. Когда Генри отметил, что я очень быстро читаю, я ответила словами Зулейки:
– Я использую каждую свободную минуту. Я прочитала уже двадцать семь книг из списка «ста лучших книг».
Генри подключился, цитируя завершение той реплики:
– А я собираю папоротниковые, – и мы залились смехом.
Меня это так воодушевило, что я принесла ему одну из своих любимых книг, «Домашний очаг» Мэрилин Робинсон. Эта книга научила меня тому, что язык вовсе не должен быть витиеватым, чтобы оставаться убедительным. Когда я положила эту книгу на его стол, Генри прочитал название и нахмурился. Он посмотрел на свой заваленный вещами кабинет, а затем снова на меня.
– Ты хочешь этим что-то сказать? – спросил он.