Это нечестно, подумал Лукич. Нечестно. Ведь все так славно получилось… Его пацаны не пострадали. Совсем не пострадали – успели вовремя уйти с площади. Когда все началось, Степаныч загнал свой автобус в какой-то проходной двор, под арку и лично стал у двери, блокируя всякую попытку бежать к участковому, спасать Лукича, блин…
Петруха, разом повзрослев, встал рядом и отшвыривал приятелей в глубь салона, лишь иногда оглядываясь через плечо, словно пытаясь рассмотреть сквозь кирпичную кладку, что же там происходит… что?
Когда во двор, судорожно цепляясь за стены и карнизы остатками лопастей, сполз вертолет, Степаныч отступил в сторону. Мальчишки бросились спасать пилота, вырвали дверцу и обнаружили, что тот сидит в кресле, запрокинув голову, а между привязными ремнями у него – три дырки от пуль…
Кого-то из парней стошнило. Колян из Полеевки сунулся к убитому за пистолетом, но Петруха оттолкнул приятеля, что-то сказал, но никто, даже он сам не расслышал, что именно, – где-то рядом рвануло, протяжно и оглушительно.
Посыпались стекла из окон, осколками поранило двоих, несильно, но кровь появилась – своя кровь – и все вернулись к автобусу, под арку, и удивились, что Степаныч стоит с автоматом в руках, а еще два автомата и три помповухи стоят, прислоненные к ступеньке автобуса…
Петруха, сказал Степаныч, бери ствол, остальные раздай тем ребятам, что понадежнее, только не стреляйте, пока я не скажу, сказал Степаныч, а то тут и так дерьма полно, сказал Степаныч, чтобы не нарваться, сказал Степаныч…
– Напрасно ты это, – потом сказал ему участковый, – а если бы кто на вас нарвался и просто испугался вооруженных людей?
– Когда кто-то вертолеты расстреливает, – возразил Степаныч, – лучше быть с оружием.
И Лукич с ним согласился. Потом. Когда смог все обдумать не торопясь.
Он был очень занят. Нужно было арестовать всех людей из Патруля… и сделать это достаточно убедительно, чтобы толпа во главе с одуревшим от вида крови и запаха сгоревшего пороха Олиференко, поверила.
Патрульные собрались в углу зала, Олиференко потребовал было всех связать, но Лукич сообщил, что, во-первых, конвенция запрещает использовать наручники против военнопленных, во-вторых, все равно нет такого количества наручников, а в-третьих… Лукич не успел соврать, что именно в-третьих, потому что подал голос его мобильник.
Звонил Петруха. Интересовался, все ли в порядке с Лукичом и не нужна ли помощь…
…Все в порядке, помощь не нужна… хотя, стой… где вы там?.. В проходном дворе… двигайте сюда… куда-куда… в телецентр, в СИА, будь оно неладно… Никуда не встревайте, а просто, вдоль домов… Не на автобусе, тут люди на мостовой и обломки… Дай трубку Степанычу… не ори, придурок, тебе автобус дороже или жизнь?.. А мальчишки сами побегут?.. Я тебе потом новый куплю… дом свой продам, автобус куплю… Пасть закрой и беги… аккуратно, тут могут стрелять…
Через десять минут Степаныч и мальчишки были в здании СИА. Лукич раздал трофейное оружие, позвал Олиференко, наорал на него, срывая голос и старательно припоминая все когда-либо слышанные матюги.
В общем, от Олиференко требовалось только организовать людей для помощи раненым в здании и на крыше, охрану здания – все что угодно, лишь бы подальше от пленных.
Для мальчишек они были всего лишь людьми в форме. Мальчишки их не ненавидели. Мальчишки могли их просто охранять и даже, если это вдруг стало бы необходимым, вступиться за них.
В этой суете Лукичу даже стало казаться, что все уже обошлось, что теперь нужно только сохранять порядок и спокойствие на вверенной территории. Просто подождать.
А потом на площадь выкатился танк.
Какого черта танк делал в самом центре города без прикрытия пехоты, откуда он вообще здесь взялся, подумал Лукич.
Может, это хорошо, подумал Лукич.
– Наши? – спросил Петруха.
Для него весь мир все еще делился на наших и ненаших; танки, появлявшиеся в финале фильмов, всегда были именно нашими… и просто не могли быть никакими другими. В кино.
В жизни танк подмял стоявшую у стены легковушку, опустил пушку и выстрелил в сторону автостоянки. Взрыв поднял в воздух ошметки металла и чьи-то тела… обрывки тел.
Вот тогда и вырвалось у Лукича то самое: «Какого хрена?»
На экранах мониторов все было хорошо видно: и взрыв, и побежавшие из-за машин люди, и пунктир трассеров, азартно перескакивающий от одной человеческой фигурки к другой.
В кадр вошел Олиференко. Он размахивал автоматом над головой, потом отшвырнул оружие в сторону и поднял руки. Пустые руки.
Олиференко шел к танку с высоко поднятыми руками и что-то, наверное, кричал.
В его сторону развернулся зенитный пулемет на башне танка. Олиференко остановился, оглянулся назад, и Лукич увидел его лицо – напряженное и… одухотворенное, что ли…
Олиференко снова повернулся к танку, сделал еще два шага…
Четырнадцатимиллиметровые пули зенитного пулемета пробивают бронетранспортер навылет. Человеческую плоть на своем пути они даже не замечают.
Трассирующие пули, не погаснув в крови, наискось прошили… разорвали тело и увязли в асфальте.
Ствол пулемета приподнялся, и Лукич крикнул:
– Все на пол!
Толкнул стоявшего рядом Петруху, схватил еще двоих мальчишек, стоявших рядом, и упал вместе с ними на пол.
Длинная очередь вначале прошлась по фасаду, наполнив здание грохотом и визгом, а потом ударила по стеклам вестибюля.
Грохот, звон, крики… Чей-то отчаянный вопль то ли ужаса, то ли боли…
– Лежать! – крикнул Лукич. – Лежать!
Пулемет вдруг замолчал и повернулся в сторону проспекта. Там был кто-то живой, и пулемету срочно понадобилось этого живого убить.
– С ума они там посходили? – пробормотал Лукич.
Танк развернул башню и выстрелил из пушки вдоль проспекта. Еще раз.
– Ты куда! – срываясь на визг, закричал Сережка Клименко. – Сидеть!
Лукич оглянулся – один из Патрульных встал с пола и шел к пульту. Сережка, лежа на полу, пытался передернуть затвор автомата, но сгоряча забыл снять его с предохранителя. Патрульный ударом ноги выбил автомат.
– Не стрелять, – скомандовал Лукич.
Патрульный оглянулся на него, кивнул. Сел в кресло.
Изображение на одном из мониторов вздрогнуло, поползло в сторону. Танк появился на мониторе, увеличился в размерах. Точка прицела остановилась между эмблемой Территориальных войск и номером – тройкой и двумя пятерками.
– Возьмет? – спросил Лукич.
Лешка Трошин кивнул. Указательный палец правой руки коснулся кнопки спуска.
Танк развернул башню к зданию СИА – возможно, сработал индикатор прицеливания. Наверняка сработал этот треклятый индикатор, предупредивший танкистов, что кто-то меряет дальность до танковой брони.
В принципе, огнеблок не предназначен для уничтожения бронированной техники. Не предназначен только для этого. Но он может это делать.
Мозг огнеблока, получив целеуказание, выбрал нужный режим. И выполнил команду «огонь!».
– Огонь, – скомандовал полковник Жадан.
– Почему нет связи с Ильиным? – прорычал Старший.
– Я не знаю! – выкрикнул Младший. – Не могу вызвать его торпеду.
– Свяжись по мобилке. – Старший попытался успокоиться, втолкнуть, втоптать в себя злость и страх. – Сеть уже включилась.
Младший вскочил с кресла, поднял с пола телефон, крутанул ручку.
– Барышня, мобильник Ильина.
Глупо и нелепо выглядело это все. Этот стильный телефон и стильная программа управления узлом связи сейчас придавали всему происходящему оттенок клоунады. Рыжий клоун суетится, а белый с деланым ужасом ждет.
– Ильин слушает, – сказал Ильин.
– Почему ваша торпеда остановилась? Что со связью? – Младший поставил телефонный аппарат на стол и сел в кресло. – Что там у вас вообще происходит?
– А откуда я знаю? – Голос Ильина наполнился сарказмом. – Торпеда висит в воздухе, а ее пилотесса, извините за выражение, висит в кабине на нити.
Заходя в торпеду, Ильин дал себе слово тихо сидеть в углу и ни к чему не прикасаться. Сидеть и думать о том, как это важно – найти Грифа и доставить его на космическую станцию. Как хорошо это будет – найти и доставить. В этом счастье.
А то, что от одной мысли о торпеде, о том, что он находится внутри этого, по спине пробегают мурашки, – ерунда. Мизерная плата за выполнение важнейшего дела. Может быть, важнейшего дела всей его жизни.
Кроме Ильина в торпеде было еще четыре человека. Вместо фамилий или кличек над левым нагрудным карманом у них были цифры, от единицы до четверки.
При появлении Ильина «четверка» попытался встать, оглянулся на остальных, сидящих неподвижно, и снова плюхнулся в кресло. «Тройка» криво ухмыльнулся, а «двойка» и «единица» будто и не заметили ничего.
Ильин молча прошел к первому креслу и сел.
Ничего не изменилось, но что-то подсказало Ильину, что торпеда взлетела.
Ильин подтащил, не вставая, увесистый ранец, стоявший у серо-зеленой стенки. Открыл верхний клапан.
Медпакеты, очень внушительная аптечка, пачка одноразовых наручников, сотня в упаковке, пластиковая коробка с разобранным штурмовым универсалом и десяток запасных магазинов, блок связи с гарнитурой, батареи, нож, пистолет в герметичной кобуре – Ильин сразу прилепил ее на куртку слева, под мышку, – еще один ствол, на этот раз парализатор, сухой паек, набор предметов личной гигиены, вплоть до «сральных» пакетов, ночные очки, солнцезащитные очки плюс полный комплект пиротехники, универсальная маска… – в общем, много всякого было в ранце.
Ильин собрал универсал, пощелкал им вхолостую – батарея полная, боек на месте. Можно присоединить магазин и стрелять в… в любого, напомнил себе Ильин, кто попытается помешать найти Грифа.
В боковом кармане ранца Ильин обнаружил упаковку сухого пайка, вспомнил, что еще не завтракал, и, не торопясь, поел. Отвинтил пробку на одной из двух фляг, принюхался, пробку завинтил, а флягу сунул под кресло – никогда Ильин не пользовался тонизирующим коктейлем. И не собирался начинать.