Нам с Симоном самим надо найти того, кто убил Тильду. И, просматривая комментарии к моему посту, я также убеждаюсь, что для него это единственный способ доказать свою невиновность.
Больше пока писать не могу. Совсем нет сил.
Я просыпаюсь еще до сигнала будильника и сразу чувствую какое-то изменение в своем теле. Уже почти забытое ощущение легкости. Я поднимаю телефон с пола. Через час мне надо встретиться с Люсиндой у стекольной фабрики. Ночью она прислала сообщение:
«Получила ответ от Каролин. Она больше не верит, что это сделал ты».
Я улыбаюсь. Пишу, что мы скоро увидимся. Снова ее благодарю.
Юханнес ответил на письмо, которое я отправил ему вчера:
«Черт. Как я рад. Приезжай сюда, отпразднуем!!!»
Я пишу, что хотел бы, но не могу. Потом встаю с кровати и натягиваю на себя джинсы и футболку, которая валялась на стуле у письменного стола.
У меня сейчас больше энергии, чем было за все лето. И не нервной, просто гуляющей по всему телу, а полезной, которую можно использовать.
Именно такое ощущение возникает, если у тебя есть цель. И все благодаря Люсинде.
Когда я выхожу на кухню, там за столом сидит Эмма и мешает чай в чашке.
– Черт, как я поспал, – говорю я. – Задрыхал уже около одиннадцати.
– Наверно, тебе нужно было отдохнуть.
– Согласен.
Моя сестра поднимает ложку. Она наполнена сыром, расплавившимся в теплой воде. Она сует ее в рот. Не успевает даже проглотить, прежде чем отрезает себе новый ломтик сыра, сворачивает его в прямоугольник и опускает на ложке в чашку. Я наклоняюсь над столом. Молочного цвета чай пахнет ароматно и вкусно. Жирные пятна плавают на поверхности.
– Выглядит просто мерзко, – констатирую я.
– Попробуй.
– Нет, спасибо.
– Это плавленый сыр, – говорит Эмма таким тоном, словно никакого другого аргумента не требуется.
Я делаю себе чашку чая, намазываю несколько бутербродов и сажусь за стол.
– Я слышала, что ты и Стина помирились вчера вечером, – говорит Эмма.
– Они дома? – спрашиваю я и киваю на дверь спальни.
– Мама только ушла на работу. Я думаю, Джудетт снова заснула. – Эмма наклоняется над столом. – Ты пропустил третью мировую войну утром.
Я дую в свою чашку, пытаясь охладить чай:
– Из-за чего они теперь ругались?
Эмма засовывает ложку в рот, стучит ею по передним зубам:
– Ты видел, что Мария сегодня утром написала о тебе на странице полиции в Facebook?
– Нет, – говорю я и беру мой телефон.
– По мнению Стины, она могла бы сделать больше, – говорит Эмма, пока я ищу нужный пост.
«Полиция хочет напомнить, что в деле о 17-летней девушке, найденной мертвой в районе Норра Портен, нет никаких реальных подозреваемых и никаких улик, способных подкрепить ту или иную версию. Распространение слухов может нанести большой вред как семье жертвы, так и невинно обвиняемым и вдобавок затруднить расследование».
Я смотрю на казенные слова. Пост получил уже более сорока комментариев.
– С тобой все нормально, Симон? У тебя есть с кем поговорить обо всем этом?
Я пытаюсь отпить чай, но он обжигает мне язык, и с моих губ срывается ругательство.
– Ты же знаешь, что всегда можешь поговорить со мной? – продолжает Эмма.
– Конечно.
– Тебе станет тяжко, если ни с кем не поговорить.
Я снова дую на чай. Моя сестра, которой каким-то образом удалось убедить себя, что Судный день никак не повлияет на находящегося в ее животе ребенка, переживает из-за такой ерунды.
Я делаю глоток и начинаю читать комментарии. Несколько человек, похоже, на моей стороне.
– Маме не так легко зависеть от Марии, – говорит Эмма. – Я думаю, она все еще чувствует себя обманутой.
Я как раз собираюсь спросить, что она имеет в виду, когда мне на глаза попадается один из последних комментариев.
«Само собой, полиция так говорит. Удобно, наверно, когда там работает подружка-лесбиянка твоей мамочки».
Его тоже успели прокомментировать:
«А я бы хотел, чтоб эта парочка надела наручники на меня».
Я отрываю взгляд от телефона.
– Ну, я не говорю, что Джудетт в чем-то не права, – шепчет Эмма и косится на дверь спальни. – Они же развелись. Но…
– Джудетт и Мария раньше встречались? – спрашиваю я.
Эмма закрывает руками лицо, с силой трет глаза:
– Чеерт. Я думала, ты знал.
– Сейчас в курсе весь город, – говорю я и кладу телефон на стол перед ней.
Эмма опускает руки. Ее глаза стали красными.
Пока она читает комментарии, я вспоминаю всякие мелочи, замеченные мною в конце весны. В те недели, пока я жил дома у Джудетт, кое-что привлекло мое внимание.
Шампунь для волос белого человека. Слишком светлый тональный крем. Незнакомый запах духов в комнате, когда я вернулся после недели у Стины. На мой вопрос Джудетт ответила, что у нее ночевала подруга. Хватало и других моментов тоже. Например, Джудетт постоянно проверяла телефон. Могла улыбаться совершенно некстати, когда мы сидели вместе и смотрели фильм. И она снова слушала музыку.
Сейчас это кажется настолько явным, что у меня просто не укладывается в голове, почему я раньше ничего не понял.
Эмма отодвигает телефон с брезгливой миной.
– Когда у них все закончилось? – спрашиваю я и снова думаю о таинственных улыбках Джудетт.
– В июне, – отвечает Эмма тихо. – Это было маминым условием, чтобы Джудетт смогла опять переехать сюда.
Тогда Джудетт разорвала их отношения ради меня. Она перебралась назад, чтобы больше времени проводить со мной. А я использовал любую возможность, лишь бы смыться из дома.
От угрызений совести мне становится трудно дышать.
– Как Стина могла так поступить?
– Ты разве не понимаешь? – спрашивает Эмма.
Мы смотрим друг на друга. Порой я забываю, что для моей сестры Джудетт всего лишь дополнительная мама. Вместе смеяться над Стиной – одно дело, но когда мамы ругаются, Эмма почти всегда на ее стороне. И в результате мне приходится защищать Джудетт.
– Мама, по крайней мере, пытается наладить нормальную жизнь, – говорит Эмма.
– Чертовски романтично делать это с помощью шантажа.
– Это не шантаж! Она просто не могла жить с Джудетт, пока у той была другая женщина. В этом, наверное, нет ничего странного?
Мы можем поругаться, как случалось в прошлом. Когда у Стины и Джудетт возникали проблемы, они сказывались не только на их отношениях, но и на наших тоже.
Я не хочу ссориться. Не знаю, что может случайно слететь у меня с языка. Я встаю, ставлю свою чашку в мойку и оставляю бутерброды нетронутыми на столешнице.
Яне успела проверить все сообщения на компьютере Тильды и сфокусировалась на тех людях, кто связывался с ней в последний месяц.
То есть на Элин и Аманде и остальных из их не особо дружной компании. Я чувствую себя неловко, читая, о чем они пишут друг другу. Масса мелких драм, но ничего имеющего отношения к смерти Тильды. И все присутствовали на вечеринке. Они не могли это сделать.
Я смотрю послания Молли. Там главным образом эмодзи. Мать Тильды, похоже, использовала древний телефон, поскольку ее письма написаны прописными буквами. Хватает прощальных сообщений от родственников со всего мира.
Почти невыносимо читать послания Каролин, особенно последних дней, где она отчаянно просит Тильду перезвонить ей и рассказать, куда она подевалась. И ответы того, кто выдавал себя за Тильду. Он прекрасно знал, что она лежала и гнила за закрытой фабрикой, но обещал от ее имени вернуться домой: «Я тоже тебя люблю. Ты лучшая мама в мире».
Тильда не преувеличивала, когда писала, что Клас пытался спасти ее душу. Он почти ежедневно отправлял ей ссылки на статьи о признаках возвращения Иисуса. Целые списки якобы предсказанных в Библии событий (три суперлуния подряд, вирус Зика, Вторая мировая война). У меня дрожь пробегает по коже, когда я читаю их. Сразу возникает ощущение, словно наша гибель была предрешена заранее. Также Клас отправлял ей цитаты из Библии. Некоторые из них знакомы мне: он приводил их в Линдгордене. Но есть и такие, например:
«И будут знамения в солнце и луне и звездах, а на земле уныние народов и недоумение; и море восшумит и возмутится».
«Люди будут издыхать от страха и ожидания бедствий, грядущих на вселенную, ибо силы небесные поколеблются».
«И тогда увидят Сына Человеческого, грядущего на облаке с силою и славою великою».
Клас раз за разом просил ее присоединиться к Истинной церкви. Спасти свою душу, пока еще не стало слишком поздно. В случившемся во время похорон, пожалуй, не было ничего странного. Его напоминавшее приступ безумия поведение, скорее всего, являлось заурядным следствием убежденности Класа, что его дочери предстоит гореть в аду. Что она обрекла себя на вечные мучения, тогда как он сам будет находиться далеко на небесах. Его явно ужасала сама мысль, что они расстаются навсегда.
Но Тильда противилась попыткам Класа «спасти» ее. Она почти никогда не отвечала на его послания. Он продолжал отправлять их вплоть до того дня, когда нашли ее тело. И он не мог сделать это, даже если Тильда сравнивала его со священником из ужастиков. Есть фотографии, где ее отец, Андерс и Эрика запечатлены в Истинной церкви в ту ночь, когда она умерла.
И потом еще есть переписка с парнями, с которыми Тильда летом занималась сексом. Я не показала ее Симону. Это причинило бы ему еще больше боли. Мне прекрасно знакомо тело Тильды. Мы видели друг друга в раздевалке тысячи раз, делали массаж одна другой в бане, если случались судороги. Когда мы ночевали друг у друга, то никогда не прятались за полотенцами, приняв душ. Наша нагота не вызывала у нас никаких эмоций. Но совсем другое дело видеть Тильду на снимках, которые она отправляла своим сексуальным партнерам. Я проверила тех, у кого были открыты профили. Некоторые смотрели футбол дома в большой компании, а кого-то в ту ночь даже не было в городе. Но парочка присутствовала на площади. Пожалуй, их стоило проверить. Но не думаю, что кто-то из них это сделал. Когда Симон рассказал, о чем он разговаривал с Тильдой, стало ясно, что она шла к хорошо знакомому человеку. Либо ко мне с целью поговорить, либо к кому-то из «лицемеров». В любом случае, это был кто-то, много для нее значивший. А в сообщениях Тильды к любвеобильным парням нет и намека на какие-то чувства. Они, похоже, едва знали друг друга.