— Хорошо, но мы так и не выпили в память о Сапфо,
— Да, ты прав... Ей бы следовало совершить возлияние, как бессмертным.
Миртилла выпила свою чашу залпом. Вино, разбавленное ключевой водой, пьянило медленно и радостно. Огорчения забылись. Голову наполнил блаженный туман, и сквозь него звучал голос Феокрита:
«Мимолётна младость, но будет мило
Вспомнить, как иные придут заботы
И даров иных мы познаем радость,
Юные годы:
Как мы жили, чем утешалось сердце,
Что всегда под солнцем казалось краше,
Как венки плели, в хороводах пели,
Празднуя вышним...»
Гетера слушала и чувствовала, что ей хочется теперь же обнять этого ласкового сильного человека который читает эти стихи Сапфо. Такие они простые, понятные, точно мамины песни.
Феокрит смотрел на нее — взволнованно-внимательную, гибкую, стройную, в венке из плюща и мелких нарциссов на блестящих черных волосах. Снова оживала бодрящая радость. Нет ничего в мире прекраснее юной женщины. И сам он прекрасен, этот мир, несмотря ни на что.
Херсий пил чашу за чашей. Понемногу пьянел. Думал о том, что все хорошо сейчас. Прекрасна Миртилла, прекрасен этот сад, где никто их не видит, прекрасен вечер — тихий, душистый, с глубокими тенями, с гудением запоздалых шмелей. Все хорошо, но было бы еще лучше, не будь здесь Феокрита. Надо уговориться о встрече с Миртиллой.
Выпил еще. Встать, пожалуй, нелегко будет, а голова пока ясная. Захотелось порассуждать.
— Миртилла, мы пируем, как на Олимпе, но ты еще перед нами в долгу.
— Как это?
— Ты обещала нам, во-первых, медовые пряники...
— И исполнила обещание. Вот они перед тобой, испробуй.
— Да, пряники удивительные. У кого только ты научилась так их печь?
— Дома... у мамы.
— За здоровье твоей мамы!
— Вот за это спасибо, Херсий... — Миртилла ласково потрепала юношу по плечу.
— Спасибо ей, что родила такую дочку!
— И тебе спасибо, Феокрит! Я надеюсь, что на будущий год мама приедет сюда. Только дочка ее неудачная, а то не понесло бы ее из Афин в какой-то Лампсак.
— Что ты, что ты... Очень знаменитый город.
— Чем это?
— Многим, Прежде всего тем, что здесь живет Миртилла.
Она умоляюще воздела руки к небу. Расхохоталась.
— Cмoтри, Феокрит! От гордости возьму да и лопну.
— Шутки — шутками, а все же ты перед нами в долгу. Было еще обещание...
— Какое же, Xepcий? Не помню.
— Ты обещала нам кроме пряников рассказать о душе-форме.
— Сегодня не дождешься, и вообще не стоит... Ты вот умеешь печь философские речи, а я пряники. Каждому своё
Феокрит внимательно посмотрел на Херсия. Кажется, обиделся философ. Говорить он умеет, но Миртиллу разве переговоришь? Бодается козочка... Нет, не обиделся. Наливает ей чашу, а половину волы мимо. Рабов-то отпустил... Придется самому отводить его домой.
— Дорогие мои гости, а что если мы немного отдохнем? Эвноя, принеси-ка подушки!
— Не надо, Миртилла, не надо... Погоди — я устрою.— Феокрит быстро встал, принес еще тростника, положил всем под головы по охапке. Херсий хотел ему помочь, но не смог подняться. Миртилла посмеивалась. Улеглась между поэтом и философом, с наслаждением вытянула босые ноги. Голова порядком кружилась. Сухой тростник щекотал шею. Небо было вечерне-голубое. На платане чернели шарики прошлогодних плодов. Где-то в соседнем саду ворковали дикие голуби.
Как все отлично вышло, и какой он умный, Феокрит. Надо его слушаться. В комнате и не рассмотрела бы как следует его глаза. Хороший, хороший... Миртилла заснула, повторяя про себя одно и то же слово.
Херсий пытался бороться со сном. Не удалось пофилософствовать вслух, пробовал молча, хотя думать было трудно после стольких чаш. Вот Сапфо... Где она теперь? Душа-форма умерла вместе с телом — это ясно. А чистый разум, божественная искра, что с ней?.. Возвратилась к всемирному разуму, слилась с ним или светится где-то одна?.. Нет, наверное, слилась... Все сольемся — Миртилла, Неофрон, Феокрит и я тоже... Все... Все... Но со сном не справишься. Он, как смерть, одолевает...
IX
Ранним утром Миртилла проснулась в своей постели. Силилась вспомнить, как же она в нее попала, и не могла. Как будто и с гостями не простилась... Встала, подошла к окну. В саду никого не было. Только охапки пожелтевшего тростника еще валялись на измятой траве под платаном. Привычная к вину голова слегка кружилась, но не болела. На душе было весело. Хороший. Феокрит, милый... Такой знаменитый человек и совсем, совсем не гордый...
Не терпелось узнать, как же было с гостями.
— Эвноя!..— Не идет, спит, наверное. Кликнула громче. Не отзывается. Только собачка затявкала в углу и бросилась к хозяйке, виляя коротким хвостом. Миртилла вышла в сени, отодвинула засов. Оранжевые солнечные пятна легли на глиняный пол. Хлынул свежий воздух, нежно пахнувший гиацинтами. В каморке Эвнои окно было завешено. Служанка тихо похрапывала. Миртилла заколебалась. Будить было жалко, но любопытство пересилило.
— Эвноя... Эвноя... проснись| — Служанка продолжала храпеть. Миртилла взяла ее за плечо, потрясла. Эвноя открыла глаза, испуганно вскочила. Взялась за хитон.
— Погоди одеваться — поспишь еще. Только расскажи, как же вчера... Гости когда ушли?
— Гости?.. Поздно ушли, уже луна светила. Еле дождалась, пока уйдут.
— Чего же ты меня не разбудила?
— А зачем, госпожа? Ты спала крепко, и гости спали. Я только не спала. Потом старый проснулся...
— Старый?..— Миртилла нахмурилась, но в полутьме Эвноя этого не заметила.
— Ну да, старый. Молодой был сильно пьяный. Я хотела сбегать за рабами, а старый не велел. Куда ты говорит, ночью одна пойдешь? Сам доведу.
— А со мной как же было?
— Да этот, как его, Ве... Ве...
— Феокрит, Эвноя.
— Веокрит сказал, что ты простудишься в саду. Хотел тебя разбудить. Да не вышло.
— Когда ты научишься говорить как следует? Нельзя же так...
— Извини, госпожа, я по-деревенски...
— Ладно... Так что Феокрит?
— Он взял тебя на руки и отнес на кровать.
— Один?
— Конечно, один... Так нес, точно ты маленький снопик. Здоровенный старик!
— Эвноя, я запрещаю тебе называть его стариком, запомни!
Эвноя внимательно посмотрела на свою госпожу. Хотела ответить: — А что же... он молодой, что ли? — не посмела. Прогонит, чего доброго, а место хорошее. Чем только этот старик ей приглянулся?..
— Ну, чего замолчала? Рассказывай!
— Да что же рассказывать, госпожа? Положил тебя на постель, поцеловал...
— Поцеловал?.. — Миртилла вздрогнула.
— Волосы тебе поцеловал и говорит: «Закрой за нами калитку да не забудь раздеть госпожу, зайчиха ты сонная...»
— Так и сказал?
— Так и сказал. Растолкал молодого, поднял и повел.
— Можешь теперь спать, Эвноя. Ты, наверное, устала после вчерашнего.
— Можно, госпожа?
— Можно, можно...
Миртилла притворила дверь. Не одеваясь, вышла в сад. Прохладный утренний воздух слегка пощипывал нагое тело, но она не думала о том, холодно ей или тепло. Задумчиво шла по дорожке смелой походкой бывшей огородницы. Маленькие ступни не боялись земли. Остановилась у грядки с маками. Они недавно начали цвести. Среди темно-зеленых поникших бутонов пламенело только несколько раскрывшихся цветков. Миртилла вспомнила, как в Афинах подруги гадали. Оторвала лепесток, положила на левый локоть, выпуклостью вверх, слегка прихлопнула. Красный лоскуток лопнул, издав слабый, но ясный звук. Радостно улыбнулась. Любит... Бегом побежала домой.
Миртилла жить умела. Так говорили подруги, так и было. Случалось и ей попадать впросак — кто не попадает, но рассчитывать умела, хотя была очень молода.
Решила, что прежде всего надо почитать песни Феокрита. Иначе стыдно ей: говорят, знаменитый, очень знаменитый поэт, а она ни одной его строчки не знает. Точно в самом деле неграмотная. Думала, что Феокрит читает свое, а оказалось хорошее, но не его. У кого бы только достать... Расспросила знающих людей. Сказали, либо у Неофрона, либо у секретаря городского совета Пигрета. Пойти к Неофрону не решилась — старый, важный, сердитый, Пожалуй, засмеет, Пришлось написать Пигрету, хотя и очень не хотелось. Секретарь городского совета, тридцатилетний гуляка, не раз уже напрашивался и гости к афинянке, но Миртилла его не приглашала. Не нравились рыжие, не эллинские волосы Пигрета, веснушчатое лицо, подслеповатые, вечно красные глаза. Миртилла несколько дней колебалась — писать или не писать. Знала, по даром этот рыжий бабник стихов не покажет. В конце концов, послала с Эвноей табличку. Служанка принесла ответ быстро: приходи, приходи. Хочешь переписать — переписывай.
Миртилла купила на рынке свиток пергамента. Полдня просидела в домике секретаря. Он был человек состоятельный. Пил немало. Немало ему стоили и женщины — гетеры, да и простые порне. Но рыжий гуляка не жалел денег и на свою маленькую библиотеку. Любил мифологию и стихи с ученостью. Побывав в Афинах, купил там гимны Каллимаха и поэму Ликофрона «Александра», о которой говорили, что никто ее толком не понимает, кроме самого сочинителя, да и тот, вероятно, понимает не все... Песен Феокрита у Пигрета оказалось всего три. Миртилла прочла гимн Кастору и Полидевку. Это было так скучно, что она с трудом докончила свиток. Принялась за «Геракла-младенца». Тоже не поправилось. Хотела о любви, а о ней там не было ни слова. Взяла последний свиток — «Колдуньи». Подумали — если и здесь такое же, жаль, что пришла... Начала читать. Сердце забилось. Почувствовала, что щёки горят. Любовь, да какая любовь... И все понятноно — точно о ней, Миртилле, написано. Прочла, перечла и ещё раз перечла. Очинила камышовый стилос, принялись выводить буквы. Читала Миртилла бойко, короткие послания на вощеных табличках привыкла писать, но с пергаментом справлялась плохо. Строки получались неровные, буквы одна меньше, другая больше. Секретарь ей не мешал. Раза два взглянул на неумелые закорючки, улыбнулся и вышел, Терпеливо ждал обещанного.