…Все силы направлены на то, чтобы держать людей подальше от Территорий. Допускаются только специально отобранные, предназначенные для лабораторий, для Адаптационной клиники, в том числе…
– Если сейчас вырубить кадропроектор, в городе начнется такое…
– Можешь настроить пару точек так, чтобы прикрыть проектор? – Трошин оглянулся, понимая, что вот сейчас, в эту самую секунду нарушает присягу, совершает тяжкое преступление и предлагает своему подчиненному присоединиться к нему.
Оператор-два молчал две секунды.
– Могу. Придется работать на поражение, если что, вручную, но я смогу…
– Сделай, – попросил Трошин. – Я еще пару минут потяну время, потом они задействуют кого-то еще.
– Не задействуют, – пообещал оператор-два. – На перестройку системы тактического взаимодействия уходит от тридцати до пятидесяти минут. И к тому же проектор не один. Еще одна проекция над Заречьем. И над Горой.
– Хорошо, – сказал Трошин, возвращаясь на внешний канал.
– …Подтвердите получение приказа. – В голосе майора Тарасова явственно проступала злость.
– Вас не понял, повторите. – Трошин видел, как оператор-два быстро шевелит пальцами над голопанелью.
– Я тебя… – Тарасов вздохнул. – Повторяю: найти кадропроектор и уничтожить.
Оператор-два оглянулся и показал большой палец.
– Внимание, – сказал Трошин, – у нас сбой системы. Две автономные огневые точки, перенацеливавшиеся на кадропроектор, вышли из-под контроля. Есть опасность несанкционированного открытия огня.
– Доиграешься, Трошин.
– Конечно. Обязательно, – подтвердил Трошин. – Как только. И не мешайте слушать выступление.
– Чужекрысы – также земная разработка. Часть работ проходила в той же Адаптационной клинике. Есть система дистанционного контроля за тварями. В моей Клинике есть запасная система этого контроля. Мне не удалось выяснить, где основной центр. Но я знаю, что это не инопланетяне.
Передо мной встал выбор – молчать, стать соучастником или попытаться все это прекратить. Нам столько раз говорили – это можно, а это нельзя, это может обидеть Братьев. Это может вызвать их гнев и ярость. Я видел корабли. Но я ни разу не видел Братьев. Ни одного Их волю мне все время передавали марионетки из Консультационного Совета, чиновники из ООН, всякая мразь из Комитета и Комиссий. От меня требовали сосуществовать и сближаться. Но я хочу, чтобы мне все это сказал один из Братьев. Пусть мне его покажут. Пусть его покажут всем нам.
Я понимаю, что меня никто не стал бы слушать. Даже это выступление не прошло бы для меня безнаказанно. Поэтому я принял меры. Я и другие люди, которым небезразлична судьба Земли.
Я объявляю Адаптационную клинику последней крепостью Земли. Я объявляю, что никуда не уйду отсюда до тех пор, пока все изолгавшиеся чиновники не ответят людям – кто стоит за всем этим. И мы будем уничтожать каждого наемника, который попытается проникнуть в Клинику. На нас уже напали. Территориальные войска прикрытия и один из тех мерзавцев, которых называют свободными агентами. Мы отразили первую атаку и готовы нанести контрудар. Те силы, которые были направлены против человечества, мы поднимем в его защиту…
Старший молча посмотрел на Младшего, тот развел руками.
– И кроме этого, мы будем уничтожать чиновников, которые слишком уверились в своей неуязвимости. Смотрите.
Рядом с изображением Малиновского развернулась новая кадропроекция. Кабинет Наместника. Его знали многие, он любил появляться на экранах и в Сети.
Наместник сидел за своим рабочим столом, рядом, за его спиной, стояли еще четверо мужчин и женщина. Они напряженно смотрели перед собой. Наместник поднял руку, пошевелил пальцами, словно перед зеркалом.
– Это мы… – пробормотал он.
– Это вы, – сказал Малиновский. – Вы только что отдали приказ уничтожить кадропроекторы и нанести удар по Клинике…
Было видно, как чиновник побледнел.
– Придется ответить, – сказал Малиновский.
Наместник закричал. Он попытался вскочить, но не смог, тяжело рухнуло в кресло, запрокидывая голову и суча ногами. Его помощники шарахнулись в стороны, оставив в кадре только Наместника.
Тело выгнулось, словно в судороге, Наместник закричал, он что-то, наверное, пытался сказать, но ничего не получилось. Скрюченные пальцы, выкатившиеся, налитые кровью глаза…
Тело замерло.
Кадропроекция мигнула. Новый кабинет, на этот раз генеральский. Генерал вскочил с кресла, метнулся в сторону – изображение пропало, сменившись следующим кабинетом, и следующим, и следующим. И везде было видно, как владельцы кабинетов в ужасе пытаются спастись, как расталкивают свою свиту и бегут…
– Я пока не отбираю у них жизни. Я даю им всем ровно час. Через шестьдесят минут к нам должен обратиться один из Братьев. Один из Братьев. Иначе…
Я жду в последней крепости Земли.
Кадропроекторы выключились.
И наступила тишина.
Будто и не было никого на площади перед зданием СИА. Вот закрыть глаза – и точно нет никого. Даже и не дышат вроде.
Дыхание затаили, подумал Лукич.
Испугались?
Лукич оглянулся. Петруха стоял рядом и смотрел себе под ноги, словно потерял там что-то. Остальные пацаны неуверенно переглядывались. Молча, словно боясь спугнуть тишину.
Не так все происходит, не по-человечески.
Если взяли и прямо в народ сказали, что есть сволочи которые виноваты… Есть сволочи, но кто они? И что с ними делать?
Так революции не производятся.
Лукич неодобрительно покачал головой. С одной стороны, если бы сразу ткнули пальцем в нужную сторону и призвали к чему-нибудь конкретному, все кинулись бы громить супостата и задача участкового свелась бы к тому, чтобы удержать своих.
Насколько это было бы возможно.
С другой стороны, велено ждать еще час. Славный такой революционный призыв.
И что за этот час может произойти – никому не ведомо. Разве что начальству, которое уже все наверняка поняло и готовится принимать меры.
Между домами шныряли микропланы. И ничего хорошего это не предвещало. Лукич как-то попал на занятия в городе, где участковых на всякий случай знакомили с возможностями нынешней спецтехники.
Чем и как теперь принято разгонять массовые беспорядки.
И ничего хорошего на занятиях Лукичу не сообщили. Мерзость одна. Огневые комплексы, шоковые комплексы, химкомплексы…
– Что делать будем, дядя Тема? – тихо, шепотом спросил Петруха.
И вид у него был самый что ни на есть виноватый. Не так он себе все это представлял.
– Сваливать отсюда надо, – сказал Лукич, стараясь придать голосу уверенность и вескость. – Ничего путного из этого не получится. Если чего начнется, задавят всех к чертовой бабушке. И дай бог, чтобы только химией. Вон на крышах шары, видишь?
Петруха оглянулся, кивнул.
– Это, блин, огневой комплекс, названия не помню, но ежели все это включится, то живым не уйдет отсюда никто. – Лукич медленно, плавным движением, подсознательно избегая всего резкого, вытащил из кармана портсигар, закурил. – А они могут: Наместника грохнули, а это тебе не хрен собачий. Введут какое-нибудь положение.
– А если и вправду… – пробормотал Петруха, фразу, однако, не закончил.
Сам понял, что спорить сейчас глупо. А время терять, наверное, опасно. Смертельно опасно.
Шар на крыше, который слева, мигнул солнечным бликом – повернулся, вроде как цель высматривает.
– Передай своим, по цепочке, чтобы тихо, без суеты, по одному-два рассасывались отсюда и двигались к автобусу. Главное – не дергаться. – Лукич оглянулся на шары огнекомплекса, поправил фуражку. – Тихонько.
Петруха передал команду стоявшему рядом с ним Коляну из Полеевки, велел передать дальше. Ребята начали двигаться в стороны.
Лукич в две затяжки докурил папиросу и закурил новую. Снова искоса глянул на крыши.
Какая-то тень – Лукич не успел толком рассмотреть – перемахнула с одного дома на другой. Не пялиться, приказал себе Лукич. Что именно сейчас могло сновать по крышам, он себе не представлял, но, когда спецтехника начинает двигаться, оптимизма это не внушает.
Ситуация хреновая, будто стоят сейчас тысячи людей по колено в бензине и держат в руках свечки зажженные. Либо сейчас уронит кто, либо специально бросит… А если ни то ни другое, то пары бензина рано или поздно все равно рванут.
Рано или поздно.
Рано или поздно, повторил про себя Лукич.
И снова повторил.
И снова.
Прицепилось, блин. Прицепилось.
Ребята уже затерялись в толпе. Люди потихоньку начали приходить в себя, пока только оглядывались друг на друга, словно пытаясь понять – все это слышали или только одному привиделось.
– Вот ведь сволочи! – сказал мужик лет пятидесяти, стоявший метрах в двух от Лукича. – Сволочи говенные!
Мужик сказал это пока тихо, так, что услышали только стоявшие совсем уж рядом.
Сейчас мужик заметит, что привлек внимание, и повторит свое глубокомысленное замечание громче.
Зрители – они вдохновляют таких вот народных трибунов.
Лукич шагнул к мужику, раскрывая объятия. Если б не форма, с тоской подумал Лукич. Нет, Алена все правильно сделала, ежели б не его парадное обмундирование, то хрен бы они попали так далеко: трижды пришлось разговаривать с патрулями.
Но сейчас форма помогать перестала.
Если б не она, не нужно было бы сейчас ломать комедию. Можно было бы просто вырубить крикливого засранца.
– Дружище! – сказал Лукич и обнял мужика.
От мужика разило пивом и рыбой.
– Сколько лет, сколько зим! – сказал Лукич. – Здоровье как?
– Нормально… – ответил мужик. – Ничего так…
Среди его знакомых явно было не слишком много старших лейтенантов милиции. Это с одной стороны. С другой – не станет же кто попало лезть обниматься на улице.
– А говорили, ты там с печенью в больницу загремел… – На часы Лукич не смотрел, но так прикинул, что ребятам нужно еще минут пять, чтобы добраться до переулка. – Цирроз, что ли…