И вот фуникулер сползает по Владимирской горке. Отец Василий одет «по-граждански», только его густая и широкая борода да довольно длинные волосы намекают на то, что он – лицо духовное. Я тоже сегодня налегке – даже ветровку оставил дома. Народ рядом уже веселый, в подпитии. А ведь только полдень.
Пешеходный мост подрагивает под ногами. Теперь на мосту людно. Все идут на остров, идут с кульками, в которых позвякивают бутылки и шуршат свертки с салом и колбасой. Оттаявший остров снова привлекает любителей пикников. И мы с отцом Василием ничем от них не отличаемся.
Непривычно мне видеть на берегу Днепра возле того самого места, где я чуть не погиб, где после этого мы уже вместе со стариком и батюшкой, да и с остальными, более редкими гостями, моржевали, сразу несколько веселящихся компаний. Один толстяк, уже, видимо, хорошо согревшийся изнутри, стоит по пояс в воде и шлепает себя мокрыми ладонями по животу.
Я оглядываюсь на отца Василия. Он понимает мой взгляд.
– Людей надо любить, – басит он негромко. – Хотя они и сволочи. Но любить надо, иначе они еще хуже станут.
У Давида Исааковича настроение прекрасное. В углу землянки стоит батарея пустых пивных и водочных бутылок.
– За первомайские праздники! – хвастается он. – Тут рублей на двенадцать! Главное, на тот берег перенести!
Мы обсуждаем: где накрывать поляну – в землянке или на берегу? Решаем – между землянкой и берегом, точнее – возле землянки.
Расстилаем старое покрывало. Достаем из двух кульков принесенную снедь и бутылку водки. Старик суетится, расставляя разнобойные тарелки и стаканы. Режем арнаутку и колбасу толстыми ломтями.
Где-то недалеко играет магнитофон.
У отца Василия в руках неожиданно появляется литровая фляга в брезентовом чехле. Он откручивает крышку и наливает в стаканы что-то подозрительно коричневое.
На лице старика возникает вопросительная растерянность.
– Ты что это? – спрашивает он.
– Все путем, – успокаивает отец Василий. Потом из кармана вынимает три маленьких мельхиоровых стопочки и ставит их рядом с наполненными стаканами.
– Мы же пьем, чтобы беседовать, а не для того, чтобы напиваться! – Теперь у него в руках бутылка водки. – Портвейн из стаканов – хорошо, а вот водка требует более постепенного подхода!
– А это ты что налил? – спрашивает старик, кивая на свой стакан.
– Что-что, исконно народный напиток. Квас! Запивать будем!
Слово «квас» действует на старика умиротворяюще. На меня тоже. Я тут же беру свой стакан и делаю большой глоток. Зимой-то кваса не продают, да и сейчас я вроде бы не видел на улицах бочек с квасом.
– Ну что, – Давид Исаакович берет инициативу в свои руки, – за Победу!
Чокаемся. Пьем. Закусываем.
– Победа, друзья, вещь серьезная, – жуя колбасу, слегка невнятно проговаривает отец Василий.
– Еще бы! – вторит ему старик. – Сколько крови-то пролито!
– Я не про ту победу, – батюшка машет рукой. – Я про победу, которая в душе возникает и остается, когда человек живет в согласии с Богом.
– Ну хоть сегодня бы дал Богу отдохнуть! – Давид Исаакович огорченно мотает головой. – Мы же празднуем, а не молимся!
– А какая разница? Молитва – тоже праздник. Ну ладно… – Теперь уже батюшка трясет головой, и когда он трясет, то и шевелюра его буйная приподнимается, и борода из стороны в сторону ходит. Я сразу вспоминаю надпись на новых длинных автобусах, недавно появившихся в Киеве. У них посередине что-то вроде гармошки, когда они поворачивают на перекрестке, то автобус «ломается», а потом выравнивается. Так вот написано там: «Осторожно, занос 2 метра!»
– Ну ладно, – повторяет отец Василий. – Хотя ты, Давид, не прав. Бог ведь тебя любит! Сколько раз приходила к тебе сюда милиция? Сколько раз обещали снести твою землянку к чертовой матери? А не снесли. Почему? Потому что с тобой Бог!
– Хорошо, – устало кивает старик. – Бог со мной! И то верно!
Теперь уже старик наполняет стопочки, а батюшка подливает в стаканы квас.
– Давид Исаакович, – заговариваю, наконец, и я. – У меня к вам просьба от Миры и вашей жены.
– Чего им еще надо? – удивляется старик.
– Их опять не выпускают.
– Ну а я здесь при чем? Расписку написал, что не держу их тут.
– Дело в том, что вы не развелись официально, а ОВИР неразведенных не выпускает.
– Бог против развода, – вставляет свои пять копеек отец Василий.
Разговор опять вот-вот уйдет в божественную плоскость, и я спешу его, разговор, задержать в реальности.
– Вы бы действительно развелись. Всего-то и надо только в ЗАГС сходить.
– Туда? – возмущенно вопрошает Давид Исаакович и тычет рукой в противоположный берег Днепра.
– А что тут такого? – удивляюсь я.
– Я туда уже лет пять не ходил!
– Но ведь бутылки собираетесь сдавать!
– Я думал тебя попросить бутылки сдать, – признается он.
– Но вы поймите, они же всю мебель продали, на чемоданах сидят. Им тяжело.
– Сегодня – девятое мая! – напоминает старик. – Мы сегодня никаких таких бесполезных разговоров разговаривать не будем! И точка! Пьем за Победу! И за ту, над Германией, и вообще за все победы. – Он поворачивается лицом к батюшке: – Чтобы все победившие счастливы были!
Мы сидим. Солнышко пробивается сквозь ветви деревьев и щекочет своими лучами мои щеки. Разговор давно ушел от Дня Победы, и отец Василий с Давидом Исааковичем уже минут пять спорят: кто жил в переходе над входом в Пассаж. Давид Исаакович говорит, что какой-то известный портной там жил. Батюшка уверяет, что там до сих пор живет любовница Корнейчука.
– Того, что сказки писал? – спрашиваю я.
– Нет, то Корней Чуковский сказки писал, а Корнейчук – пьесы.
Интерес мой к этому Корнейчуку сразу затихает. К театру я равнодушен.
Бутылка водки пуста. Удивительно, как долго мы ее пили. Уже пятый час. Вот что значит – малые дозы.
Я снова заговариваю о разводе, и на этот раз старик уже особенно не протестует. Он слушает и понимающе кивает. Потом вдруг тяжело вздыхает и говорит: «Ну раз все равно бутылки сдавать…»
От радости я обещаю, что сам отнесу бутылки на тот берег и сдам.
Давид Исаакович лицом выражает благодарность, но благодарность эта вдруг сменяется обеспокоенностью.
– Что такое? – напуганно спрашиваю я.
– ЗАГС – это же присутственное место! – говорит он. – А у меня никакой такой одежды нет, чтобы туда идти! Это же костюм нужен, рубашка с галстуком, туфли…
Батюшка понимающе кивает.
– Да, – говорит он. – Некоторые в ЗАГС лучше, чем в церковь, одеваются!
«Ну вот, – думаю я. – Еще одна проблема…»
А на душе все равно некое умиротворение. Согласился же он идти разводиться! Это главное!
– А пускай вам Лариса Вадимовна одежду для ЗАГСа купит, – говорю я. – Это же ей развод нужен, а не вам. Вы без этого развода уже пять лет спокойно живете!
– Девять! – поправляет он меня. – И точно! Пускай сама мне костюм и все остальное покупает, тогда и пойду в ЗАГС!
Все бы ничего, только приходится мне в этот вечер тащить с собой на другой берег две сумки пустых бутылок. Старик настоял, чтобы я начал выполнять обещанное незамедлительно. Никакие мои протесты и ссылки на то, что сегодня приемные пункты не работают, не помогли.
Рядом налегке идет по мосту батюшка.
– Красиво звенят, – кивает он головой, прислушиваясь к звону бутылок в сумках.
86
Киев. Август 2004 года.
– Пожалуйста, Сергей Палыч, вот моя новая визитка. – Догмазов небрежно опускает прямоугольничек на рабочий стол. – Новый офис, новый домашний адрес. Все меняется в стране к лучшему.
– Кофе? Чай? – спрашиваю я у самоуверенного посетителя.
– Чай.
– Нилочка, два чая! – говорю я секретарше по телефону.
– Давненько я у вас тут не был. – Догмазов окидывает кабинет взглядом. – А у вас ничего не поменялось, все по-прежнему.
Я пожимаю плечами:
– Меня здесь все устраивает.
– Кто-то из классиков марксизма-ленинизма говорил: «Нельзя останавливаться на достигнутом!» А вы, Сергей Палыч, остановились! Пора бы задуматься о будущем.
Я смотрю на его вытянутое, чем-то напоминающее лошадиное, лицо, смотрю ему в глаза. Пытаюсь понять его мысли, но ничего не выходит. Вспоминаю, как он водил меня, как невесту на выданье, по разным кабинетам. Поводил, посмотрели на меня – и все. Тишина. Уже год прошел с тех пор, как я впервые задумался, чего он от меня хотел и куда собирался продвигать.
– Ну а что вы хотите предложить, Сергей Дмитриевич? – спрашиваю я напрямик.
– Хорошо, не будем ходить вокруг да около. Через пару недель появится вакансия в Администрации президента. Честно говоря, я ждал для вас другой вакансии, но думаю, что надо хватать и эту.
– И кем же я буду работать?
– Заместителем начальника отдела внутренней политики.
– Вы считаете, что это выше моей сегодняшней должности? – удивляюсь я. Губы растягиваются в иронической усмешке.
– Для того, чтобы дальше прыгнуть, нужно отойти назад для разбега, – назидательно, как пожилой школьный учитель, говорит Догмазов. – Сейчас у вас очень хорошее досье, но оно может быстро устареть, или в него могут внести какие-нибудь неприятные мелочи, и тогда ваша сегодняшняя должность окажется в прошлом.
Нилочка вошла с подносом как раз в тот момент, когда посетитель произнес эти слова. Я заметил, как в ее зеленых глазках промелькнул огонек беспокойства. Она нехорошо посмотрела на затылок Догмазова.
– Я должен все обдумать, – выдохнул я, понимая, что реагировать резко на этот мягкий шантаж не стоит.
На шантаж вообще реагировать резко нельзя. Шантаж давно стал инструментом для достижения совершенно положительных целей. Что поделать!
Догмазов делает несколько глотков чая, поднимается.
– Сергей Палыч, вы мне обязательно позвоните до конца недели! Я понимаю, у вас сейчас семейные планы, но это дело срочное.
Когда посетитель ушел, в кабинет заглянула Нилочка.