овую блузку, касаясь ее небольшой груди.
Что со мной случилось? Неужели Генри откупорил меня, как бутылку, выпустив на волю свободную и безрассудную Еву, которая пересекла одну черту и готова продолжать?
Генри, напомнила я себе, был на совсем другом уровне. Он был скорее как сексуальный профессор, чем как скучный папаша. Они с Тилли были из совершенно другого мира. Они не начинали свой день в унылой поездке в электричке на работу, не вызывающую никакой радости. Генри и Тилли не подчинялись тем общепринятым нормам, которым следовали мои родители и их друзья. Я стала понимать, что творческие люди, настоящие писатели и художники устанавливают себе свои собственные правила. Этим летом я тоже играла по их правилам.
Папа шел по веранде с двумя бокалами, ненадежно держа их в одной руке, и с деревянной доской, на которой лежал сыр и крекеры, к столу, уставленному тарелками с копченым терпугом, соусом-мазилкой из шпината и салатом-коктейлем из креветок. Подойдя к нему, я поймала кружок сыра бри, который уже практически падал с его подноса, и положила его на стол. Отец передал мне напиток.
– Хоть убей не помню, кто это заказывал, поэтому держи ты, – сказал он. – Водка с тоником.
– Спасибо, – сказала я и сделала глоток. Отец выглядел опрятно и подтянуто как никогда, его рубашка с короткими рукавами была аккуратно заправлена в шорты цвета хаки. Любовь отца к простоте Труро, столь неожиданная для человека, который выглядел скорее как член какого-нибудь консервативного загородного клуба, была одной из тех немногих вещей, которые выбивались из шаблона. Еще одним подобным фактом была женитьба на женщине выше него на пять сантиметров. В Труро он чувствовал полное умиротворение. Любил гулять по пляжу с удочкой, заниматься садом вместе с мамой и засыпать за газетой на пляже. Я разделяла его любовь к пейзажам, но не могла понять, почему его нисколько не огорчает эта скудная социальная жизнь.
– Тебе правда все это нравится? – спросила я. – Ты как будто взял и перенес коктейльную вечеринку прямиком из Ньютона в Труро. Тот же список гостей, то же меню, вплоть до копченого луфаря.
Папа посмотрел на меня так, как будто не понял моего вопроса:
– Это наши друзья, Ева. Почему же там что-то должно не нравиться?
Некоторое время мы стояли молча, глядя, как Дон рассуждал о чем-то, обращаясь к Арнольду и его жене – впрочем, те, кажется, слегка утомились его слушать. Остальные гости, наверное, неосознанно разделились по половому признаку. Женщины сидели в дальнем углу веранды, их тихие голоса периодически прерывались взрывами громкого хохота, а мужчины стояли ближе ко мне и отцу. Они говорили достаточно громко, так что я услышала, что они спорят о Рейгане и Горбачеве.
– Дело в том, Ева, что я никогда не хотел чего-то большего.
– Ты хотел жить скромно? – не поняла я.
Он покачал головой и посмотрел на меня, как на маленькую:
– Я хотел жить хорошо. С любимой женой, детьми, надежной работой и домом в спокойном тихом месте, таком как Ньютон, с хорошими школами. Все это важнее, чем тебе может показаться сейчас, Ева. – Он провел рукой в сторону своих друзей и порта вдали. – Все это – больше, чем я мог желать. Если это кульминация всей моей жизни, если это моя жизнь и это мои друзья – я не имею ничего против.
Я хотела спросить, согласна ли с ним мама, но почувствовала прикосновение к моей руке. Роуз, мамина подруга – они были соседками по комнате во время учебы в колледже, а теперь она каждый год в августе снимала дом у океана, – взяла меня за руку и потянула в сторонку на лавочку.
– Тилли и правда такая же эксцентричная, какой кажется в своих стихах? – спросила она.
Роуз смотрела на меня с таким предвкушением, что мне даже стало смешно. Не каждый захочет посплетничать о поэтессе.
– Она скорее пафосная, чем эксцентричная, – сказала я.
Роуз скрестила ноги и положила локоть на колено, покачав белым вином в бокале.
– Но что она пишет об этом! В одном стихотворении она описывает то, как она занимается любовью со своим мужем в гамаке над зажженными свечами, выставленными в круг. Кто так вообще делает?
Я не хотела думать о том, как Тилли и Генри занимаются любовью вообще, а уж тем более в гамаке.
– Ох, Роуз, – сказала я, – не стоит трактовать поэзию так буквально.
30
За завтраком мама объявила, что в Труро ненадолго приедет Дэнни, и она рассчитывает, что я смогу провести с ним весь день.
– Но мне нужно на работу, – сказала я, раздражаясь уже от одной мысли о том, что не увижу Генри.
Мама даже перестала мешать свой кофе.
– В субботу?!
Она бросила взгляд на папу.
– Разве это не просто подработка? – спросил он. – Кажется, что она съедает все твое время. Надеюсь, Генри не требует от тебя слишком многого?
– Нет, – ответила я, – работы много, и она интересная. – Я постаралась сказать это небрежно, как будто я вообще не думаю о самом Генри, в то время как все было с точностью до наоборот. – Не понимаю, почему я должна бросать все ради Дэнни.
Отец вздохнул, а мама поставила кофе на стол.
– Он уже едет, – сказала она. – Не думаю, что он приехал бы, если бы тебя не было здесь. Ева, вот серьезно, кому сейчас ты больше нужна – Генри или собственному брату?
Разумеется, мысль о том, что Генри нужен мне больше, ей в голову не приходила. Но родители были правы, и провести время с Дэнни было необходимо. Я вспомнила, как меня напугала глубина его тоски в последний раз, когда я его видела. Я согласилась тогда взять отгул.
Когда же Дэнни приехал, я с радостью отметила, что он уже не был таким изможденным и больше походил на себя прежнего – на парня с детским лицом, мягкими карими глазами и копной мягких темных волос надо лбом, которая делала его похожим на музыканта, а не математика. Но его по-прежнему снедала апатия. Растянувшись на диване в гостиной, он с закрытыми глазами отвергал все мои предложения. Он не хотел плыть на лодке по реке Памет к «Джэмс». Не хотел кататься на парусной лодке. Не хотел даже проехать на велосипедах по тропинкам провинстаунских дюн.
– Давайте я сделаю вам ланч? Возьмете его с собой на пляж, – сказала мама. Она говорила это таким приторным голосом, что я не удивилась бы, если бы она предложила нам детское меню – сэндвичи из белого хлеба с обрезанными корочками, намазанные арахисовой пастой и джемом, и упаковку «Орео».
Дэнни открыл глаза и непривычно раздраженным тоном сказал:
– Может, как-нибудь без этого?
Он встал, надел солнечные очки и взял ключи от машины:
– Пойдем, Ева. Поехали куда-нибудь.
Я пошла вслед за Дэнни. Он быстро, даже слишком быстро, поехал по Томс-Хилл-роуд к Касл-роуд и Труро-Центру.
– Как ты с ней живешь? – спросил он. – Она такая душная.
– Я? Я живу отдельно от родителей уже много лет. Это ты всегда просишь у нее помощи.
– Именно этот шаблон поведения я пытаюсь сломать, – сказал он, лихо вписываясь в поворот перед Касл-Хилл. – Я понял, что она не должна быть первым человеком, с которым я делюсь своими сомнениями, и теперь спрашиваю, стоит ли мне продолжать с математикой.
Я впервые слышала об этом:
– Но ты же любишь математику. Чем еще ты можешь заниматься?
– Да, в том-то и проблема. Я не знаю. Но это больше не приносит мне радости. Я лезу из кожи вон, чтобы быть на шаг впереди. А зачем?
Я была удивлена, а также восхищена мыслью Дэнни о том, чтобы заняться чем-нибудь еще, применить свой невероятный интеллект и концентрацию к чему-то еще, кроме высшей математики, которую я, в общем-то, никогда не понимала.
– Ну, тогда займись чем-то еще. Что тебя останавливает?
Дэнни повернул на трассу номер 6, направляясь к Уэлфлиту.
– Смешно слышать это от тебя, – сказал он.
– В каком смысле?
– Слушай, Ева, ты много лет подряд говоришь о том, что хочешь писать всерьез, а все продолжаешь плясать вокруг да около. Тебя-то что останавливает?
– Я работаю над этим, – сказала я, но тут же поняла, что с тех пор, как я связалась с Генри, я не написала ни единого слова.
Дэнни включил поворотник и свернул с трассы на свалку.
– Своп?
– Своп, – сказал он, улыбаясь, кажется, впервые за этот день.
Мы с Дэнни любили ходить в «своп», магазин подержанных вещей у городской свалки. Деревянная хибара, полностью покрытая снаружи старыми вывесками, дорожными знаками, собранными со всего Кейпа, была трурской версией секонд-хенда «Гудвилл». Но в отличие от последнего здесь не нужно было платить за предметы – можно было брать все, что угодно, но обязательно оставив что-то взамен. Своп, заваленный старыми рыбацкими снастями, дамскими сумочками, посудой, пластинками, книгами, кофеварками и китайскими колокольчиками, был живым воплощением старой присказки: «Что для одного человека – мусор, для другого – сокровище». Мы с Дэнни обожали искать здесь всякие странные штуки, каждый раз надеясь, что новая вещь превзойдет нашу лучшую детскую находку – старый автомат, наполовину заполненный жвачками, уже затвердевшими и потерявшими цвет, которые мы упорно жевали, несмотря на давно истекший срок годности.
Внутри лавки Дэнни крутился вокруг контейнеров со старыми пластинками, а я рылась в отрезах ткани, надеясь найти что-то, чем я могла бы украсить свое платье на книжной вечеринке. Мне все больше нравился мой костюм, и я надеялась, что он получится красивым и его трудно будет отгадать. Я распутывала какие-то мотки лент, когда услышала позади знакомый голос:
– Куда тут класть книги?
Это был Генри с красным пластиковым ящиком от молочной тары. Он заметил меня и положил книги на полку у стены. Быстро оглядев магазин, в котором этим утром было на удивление много народу, Генри подошел ко мне и сказал:
– О, неужели это моя пропавшая ассистентка?
– Почему ты здесь? – прошептала я, надеясь, что он тоже будет говорить тише.
– Тилли хотела, чтобы я избавился от тех книг, которые она убрала с полок в гостиной. – Под столом он ухватился мизинцем за мой палец. – Приятный повод отвлечься. Мне не хватало тебя этим утром. Думаю, будет честно, если я оставлю здесь книги, а вместо них заберу тебя.