– Может, вам лучше кофе сделать?
– Сделай! – киваю я.
Она уносит чашки с недопитым чаем. Я подхожу к окну, смотрю на серый цвет сталинского здания напротив. Там, над зданием, – ярко-синее небо. И мой взгляд словно канатом тянет вверх. Подальше от серости этого здания. Меня пробирает дрожь. Внизу на улице перед министерством симметрично расставлены черные «мерседесы». Как какой-то выложенный машинами траурный цветок. Только в центре не хватает главного лепестка, точнее, центральной тычинки-пестика – машины министра.
– Кофе! – звенит за спиной голосок Нилочки.
Черный «шестисотый пестик» заезжает в оставленное для него пространство, и мой шеф в сопровождении белобрысого молодого помощника, оба в темных костюмах, заходит в здание.
«Мне действительно здесь надоело, – думаю я, снова всматриваясь в скучные линии серого здания напротив. – Мне хочется перемен, но они и так произойдут в октябре, когда наша двойня появится на свет божий. Слишком много перемен – вредно!»
87
Киев. Декабрь 2015 года.
Майя Владимировна удивлена. Она не понимает, как это можно обычную жареную картошку запивать «Бордо Гран Кру». А я все время улыбаюсь. Молча жую картошку и пью вино.
– Может, сегодня особенный день? – Майя задумывается. – Что у нас в декабре?
– Перестань, – обрываю я ее гадания уже совершенно по-свойски. – Эта картошка имеет отношение к Ватикану.
По ее лицу видно, что мое объяснение добавило еще больше тумана в ее голову. Я отодвигаю тарелку в сторону и неспешно объясняю ей и про чудо, зарегистрированное Ватиканом, и про беспокойство Москвы.
– Но чудо все-таки было? – спрашивает она.
– Да, соседи этой старухи и даже жители соседних сел подтвердили: было небесное сияние, какой-то необычный шум. Один сельский учитель истории даже попробовал сфотографировать. Он уверен, что прилетали инопланетяне. Но на негативе ничего не видно.
– Может, это действительно провокация Ватикана? – совершенно серьезно предполагает Майя. – Сами прислали кого-то, потом сами помогли раздуть из этого чудо. В Западной Украине ведь полно воинских частей, а там за пятьдесят долларов любой может на вертолете покататься.
Моя рука, потянувшаяся за бокалом, вдруг дрогнула. Я всматриваюсь в свою ладонь. Припоминаю, как щемила она, натертая рукояткой лопаты, когда я агрессивной трудотерапией избавлялся от стресса. Что-то уж очень похоже… Хотя никакой картошки никто не сажал…
– Ты беспокоишься? – замечает Майя Владимировна. – Не стоит. Церкви всякие важны, церкви всякие нужны. – Ее милый ротик расплывается в невинной улыбке.
Она права. Я как-то быстро привык к тому, что она всегда права. Нет, не всегда, а в последние два-три месяца, с тех пор как мое отношение к ней улучшилось.
На ней сегодня темно-синяя твидовая юбка и объемный рельефный свитер в большую клетку. Точнее, в зеленые и темно-синие клетки. Хоть проси ее прилечь и играй на ней в особые шашки.
– У тебя не топят? – спрашиваю я.
– Топят, но из окна дует.
– Так заклей окно.
– Не хочу. Ты знаешь, когда этот холодный сквозняк касается ночью моей кожи, я получаю странное удовольствие. Словно до меня дотрагивается любимый с того света.
Я в это время пил вино. Отличное, породистое бордо. И чуть не поперхнулся.
– Тебе нужен психолог, – прошептал я откашлявшись, отнимая ладонь ото рта. – Какое же это удовольствие?
– Я же сказала – странное! Понимаешь, иногда и боль может оказаться странным удовольствием. Ты когда-нибудь убираешь заусеницы вокруг своих ногтей?
– Заусеницы? – Недоумение заполняет мой взгляд, направленный на Майю.
– Ах да, ты ведь и не знаешь, что это такое! Как всякий мужчина. Сначала они тебе не мешали, а потом ты просто отдавал свои пальцы в руки специалистам, и они тебе сами аккуратненько подрезали, шлифовали ногти, убирали заусеницы.
Она была права. Но я не имел никакого желания это подтверждать – ни словом, ни жестом, ни кивком. Но она и не ожидала подтверждения.
– А я, – продолжала Майя, – когда привожу в порядок ногти, то кожу у основания ногтя соскребаю до тех пор, пока не почувствую особую, колющую боль. И мне это нравится. Для меня такая боль – особый сигнал! Колокольчик! Который звенит, напоминая, что я жива, что все мои нервные окончания готовы принимать и воспринимать окружающую жизнь. И реагировать на нее. Я всякую боль на себя примеряю. Будет тебе больно, я и твою боль примерю! Когда с Игорем это произошло, я была готова его сердце себе пересадить, чтобы и эту боль сделать физической, чтобы носить его в себе до смерти. Сейчас эта боль уже не актуальна. А новой нет.
Последние слова она произнесла с сожалением, и я едва удержался от того, чтобы снова не посоветовать ей обратиться к психологу или психиатру.
Но вместо этого я предлагаю пойти и выпить кофе у нее, там, где холодный сквозняк вызывает странное удовольствие.
Она пугается. Наотрез отказывается. Говорит, что ей вообще кофе не хочется. И буквально через пять минут уходит, оставив меня в весьма озадаченном состоянии.
«Почему? – пытаюсь я понять такую ее реакцию на мое безобидное предложение. – Или все-таки она посчитала мое предложение двусмысленным?»
Я вдруг начинаю хохотать. Меня осенила догадка: Майя могла подумать, что я просто ее возжелал как женщину! Да, женщина могла бы так подумать, хотя у меня и в мыслях до сих пор не было никакого эротического любопытства к ней, к Майе. Но сказать ей это – обидится. Помолчим.
88
Киев. 11 мая 1985 года.
К универмагу «Украина» мы с Мирой и ее мамой приехали за полчаса до открытия. Подошли к группе людей у центрального входа.
– Номер сто пятнадцать! Фамилия? – выкрикивал кто-то.
– Иванченко! – ответил женский голос.
– Вы теперь сто четвертая!
Я видел, как женщина наслюнявила огрызок химического карандаша и быстро написала им свой новый номер на ладони.
– Это очередь на холодильники, – понимающе объяснила мне Мирина мама.
Мы отошли чуть в сторону.
Универмаг открылся ровно в девять. Мужские костюмы продавались на втором этаже.
Уже через пару минут мы нашли нужный отдел и разбрелись по нему, рассматривая однообразное разнообразие мужских костюмов. Отличались они в основном только размерами. Конечно, были тут и черные, и темно-синие, и даже серые костюмы, но все одинакового покроя.
– А какой у него теперь размер? – спросила, оглянувшись на дочку, Лариса Вадимовна.
– Ну, он примерно такой, – Мира обняла воображаемого отца.
– Так похудел? – удивилась мама.
Мира пожала плечами.
– А у тебя какой размер? – спросила она, прищуренно глядя на мой потрепанный джинсовый пиджачок, купленный еще года три назад у знакомого фарцовщика.
– Сорок восемь-пятьдесят, – ответил я.
– Так он что, – Лариса Вадимовна опять перевела взгляд на Миру, – он что, худее его? – кивнула на меня.
– Да, худее и ниже.
– Ну, что ниже, это я помню! Но на всякий случай лучше взять сорок восьмой. – Снова взгляд в мою сторону.
Минут через пятнадцать она остановила свой выбор на сером костюме швейной фабрики «Салют». Ничего особенного. Пиджак на четырех пуговицах, брюки с молнией в ширинке. Вполне пристойный выбор. Только цвет мне не понравился. Слишком мышиный.
Рубашку и галстук купили за пять минут. А вот в отделе обуви пришлось потоптаться. Размера ноги Давида Исааковича никто не знал. Мама Миры решила вычислять размер с помощью логики. Чаще всего встречается сорок второй. Вот и у него, она кивнула на меня, тоже сорок второй. Но Давид ниже на полголовы. Тридцать девять – это еще женский размер. Настоящие мужские размеры начинаются с сорокового. Так что у Давида, наверное, сорок первый!
Коричневые туфли были на два рубля дешевле черных, и эта разница сыграла свою роль.
– Теперь надо отдохнуть, – устало выдохнула Мирина мама.
Мы спустились на первый этаж, и она купила три стакана чая и три ромовых бабы.
89
Киев. Август 2004 года. Вечер.
– Где вы находитесь? – трещит из динамика диспетчерской связи женский голос.
– В лифте! Застрял! – кричу я.
Сегодняшний день после явления Догмазова покатился по наклонной. В моем кабинете нашлись потерявшиеся документы на приватизацию Суходольского кирпичного завода. Тот завод стоит копейки, но министр договорился до того, что сказал, будто я специально торможу приватизацию – ради собственных корыстных интересов. После этого я не удержался от двух рюмок «Хэннесси» и теперь вот, приехав домой, застрял в лифте.
– Нажмите кнопку «Стоп»! – командует диспетчер.
– Я и так стою.
– Нажмите!
Я нажимаю.
– Нажали?
– Да.
– Теперь нажмите кнопку нужного этажа.
Палец вдавливает в металлическую панель кнопку «13», как врага. И лифт почему-то едет вниз.
«Надо поговорить со Светланой», – думаю я, пытаясь настроить себя на спокойствие.
– Вы вверх? – спрашивает девочка с белым пуделем на поводке, появившаяся в открытых дверях лифта.
– А это какой этаж?
– Пятый, – отвечает девочка.
– Мне надо вверх, но лифт поехал вниз.
– Значит, вы уже были наверху, – спокойно объясняет мне девочка.
– А тебе вниз?
– Мне на первый! Надо Павлика выгулять. – Она кивает на собаку.
Я спускаюсь до первого и снова нажимаю кнопку своего этажа.
В квартире тихо звучит музыка. Из гостиной в холл падает свет. Слава богу, Светлана дома. Мне очень хочется с ней поговорить, обнять ее, погладить по животу, в котором, как рыбки, плавают двое наших детей.
Мою руки. Захожу в гостиную. А там сюрприз. За столом напротив Светы сидит – я не могу ошибиться – Жанна с Большой Окружной. Она сидит лицом ко мне и улыбается.
– Ты сегодня поздновато, – обернувшись, говорит Светлана. – Но мы все равно без тебя не ужинали.
У меня отнимается речь. Мало того, что у меня в квартире сидит проститутка с Окружной, так нам еще предстоит и ужинать вместе! Замечательно! Что делать? Поднять скандал и выгнать ее к чертовой матери? Что скажет Светлана? Это же она ее сюда позвала. Больше некому. Да и скандалы я не люблю. Я тяжело вздыхаю.