Я повернулась к ним, нервно перебирая юбку:
– Ну?
– Вы прекрасно выглядите, ваше высочество, – сказала Беатрис, но совершила ошибку, отведя взгляд.
Подойдя к туалетному столику, я взяла серебряное ручное зеркало. Мое лицо отражалось в потрескавшемся тусклом стекле, словно в мутной воде, – настолько я побледнела и исхудала. Я не удержалась от судорожного вздоха:
– Dios mio! Я выгляжу так, словно побывала в аду.
– Так оно и есть. Больше незачем притворяться.
Беатрис всегда говорила то, что думала. Едва заметно улыбнувшись, я положила зеркало на столик.
– Каталина уже одета? Папа наверняка захочет ее видеть.
– Ею занимается донья Хосефа. – Беатрис взяла меня за руку. – Идемте во двор. Так мы первыми увидим его величество, когда он появится.
Мы укрылись от палящего утреннего солнца в тени портика. К платьям приставала пыль, нижние юбки липли от пота к бедрам. Когда вдали наконец послышались приглушенные крики, я послала Сорайю к воротам.
– Вижу их! – крикнула она, обернувшись ко мне. – Много всадников!
Я облизала пересохшие губы. Много всадников. Вероятно, все, кто строил против меня интриги. В предвкушении встречи я даже не задумывалась, что отец может прибыть со свитой, но его наверняка поспешили встретить Сиснерос, Вильена, Бенавенте и коннетабль, торопясь засвидетельствовать свое почтение.
Я собралась с силами. Чего бы мне это ни стоило, я не могла показать им, сколь ненавистно мне их присутствие. Пусть видят лишь холодное безразличие; пусть задумаются, не придется ли им за многое отвечать, когда я взойду на трон.
Неожиданно кортеж оказался у самых ворот: это было впечатляющее собрание всадников в развевающихся плащах с алыми, золотыми и голубыми знаками различия, неестественно ярко сверкавшими на фоне раскаленного добела неба. Среди них были Вильена и Бенавенте, а также коннетабль. Я видела его в Бургосе, когда он скрывался среди войска Филиппа, и позже, когда Филипп умер. Похоже, он действительно шпионил для отца.
А потом я увидела короля Фернандо, ехавшего впереди на жеребце под зеленой бархатной попоной. У меня подкосились ноги. Я вспомнила холодный день на обугленном поле в окрестностях Гранады, когда я, невинная девочка, с нетерпением ждала его появления. Казалось, с тех пор прошла целая вечность. Тогда он ехал с непокрытой головой, и его сопровождал мой брат, похожий на ангела. Сейчас же на его лицо падала тень от черной шляпы, на полях которой поблескивал единственный драгоценный камень. Он повернулся, что-то сказав всаднику позади, а затем спешился. Его сапоги глухо ударились о пыльную землю. Следуя его примеру, прочие один за другим спрыгивали с седла. Сердце мое билось все отчаяннее, пока мне не показалось, будто оно готово выскочить из груди.
Отец повернулся к нам. Мои фрейлины присели в реверансе. Я стояла не шевелясь, глядя на него, словно на мираж, который мог исчезнуть в любой момент. Расправив плечи, он зашагал через двор.
Медленно, едва скрывая охвативший меня трепет, я двинулась ему навстречу.
Отец остановился и снял шляпу. Блеснула его лысая макушка, загоревшая под неаполитанским солнцем до цвета меди. В его отросшей каштановой бороде пробивалась седина. Казалось, он стал чуть ниже ростом и слегка располнел, но осанка его осталась прежней, до боли знакомой. Слегка согнув ноги и уперев в бока руки в перчатках, он наклонил львиную голову.
Подобрав юбки, я бросилась бежать. Чепец слетел с головы, но я не заметила. Вблизи я увидела, как блеснули глаза на его покрытом глубокими морщинами лице.
– Madrecita… Mi madrecita, al fin…[37] – Он привлек меня к себе. – Я дома, – проговорил он, обнимая меня. – Я приехал домой, к тебе.
Я закрыла глаза, но до этого успела увидеть среди вельмож адмирала, который кротко склонил голову.
Мы сидели в зале за столом с остатками ужина. Вельможи по требованию отца удалились в выделенные им жилища. Обслужив нас, исчезли и мои фрейлины.
Как ни странно, за ужином мы говорили лишь об обыденных вещах. Я спросила отца о моем сыне, которого он оставил в Арагоне, и о его путешествии. «Неаполь – настоящий ад, – рассмеялся он. – Но притом богатый». Нас разделяли пять лет разлуки, и обоим не хотелось разрушать иллюзию, что мы просто наслаждаемся долгожданной встречей, пока наконец не стало ясно, что избежать этого не удастся.
Поднявшись с кресла, отец взял кубок с вином и направился к выходу во внутренний дворик. Уже наступила ночь, и из открытых дверей доносился запах цветущего жасмина. Отец закрыл глаза:
– Жасмин… он всегда напоминает мне об Изабелле.
Я молчала: упоминание о матери невольно ранило меня. Отец вновь повернулся ко мне и покачал головой:
– Прости. Не хотел сделать тебе больно. Сказал не подумав.
– Знаю, папа. – Я посмотрела ему в глаза. – Можешь говорить о ней, если хочешь.
– Нет, – криво усмехнулся он. – Поговорим лучше о тебе, хорошо? – Он вернулся к столу и поставил кубок. – Не хотел бы тебя больше обременять. Хочу, чтобы ты чувствовала себя в безопасности. Понимаю, за одну ночь этого не добиться, учитывая, что тебе пришлось пережить.
– Я все выдержу, папа, – улыбнулась я. – И у меня есть вопросы, на которые можешь ответить только ты.
– Вопросы? – Удивленно взглянув на меня, он снова взял кубок, осушил его и тут же опять наполнил из графина. Раньше он пил куда меньше, практически полностью воздерживаясь от вина, за исключением официальных приемов. – Ладно. – Он расправил плечи. – Задавай свои вопросы.
Я глубоко вздохнула:
– Почему ты уехал из Испании, даже не попытавшись со мной увидеться?
К моему облегчению, в словах моих не прозвучало упрека. Только теперь я в полной мере поняла, насколько сбило меня с толку его поведение и насколько я в нем нуждалась, стремясь пережить своего мужа и завоевать трон.
– Я думал, ты знаешь, – нахмурился отец. – Филипп меня вынудил. Угрожал вторгнуться в Арагон. У меня нет той полноты власти, которой я обладал вместе с твоей матерью. Даже будучи регентом, я все равно нуждался в поддержке грандов. А они целиком выступили на стороне твоего мужа.
– А Сиснерос? Он был твоим шпионом?
– Да. Он сообщал мне обо всем, вплоть до того заседания кортесов, где ты бросила вызов Филиппу. А потом по какой-то причине вдруг перестал писать.
– Ничего удивительного. Он пытался завершить то, что начал Филипп. Думаю, он сам хотел править Кастилией, возможно через своих сыновей.
– Не сомневаюсь. У старого стервятника наверняка рыльце в пушку, хотя сразу после моего приезда он явился ко мне и убеждал, что его единственная цель – защищать королевство. Собственно, большинство вельмож просили у меня прощения.
– Это у меня они должны просить прощения! – возмутилась я.
Отец кивнул, задумчиво глядя на меня.
– Они полагают, что я намерен вернуть себе регентство, но я ничего по этому поводу не говорил. В Кастилии теперь есть королева, и я ни на что не претендую.
Я молча слушала отца. Мне не хотелось настаивать, но я знала, что не успокоюсь, пока не услышу от него ответ – и только от него одного.
– Хочу спросить еще кое о чем, папа.
– Да?
– Ты… – голос мой сорвался, – ты приказал отравить Безансона?
Сама не знаю, почему я об этом спросила. Возможно, мне помогала очистить душу и отогнать страх мысль, что я, будучи дочерью своего отца, сделала лишь то, что было необходимо. Я знала: не поступи я так, Филипп уничтожил бы Испанию. Но я до сих пор просыпалась ночами в поту, снова видя собственные руки, хладнокровно растирающие травы в порошок и сыплющие его в вино, где тот мгновение клубился, словно дым, прежде чем раствориться в красной жидкости. Откуда я могла знать, что в страхе схваченные со стола травы помогут мне добиться цели, что достаточно будет всего двух кубков, чтобы навсегда освободиться от тирании Филиппа? Откуда у меня нашлись силы убить собственного мужа?
Отец шагнул ко мне:
– Ты и правда считаешь, что я способен на такое?
– Он сказал, что его отравили. Я слышала, как он говорил Филиппу. И Филипп ему поверил.
Взгляд отца стал жестче.
– В таком случае твой муж был почти такой же дурак, как и тот старый архиепископ. Мне все равно, кто и во что поверил. Но, отвечая на твой вопрос, – нет. Я его не отравил. Хотя, да простит меня Господь, если кто и заслуживал подобного, то именно он.
Я с трудом сдержала свои смешанные чувства. Как я могла в нем усомниться? Неужели душа моя настолько омертвела, что я перестала верить собственному отцу? И все же от его ответа мне стало не по себе. Я поняла, что никогда не смогу рассказать ему правду, никогда не признаюсь в содеянном. Мне предстояло нести бремя вины всю жизнь, и лишь смерть могла ее искупить.
– Прости, – пробормотала я, отводя взгляд. – Я… я должна была спросить.
Наклонившись, он взял меня за подбородок:
– Безансон умер по воле Господа, а не моей, так же как и твой муж. Можно считать, справедливость восторжествовала.
– Да, – кивнула я. – Пожалуй, да.
– Вот и хорошо. Я бы не смог вынести, если бы ты подумала обо мне плохо.
Он отвернулся. Я думала, он хочет налить себе еще вина, но он вдруг сказал, стоя ко мне спиной:
– У меня к тебе тоже есть вопрос. Ты желаешь править как королева?
Я поколебалась, борясь с желанием ответить «да», сбросить груз с плеч и начиная с этого дня самой решать свою судьбу. Слишком многое мне пришлось испытать, чтобы в порыве гордыни совершить очередную, возможно, гибельную ошибку, особенно такую, которая могла стоить мне всего, за что я сражалась. Даже моя мать взошла на трон не одна. Она уже была замужем за отцом, который помог ей отвоевать у врагов Кастилию, и они начали править вместе. В Испании никогда еще не было одинокой правящей королевы.
– Да, я желаю править, – наконец ответила я. – Но знаю, что многие предпочли бы видеть на троне моего сына. Вы с мамой правили Кастилией много лет. Что посоветуешь?