– Жадные мерзавцы, – процедила мать. – Отобрать у несчастной матери последнее…
– Машу можно было вылечить. Если бы ты сразу отдала ее в клинику…
– И что? Что? Я тебя спрашиваю – что тогда было бы? Она была бы здорова, пришла бы в нашу квартиру… дальше что? Жила бы как ни в чем не бывало? А на какие деньги она бы жила? На какие деньги жили бы мы? На алименты этого неудачника? А что сказали бы соседи, люди, знавшие, почему с ней такое? Вы не слышали, как кричат «братская подстилка»? Открываете штору, а за окном, на противоположной стене, надпись – «неземное блаженство». Большими буквами, которые светятся в темноте и которые нельзя стереть. Что ей делать?
– Она сама бы решила.
– А я? Мне как с этим жить? Если бы она вернулась нормальной, если бы нашла свою любовь…
– Любовь? – переспросил Гриф.
– Конечно. Мы много говорили с ней об этом… Вечерами смотрели на звезды…
– Что же ты сама не пошла, сука?
Елизавета Петровна воровато оглянулась и ухмыльнулась:
– А если бы не получилось?
Гриф почувствовал, что еще немного, еще минута – и он убьет эту стерву.
– Сколько ты потребовала у мужа? Когда он должен был принести тебе деньги?
– Он сказал – через месяц. Поскольку сказал он это три с половиной недели назад, то, выходит, на днях.
Миша застонал, пошевелился, пытаясь подняться.
– Ты уже подготовила документы? – спросил Гриф.
– Зачем тебе это?
– Подготовила? Твой бывший муж должен был торопиться. Он потребовал, чтобы ты подготовила все документы.
– Откуда у него деньги? – снова засмеялась Елизавета Петровна.
– Но документы ты все равно приготовила. Ты не захотела бы упустить даже такого шанса. А Быстров не поверил бы тебе на слово. Ты приготовила документы.
– Не без того. Они здесь, но там не вписано его имя.
– Отдашь документы мне…
– Понравилась девочка?
Гриф замахнулся, но Елизавета Петровна даже не вздрогнула.
– Хорошо, – удовлетворенно кивнула Елизавета Петровна. – Тебе я даже уступлю. Сделаю скидку.
– Документы, – сказал Гриф.
– Да пожалуйста! – Елизавета Петровна встала с кресла, подошла к шкафчику в углу и достала несколько листков бумаги. – Нотариус все подписал и заверил.
Еще она принесла с собой карточку. Бросила на журнальный столик.
– Не наличными же ты принес… Сначала ты перечисляешь мне деньги, вот… – Елизавета Петровна аккуратно вывела магнитным карандашом на своей карточке требуемую сумму. – Потом я отдаю тебе…
Елизавета Петровна потеряла сознание. Трудно было не потерять сознание после такого удара. А Грифу было трудно так ударить. Так, чтобы не убить.
Гриф достал из кармана рубашки свою карточку и карандаш, положил на карточку Елизаветы Петровны сверху, спохватился, посмотрел в документы. Все нормально. Хоть тут не соврала.
Гриф поставил свою подпись на карточке. Подождал, пока буквы исчезнут. Все, оплата произведена. Можно было просто забрать документы и уйти, но так решил Машин отец. И не было у Грифа права это решение отменять.
– Инга! – крикнул Гриф. – Соберите Машины вещи. Она уезжает.
Но сразу уехать не получилось. Лукич не возражал, Инга не возражала, охранник тоже не имел ничего против– плохо стало Маше. Гриф даже не успел объявить ей об отъезде. Только отдал распоряжение Инге, как в комнату влетел охранник.
Приступ. Очередной и такой несвоевременный. Машу пытался удержать Лукич, шептал ей что-то, потом кричал, но она вырывалась, отталкивала его и что-то выла низким утробным голосом. Зрачки закатились, в уголках рта появилась пена.
Подбежала Инга с медблоком, профессиональным движением закрепила его на предплечье Маши. На блоке замигал индикатор инъекций. Высветились цифры – пульс и давление. Маша затихла.
– Это третий приступ за день, – строго глядя перед собой, сказала Инга. – Вчера было два.
Гриф сел на ступеньках крыльца, потер лоб. Все идет не так, все рушится в задницу.
Он просто собирался встретиться с дочкой Быстрова. И решить, как передать ей деньги. Не зародыши, естественно. И не их стоимость. Выяснить, зачем вообще нужны были деньги – настолько нужны. Выяснил. Дальше что? Мало того что пришлось засветить одну из своих карточек. Пусть не из основных, одноразовую, но кто-то мог отследить и ее.
Надо было бежать. И опыт, и инстинкты требовали уходить. Это на Территориях он неуязвим, почти неуязвим. А тут… Человеку, ставшему обладателем двух центнеров зародышей, не стоит светиться в пятистах километрах от ближайшей Территории.
А девушку нужно отправлять в клинику немедленно. Если Инга не врет – с чего бы ей врать? – кризис невозврата может произойти в любую минуту. И тогда все напрасно. Риск засветиться напрасно. И Быстров напрасно спас ему жизнь.
Гриф достал из кармана телефон, включил. Приложил палец к экрану. Экран стал синим, подтверждая идентификацию. Сейчас сработали десятки, если не сотни сигнальных устройств – свободный агент обнаружил себя. Свободный агент Гриф, номер лицензии три нуля пять, сообщал всем заинтересованным, что находится вне Территорий.
Гриф набрал номер.
– Дежурный слушает.
– Срочная эвакуация. Два места. Сообщите время подлета. Кредит номер три, пять, семь, семь, четыре, десять, пятьдесят один. Доплата за срочность.
– Благодарю, – сказал дежурный. – Время подлета – десять минут. Возможна смена точки посадки?
Гриф посмотрел на Машу.
– Нет.
– Ждите.
Теперь остается только ждать – кто успеет раньше. Хорошо, если это будет машина из «Спецдоставки». Ребята дерут сумасшедшие деньги, но работают хорошо. Если тревожная группа… Вряд ли.
«Спецдоставка» держит свои аппараты в воздухе, чтобы не терять времени. Потеря времени иногда равносильна потере заказчика. А этого «Спецдоставка» позволить себе не могла.
Силовикам, даже самым лучшим, нужно времени гораздо больше. Доставить группу к транспорту. Потом добраться сюда.
И все прекрасно знают, что торпеды «Спецдоставки» пока держат рекорд скорости. Остается только надеяться, что сегодня этот рекорд еще не будет побит.
…Вертолеты Управления опоздали на двадцать минут. Алексей Трошин, ворвавшись в дом со своими ребятами, обнаружил в холле даму с залитой кровью физиономией. Дама не прекратила истерически хохотать, глядя на свою кредитную карточку, даже при появлении одетых в броню бойцов.
Для Елизаветы Петровны день был просто счастливым. А кровь на лице и испорченный пеньюар – ерунда. Главное – день сегодня удачный.
– Может, он ее убил? – спросил один из собеседников Ильина у другого.
Пожилой спросил у моложавого.
– Убил… – пробормотал моложавый, словно пробуя слово на вкус– Объявить его в розыск и потребовать у Комиссии выдачи свободного агента?
Ильин вмешиваться не стал. Ильин все еще пытался переварить произошедшее с ним за последние три часа.
– Нет, – разочарованно вздохнул моложавый. – Придется слишком многих убирать, а это Комиссия не проглотит.
– Не проглотит, – согласился пожилой. – Жаль.
– Тогда нам придется вернуться к первоначальному варианту. – Моложавый повернулся к Ильину: – Игорь Андреевич, как вы полагаете?
Игорь Андреевич посмотрел в окно. Сглотнул. Он все еще никак не мог привыкнуть к тому, что за окном виднеется Африка. Не деревья и пески, а именно вся Африка.
Хорошо еще, что Ильин не страдал морской болезнью. И, как оказалось, невесомость он тоже переносил неплохо.
Глава 4
В фургоне Ильин почувствовал, что падает. И чувство это, обычно появляющееся в скоростных лифтах, стартующих вниз, вот уже часа три не отпускало Ильина. Он падал-падал-падал… Желудок сжался в комок у самого горла, постоянно набегала слюна. Вязкая, тошнотворная.
Бесила невозможность сплюнуть. В невесомости, как прекрасно понимал Ильин, плеваться не рекомендуется.
Разглядывать в окно Африку также быстро надоело. Все казалось нереальным. Несерьезным каким-то.
В первую очередь – пара собеседников, которые вот уже почти час несли всякую чушь, пытаясь продемонстрировать Ильину… Что-то они хотели ему показать, в чем-то убедить… Но в чем?
В чем могут убеждать два развязных типа с одинаковыми короткими прическами и в одинаковых комбинезонах? Возраст у них был разный. Одному лет пятьдесят. Второму – тридцать. Вот и вся разница.
Сделав последний шаг по фургону и почувствовав, что падает, Ильин попытался сгруппироваться в падении. И провисел так, сгруппировавшись, минут десять.
Можно было, конечно, попытаться снять кроссовку и бросить ее в сторону, как учили прочитанные в детстве книги. До ближайшей стены было метров пять. Извиваться червяком тоже не хотелось – не хотелось доставлять удовольствия какому-то уроду, сидящему перед монитором и наблюдающему за попытками человечка научиться летать.
Матовые серо-зеленые стены. Шар. Сфера, поправил себя Ильин. И несколько колец по внутренней поверхности сферы. Метра два – два с половиной в диаметре каждое кольцо. И какая-то странная, мерцающая темнота за каждым из них.
Понятно, что Ильин попал в нечто братское, но то, что вдруг оказался в космосе…
Ильин никогда не хотел стать космонавтом. Абсолютно. Детство его прошло в тот период, когда восторг по поводу космических полетов уже закончился. Давно закончился.
Когда-то мечтал стать бандитом. Членом бригады. Крутым ментом. Спецназовцем.
Так что мечта у мальчика сбылась.
А космонавтом…
В две тысячи седьмом никто уже не хотел стать покорителем космоса. Если точнее – с лета две тысячи седьмого. Быть космонавтом-астронавтом стало казаться нелепым и каким-то бессмысленным. Хотя если быть честным до конца, именно космонавты-таки оказались первыми, встретившими Братьев.
Пять человек на МКС. Когда корабли Братьев проступили на орбите Земли, на МКС находилось пять человек: два американца, двое русских и японец.
Первая пятерка, погибшая в космосе. Не на старте или при посадке, как бывало до этого, а умершие за пределами атмосферы.