Во второй половине дня двадцать шестого января 1502 года я впервые увидела зеленую долину реки Эбро, простиравшуюся внизу подобно райскому видению, и увенчанные белыми шапками утесы Арагона, уходившие в облачное небо.
Я натянула поводья, придерживая мула. Ехавший рядом Филипп тоже остановился, тупо глядя на незнакомый пейзаж. Его челюсть была подвязана платком. Проводник поскакал вперед сообщить о нашем прибытии.
– Испания, – выдохнула я. – Я дома.
Как описать, что я чувствовала, ступив на родную землю после семи лет отсутствия? Мне казалось, я хорошо помнила ее вид и запах, само ощущение Испании. Но в действительности она выглядела столь же чужой и живописной, как когда-то Фландрия, – пышная и вместе с тем строгая, с широколистными лесами и неприступными горами, а когда мы спустились в долину уходившей в бесконечную даль реки Эбро, в лицо нам ударил яростный ветер с Бискайского залива.
– Черт бы побрал твою ослиную гордость! – бросил Филипп, впервые обратившись ко мне с тех пор, как мы покинули Францию. – Если бы не ты, мы бы сейчас сидели у теплого камина, а не морозили задницу, словно какая-то деревенщина.
Слова его заглушала повязка на осунувшемся от зубной боли лице.
– Да, но здесь ты будешь королем.
Похоже, моя реплика возымела действие: он расправил плечи и рявкнул своему пажу, чтобы тот принес ему чистую шляпу и плащ.
Ко мне подъехали Беатрис и Сорайя. На их усталых лицах заиграли радостные улыбки: нам навстречу галопом скакали вельможи со свитой.
Пришпорив взмыленного мула, я устремилась к ним. Я сразу же узнала высокопоставленных испанских грандов, знакомых мне с детства, – хитрого и могущественного маркиза де Вильену, чьи владения в Восточной Кастилии соперничали с владениями короны, и его союзника, коренастого рыжеволосого графа де Бенавенте, предпочитавшего мясо с кровью. Спешившись, они поклонились мне, и я сдержанно кивнула в ответ, но улыбку припасла для высокого и худого адмирала дона Фадрике, главы нашей армады, который сопровождал меня на мое обручение в Вальядолиде.
Его темные волосы посеребрила седина, на костлявом виске виднелся небольшой шрам от раны, которую он получил при осаде Гранады. Черный камзол придавал ему строгий вид, но взгляд темно-синих, почти черных, глубоко посаженных глаз выдавал в нем родственную душу, которую не ожесточили жизненные тяготы. Он смотрел на меня с таким почтением, что я вдруг поняла: я больше не та инфанта с наивным взором, что покинула Испанию несколько лет назад.
– Сеньоры, – сказала я, чувствуя комок в горле, – рада вас видеть. Позвольте представить вам моего мужа, его высочество эрцгерцога Филиппа.
Вельможи поклонились Филиппу, который подъехал к нам в свежей одежде. К моему разочарованию, он принял их поклоны молча, лишь слегка приподняв подбородок, на котором уже не было повязки, а затем повернулся к Безансону. Несмотря на перенесенные лишения, тот уже прикончил собственной тяжестью одного мула и, похоже, собирался точно так же прикончить и того, на котором сейчас возвышался, словно гора.
– Мы подготовили для вас дом, – раскатисто объявил адмирал.
– Благодарю вас, – ответила я. – Нет ли поблизости врача? Мой муж не слишком хорошо себя чувствует.
– Здесь присутствует личный врач его величества, доктор де Сото, – сказал адмирал.
Через полчаса, когда мы прибыли в назначенное поместье, маленький врач из новообращенных евреев, служивший матери со дня ее коронации, осмотрел Филиппа.
– Десна воспалилась, – объявил он, нахмурив густые брови. – Нужно ее вскрыть, чтобы зараза не попала в кровь.
Лежавший на кровати Филипп попытался протестовать, но адмирал ухватил его за плечи, а я за ноги. Точным уколом раскаленной докрасна иглы де Сото избавил моего мужа от нарыва, а затем влил ему в рот макового отвара. Убедившись, что Филипп заснул, я вышла в зал к вельможам.
Бенавенте и Вильена сидели у камина, потягивая вино и приглушенно разговаривая. Их слуги предупредительно стояли у стены. Похоже, моего появления не ожидали: тут же умолкнув, вельможи поспешно встали и поклонились.
Мозолистой рукой адмирал показал мне на кресло. Я попросила их чувствовать себя как дома: столь почтительное обращение меня смущало. К положению наследницы престола еще предстояло привыкнуть.
– Сеньоры, наше путешествие было тяжким, – начала объяснять я. – Мой муж плохо себя чувствует и просит вас его извинить. Ему нужно отдохнуть.
Я замолчала, подавив желание еще раз извиниться за Филиппа, чье невежливое поведение, несмотря на больной зуб, они наверняка обсуждали.
– В объяснениях нет нужды, – сказал адмирал; я отметила, что он не пил и не сидел вместе со всеми, скромно стоя возле стены. – Переход зимой через Пиренеи – испытание даже для самых отважных.
Я посмотрела на Вильену. Он приподнял изящные брови, на его губах играла сардоническая улыбка. Его маленькие уши были украшены крошечными красными драгоценными камнями, взгляд желто-зеленых глаз на смуглом лице был точно у хищной птицы. Мне была хорошо знакома его репутация безжалостного гранда с безупречной родословной, который доставил моим родителям немало хлопот, отказавшись отдать свои замки на нужды Крестового похода против мавров. Мать не раз резко о нем отзывалась, а отец просто ненавидел.
Мне стало интересно, что он думает о принце Габсбурге, который прибыл вместе со своей испанской женой, чтобы заявить свои права на титул принца-консорта.
– Окажите нам честь, разделив с нами трапезу. – Адмирал словно прочитал мои мысли.
Под одобрительные возгласы остальных невозмутимый Бенавенте хлопнул в пухлые ладоши, и к нам поспешили слуги. Еда была простой – хлеб с холодной ветчиной и сыром, но она показалась мне райским наслаждением. С набитым ртом я попросила отнести еду Филиппу и в мои комнаты, где женщины занимались уборкой.
– А где их величества мои родители? – спросила я, насытившись. – Они знают о нашем приезде?
– Да, им сообщили, – ответил Вильена. – Однако их величествам пришлось отправиться в Севилью, чтобы подавить мавританское восстание. Эти язычники никогда не успокоятся. Сиснерос сейчас едет туда и намерен поступить с ними так, как и подобает архиепископу. Он не раз говорил, что их всех давно следовало бы сжечь.
Маркиз брезгливо махнул рукой, будто речь шла об истреблении крыс. Стоявший позади молчаливый слуга наклонился, чтобы вытереть крошки с его лица. Я уставилась на слугу, который затем вновь наполнил вином его кубок. Вильена посмотрел на меня и одарил полуулыбкой, больше похожей на звериный оскал. Я быстро отвернулась.
– Тем не менее, – услышала я слова адмирала, аппетит которого, похоже, был столь же скромен, как и он сам, – их величества сообщили, что встретятся с вами в Толедо. Уже готовятся праздничные торжества, хотя до Страстной недели осталось недолго.
– Торжества?
Если они готовят торжества, выходит, знали о нашем отъезде из Франции задолго до того, как об этом было сообщено официально. Лопес отлично справился со своей задачей.
– О да, – промурлыкал Вильена. – Насколько мы понимаем, фламандцы ожидают увеселений. В конце концов, вы ведь только что прибыли из страны, известной своими joie de vivre, n’est-ce-pas?[27]
У меня внутри все сжалось. Похоже, мать действительно известили. Как она восприняла новость о помолвке? Что по этому поводу скажет? Я лишь надеялась, что мое лицо ничем не выдает тревогу.
– Как себя чувствуют их величества мои родители?
– Они в наилучшем здравии, и им не терпится увидеть ваше высочество, – вмешался Бенавенте, прежде чем Вильена успел ответить.
Адмирал отвел взгляд.
– Что ж, хорошо, – спокойно сказала я. – В таком случае нам следует поспешить, ибо мне тоже не терпится их увидеть.
Мы завершили ужин в неловкой тишине. Вильена и Бенавенте пожелали нам доброй ночи. Адмирал остался, словно почувствовав, что я хочу с ним поговорить. Он терпеливо смотрел на меня: годы службы занятой королеве приучили его к необходимости ждать.
– Ваше высочество, – наконец сказал он, – похоже, вы чем-то встревожены. Не хочу показаться навязчивым, но, надеюсь, вам известно, что в случае нужды вы всегда можете на меня положиться.
Я улыбнулась:
– Мать всегда говорила, что у вас благородное сердце.
– Склоняю голову перед ее величеством, – искренне сказал он. – Упорству, с которым она сражалась за благо Испании, могут позавидовать многие мужчины. Благодарение Богу, что у нас такая королева.
Я молчала. Только теперь я начала понимать, какие испытания мне предстоят и как тяжела корона, которую я однажды унаследую. Я вертела кубок в руках, думая о том, насколько, похоже, привык к тишине адмирал Фадрике – настоящий человек действия. Это составляло удивительный, даже тревожный контраст с безвкусицей и чванством, господствовавшими при дворе моего мужа.
– Как моя мать? – наконец рискнула спросить я. – Она здорова?
Я не могла спросить прямо, насколько расстроил ее наш визит во Францию и не усомнилась ли она в том, что столь тяжко завоеванный трон можно доверить Филиппу. Судя по тому, как поколебался адмирал, я поняла: скорее всего, так и есть. Его ответ лишь подтвердил мои опасения.
– В последнее время ее величество пребывает в расстроенных чувствах. Гранды вновь отбились от рук, пытаясь, как всегда, извлечь пользу из ее страданий. Особенно тяжко она восприняла смерть вашего брата. Многие говорят, что с тех пор она сильно изменилась. Но она продолжает исполнять свой долг перед Испанией – непоколебимо, как всегда.
– Да, – прошептала я, глядя ему в глаза. – И она никогда не ожидала, что наступит такой день.
– Нет, не ожидала. – Он все понял. – Но вы все так же ее плоть и кровь.
– Она… – я сглотнула, – она что-нибудь говорила про моего мужа?
– Нет. – Он посмотрел на мои пальцы, сжимающие ножку кубка. – Но говорили другие, – добавил он, и я отпрянула. – Вильена. Вы ведь его видели, ваше высочество? Он самый гордый из наших вельмож и причиняет больше всего беспокойства. Боюсь, он оказывает влияние на многих. Он высказывал недовольство, что Габсбург, заключивший мир с Францией, станет нашим королем-консортом. Его высочеству придется приложить немало усилий, чтобы его здесь приняли.