Захарыч с ассистентами принимали разгорячённых лошадей, подавали для заездов новых. Им, как в старые добрые времена, помогал Пашка. Всё работало безукоризненно, как дорогой часовой механизм. Всадники, традиционно, успевали между заездами шутить и «заводить» друг друга. Репертуар шуток был похожим, с небольшими импровизациями.
– Аллах акбар! – ударял пятками в бок своему коню Шамиль и пулей вылетал на манеж.
– Воистину акбар! – с оскалом куража на горбоносом лице выкрикивал Сашка Галдин и летел вслед за Шамилем. У них был парный заезд. Они и в жизни, и на манеже были не разлей вода.
Друзья носились по кругу, синхронно делая вокруг конских шей сложнейшие «таджикские вертушки». Шамиль в раже кричал, дико взвизгивая: «И-и-ха!». Галдин ему вторил не менее звучным: «Хэй-я!». Всё это сопровождалось, словно пистолетными выстрелами, оглушающим щёлканьем хлыста Казбека. Тот, в свою очередь, восседая в центре манежа на белоснежном коне, то и дело поднимая его «в свечу», подгонял лошадей и джигитов басовитым коротким: «Хэть!..»
– …Получи, фашист, гранату! – каламбурил ещё толком не отдышавшийся Шамиль, на ходу соскакивая за кулисами с лошади.
– Э-э! За фашиста отвэтишь! – хватая за уздечку разгорячённого коня по кличке Гранат, притворно возмущённо взмахивал кистью вверх Эльбрус. Он одним махом влетал в седло, успокаивал скакуна, похлопав того по мокрой шее, и разворачивался к манежу. Ему через заезд нужно было идти на «длинный обрыв». Джигит весь напрягался, подавался вперёд, ожидая, когда распахнётся фóрганг. Глаза его прищуривались и брали в прицел круглую мишень арены.
Занавес открывался, перепрыгнув через барьер, за кулисы возвращался Шукýр, который вместе с Аланом только что исполнял двойной пролаз «под живот». Алан, оставшись на арене, делал заднее сальто и приветствовал выезд Эльбруса, ударив себя в грудь. Всё как всегда…
– Хо-у-у! – словно ракета на взлёте звучало в чреве кулис и в мгновение ока перемещалось на манеж. Конь с наездником нёсся по кругу, почти ложась боком на ковёр. Копыта ахалтекинца барабанили по деревянному каркасу барьера. Эльбрус, бросив поводья, откидывался головой к молотящим задним ногам скакуна и вытягивался в струну, держась за стремя только одной ногой. Его рука в перчатке касалась плоти арены. Через полкруга от перчатки шёл дым… Так виртуозно «длинный обрыв» из джигитов не делал никто. Зал в очередной раз взрывался аплодисментами.
Музыка в оркестре сменялась на финальный заезд. Появлялась четвёрка галопирующих лошадей. Джигиты вставали ногами на сёдла и поднимали руки в синхронном комплименте. Проскакав пару кругов, они один за другим соскакивали с лошадей и выстраивались в ряд. В центре, как «белая гора», стоял в белоснежной бурке Казбек.
Животные, перепрыгивая барьер, исчезали в форганге. На манеж молнией вылетал Эльбрус. И тут начиналось!..
Ритмы «лезгинки», мелькание рук и ног, замысловатые па с гортанными выкриками доводили зрительный зал до свиста и рукоплесканий. Вот тут Эльбрус до конца раскрывал свой талант артиста, темперамент танцовщика и человека гор. Наверное, если бы к нему сейчас подключили провода, то его энергии хватило бы на освещение целого микрорайона. Зал, заведённый до предела, гремел аплодисментами, топал и бисировал… Всё как всегда…
– Уважаемые зрители! Дорогие друзья! – обратился инспектор манежа к зрителям. – Сегодня этим выступлением конно-акробатический ансамбль «Казбек» закончил свои гастроли. Завтра они отправляются в Америку, где будут защищать честь нашей страны. Сейчас, на прощание, вы увидите человека, который вот уже пятьдесят лет беззаветно служит нашему отечественному цирку. Он трудится за кулисами, но его работа – это то, что вы видели сегодня на манеже. Встречайте: Заслуженный берейтор РСФСР, потомственный донской казак, ветеран Отечественной войны, человек, который с арены Московского цирка ушёл на фронт и дошёл до Берлина с конной дивизией легендарного генерала Доватора, – Никита Захарович Стрельцов!
Из-за малинового занавеса вывели растерявшегося Захарыча. Его длинные волосы забавно топорщились, он ещё толком не отошёл от работы, а тут новые волнения. Джигиты опустились на одно колено и стали ритмично хлопать. Через мгновение зал подхватил, и цирк заполнился скандированием. Вышел Казбек, который незаметно до этого исчез. В его руках был изящный клинок настоящей Дамасской стали с инкрустированным эфесом и такими же ножнами. Дорогая вещь у зрителей вызвала шквал междометий. Казбек тоже встал на одно колено перед Захарычем и протянул оружие Стрельцову. Тот принял саблю, выпрямил спину, сверкнул глазами и приоткрыл ножны. Отблеск отполированного металла солнечным зайчиком пробежал по лицу старого казака.
Он поцеловал холодную сталь и низко поклонился. Зал взорвался аплодисментами.
Стрельцов стоял высокий, стройный, седой, взволнованный. Вокруг бушевали зрители. Купол качнулся, и он словно увидел чёрно-белую хронику пятидесятилетней давности, когда вот так же, только на манеже Московского цирка, он стоял и раскланивался с букетом цветов. Тогда сам Алибек Кантемиров решил поздравить его с днём рождения, подарив свой кинжал…
– А что, берейторам уже звания дают? Я и не знал! Да и до Берлина я не дошёл, комиссовали по ранению… – Захарыч сделал нестрогий выговор инспектору манежа.
– Ну, приврал я немного для дела! Всё остальное-то – правда! Пойдём покурим, а то у меня глаза на мокром месте! Да и у тебя, смотрю, роса, тоже, того гляди, дождём прольётся…
Через несколько дней волей случая Стрельцов был срочно отправлен по телеграмме Главка в Ленинград. На неопределённое время они снова расставались с Пашкой. Варька не расставалась с Жарой, но не забывала строго охранять хозяйство Казбека в ожидании Захарыча. Отправка лошадей в Америку оказалась делом хлопотным и затягивалась на неопределённый срок…
Глава двадцать седьмая
…Стрельцов выбивался из сил, днюя и ночуя в цирке на набережной Фонтанки. На него неожиданно свалилась шестёрка лошадей, которые вот уже две недели толком были не кормлены и не ухожены. Некогда отличный конный номер «Свобода» остался без руководителя. Ещё не старую дрессировщицу, которую хорошо знал Захарыч и которой когда-то помогал, свалил инсульт. Она оказалась в больнице. Служащие стали увольняться один за другим. Последний не просыхал неделю, и его тоже уволили. Ситуация была катастрофической. Вот в это время и появился Захарыч…
– Кошка, не плакай! Ну, чего ты, милая! – Света стояла на коленях перед серой мяукающей Муськой и гладила её по спине. Та отчаянно звала свой выводок, но никто не отвечал. Последних двух котят сегодня забрали с конюшни девочки из кордебалета. Подстилка у вечно тёплой трубы была опустевшей. Только обильный кошачий ворс напоминал, что здесь ещё недавно было чьё-то обиталище. – Не расстраивайся, твои масяки в добрых руках! У тебя ещё будут детки! На-ко, вот, попей молочка! – Света пододвинула блюдце под мордочку осиротевшей кошки.
Захарыч, проходивший мимо к своим лошадям, краем уха слышал этот разговор и улыбался: «Хм, не плакай!..» Он уже не раз замечал, как эта с виду странная симпатичная девушка общается с животными и людьми. Обращала на себя внимание её манера говорить, её логика, исходящая от неё доброта и открытость. Она была не защищена ничем и никем, но одновременно сама была бронёй этому миру. Обидеть её, как-то задеть не приходило никому в голову. Хотя попытки были…
Однажды Захарыч стал свидетелем разговора униформиста со Светой. Как-то при всех тот решил сумничать, увидев в её руках пакет с молоком.
– А скажи-ка, Светик, почему молоко белое?
Света, не раздумывая, тут же ответила:
– Видишь, на пакете написано «Морозко». Молоко белое, потому что зимою коровы едят сено и снег, травы-то нет.
– Ну, а летом почему оно не зелёное?
– Летом жарко, поэтому молочко парное. А пар зелёным не бывает.
Наступила пауза. Это был ответ ребёнка, юродивой, но никак не взрослой девушки. Все неловко переступали с ноги на ногу и не знали, как выйти из этой ситуации. Помогла всё та же Света. Она взглянула на парня умными ласковыми глазами и спросила:
– А зачем люди говорят, когда можно молчать и улыбаться? Почему задают глупые, никчёмные вопросы, когда с человеком просто хочется подружиться? От точки до точки путь прямее, нежели по кругу – это элементарная математика. Ты выбрал кривой путь.
Она вложила свой пакет в руки растерявшемуся униформисту, поцеловала его в щёку и добавила:
– Пей, хороший мой, там гормоны роста…
Сразу при входе на конюшню расположился вольер для необычных постояльцев. Тут разгуливали охотничьи фазаны, афганские петушки и несколько огромных лебедей-кликунов. Те постоянно хохлились, вздымали крылья, угрожающе шипели, иногда горланили и готовы были нападать на всех и вся. В цирке лебедей никто и никогда не дрессировал. Это был эксперимент. Толком даже не было понятно, кто из них самка, кто самец. Выглядели они одинаково. Назвали их: Пепси, Ладушка, Женька, Шарик, Сударушка. Привезли птиц из Астраханского заповедника. Орнитологи крутили пальцами у виска, мол, никогда никто лебедя не приручит и не выдрессирует – это вечные дикари.
Света с руководителем номера Наташей Гречаненко сутками сидели с птицами, разговаривали с ними, прикармливали. Те хватали пищу, больно царапали крепкими клювами пальцы и шипели паровозными котлами. Они часами держали вырывающихся птиц на руках, чтобы найти хоть какой-то контакт. В первые же дни «укротительницы» лишились своих колец и перстней. Серёжки были выклеваны из ушей. От укусов и ударов крыльями на лицах и телах дрессировщиц было несметное количество гематом. Это было познание друг друга и борьба, кто кого.
Любовь и терпение людей через какое-то время всё же победили. Теперь лебеди ходили по цирку за Светой, как обычные домашние гуси. Гречаненко подпускали, но всё время были настороже. Было ощущение, что они сами себе выбрали вожака, не считаясь с мнением руководства «Союзгосцирка».