Она выходит первой. Ее отвезут на Десятинную, а я еще останусь тут ненадолго. Должен подойти Светлов. Надеюсь, ему будет что мне рассказать.
127
Киев. 12 января 1992 года.
– Ты опаздываешь, – говорит мне отец Василий, как только я спускаюсь в кафе-подвальчик «Квинта» на Большой Житомирской.
Мы действительно договорились на час дня, но на улице гололед, да и транспорт едва ходит.
Он заказывает мне пятьдесят граммов водки. Я усаживаюсь за столик, не снимая найденного недавно дома в шкафу старого овчинного кожуха. На улице минус пятнадцать. Жалко, мне не удалось найти ни рукавиц, ни перчаток.
– Так что за новости? – спрашиваю я батюшку.
– Сначала выпьем, – хмуро говорит он.
Я поднимаю стопку, чтобы чокнуться, но он отводит свою стопку в сторону. Как на поминках.
«Ага! – понимаю я. – Действительно, кто-то умер. Неужели старик?»
– Давид Исаакович нас покинул, – выпив водку, тихо говорит отец Василий. – Инсульт.
Я понимающе и скорбно киваю.
– Когда похороны? – спрашиваю.
– Это нам решать. У него никого, кроме нас с тобой, не было. Бывшей жене и дочери сообщать не стоит. Пока не стоит.
Он достает из кармана своей старенькой дубленки связку ключей и кладет на стол.
Потом долго и пристально смотрит мне в глаза.
– Знаешь, – наконец произносит он, – завтра его надо забрать из морга. Но я думаю, он не хотел бы похорон.
– А что бы он хотел? – интересуюсь я, пытаясь понять ход мыслей батюшки.
– Если ты мне поможешь, мы его порадуем…
– …? – Вопрос он прочитывает в моих глазах. Сформулировать его быстро и четко я не могу.
– Помнишь, на месте своей землянки он насыпал могильный холмик и поставил крест? Это и будет его могила! Его любимое место, его настоящий дом, без всяких соседей и общей кухни.
Я киваю. А в голове к первому немому вопросу добавилась масса новых, более конкретных. Как перевезти покойника на Труханов остров? Как и чем долбить замерзшую землю? Вообще: как хоронить? В гробу? Или просто так?
– А так вообще можно? – осторожно спрашиваю я.
– Один Бог нам судья, и Бог этого не запретит!
Я пожимаю плечами.
– Я был у него дома, – батюшка кивает на связку ключей. – У него там были деньги. На похороны и поминки должно хватить.
128
Цюрих. 25 октября 2004 года.
Результаты последнего медосмотра Светланы внушили дополнительную уверенность в послезавтрашнем дне. Но в клинике Светлану и Валю ожидали уже завтра с утра. На всякий случай, как сказал врач. Тот же врач провел своеобразное собеседование со мной и с Димой. Я пошел первым, а переводчицей у меня была Валя. Ее щеки накануне родов горели здоровым румянцем. Я не прекращал сравнивать ее со Светланой, точнее, их настроение, улыбки, самочувствие. И на щеки я обратил внимание потому, что лицо Светланы, наоборот, отличалось особой бледностью, появившейся уже здесь, в Цюрихе. Она и отдыхала больше, чем Валя, но печать усталости не сходила с ее лица, глаза не горели привычным огнем. Конечно, вынашивать одного ребенка легче, чем двойню, думал я. И этим объяснял себе всю разницу между самочувствием и состоянием двух сестер.
– Вы хотите присутствовать при родах? – спрашивал меня врач.
– Я не против, но жена не хочет.
Валя перевела.
– Тогда мы будем держать вас в курсе с того момента, как отойдут воды. Вы можете находиться в комнате отдыха, это рядом с палатой вашей жены. Как только процесс начнется, мы переведем ее в родильную, дальше по коридору. Мы вам будем регулярно все сообщать.
– А как они будут мне сообщать? – Я посмотрел в голубые глаза Вали. – Я же немецкого не знаю!
– Будут сообщать по-английски, – ответил врач.
Собеседование с Димой длилось намного дольше, чем со мной. Ему тоже переводила Валя, и я, ожидая за дверью кабинета врача, слышал иногда внезапные и короткие вспышки спора между Валей и Димой. Наконец они вышли. Дима был сердит.
Когда мы втроем вернулись в гостиницу, Светлана еще спала. К вечеру она проснулась, ожила и даже захотела есть.
Дима отправился к берегу озера. Он все еще был не в настроении. Ужинали мы втроем. За ужином Валя и рассказала о том, что врач категорически запретил Диме присутствовать при родах. Врач сослался на телефонный разговор с профессором-психиатром из Лейкербада. Дима тут же, в кабинете врача, твердо пообещал дать своему профессору в морду, как только они вернутся в альпийский городок.
– Да ладно, успокоится, – махнула рукой Валя. – У меня еще таблетки есть, которые профессор для него давал. Против раздражительности. Я уже бросала ему как-то в чай. Точно, помогают. Сразу ласковый и чуткий делается.
Я вдруг поймал себя на мысли, что совершенно не воспринимаю Валю как хотя бы даже слегка душевнобольную. Я помнил еще ее замершее, озадаченное выражение лица в саду Глуховского дома-интерната. Она была медлительна. Болезнь прочитывалась не только в ее мимике, но и в каждом жесте, каждом шаге. Теперь же за столом сидела совершенно здоровая, нормальная, красивая молодая женщина. Беременность еще больше оживила черты и краски ее лица. В отличие от Светланы – снова не удержался я от сравнения. А тот, с кем рядом она лечилась, кто стал ее мужем и отцом ее послезавтрашнего ребенка, мой брат-близнец, уже давно не похожий на меня, так и не вылечился, так и остался, как иногда говаривала мама, бедным шизофреником. Человеком непредсказуемого поведения, а значит, и непредсказуемой судьбы. Хотя все равно за последние месяцы, особенно с начала беременности Вали, он стал намного нормальнее. Я уже давно не слышал от него негромких, печальных монологов о бессмысленности и скуке жизни.
– Я уже собрала вещи, – похвасталась Валя, вылавливая ложкой креветки в супе с гордым названием «Аляска». – Хотя они сказали, что сразу после родов подарят «Набор новорожденного». Там несколько памперсов, детские кремы, масло для кожи и всякое такое! А тебе, наверно, сразу два набора подарят!
Светлана улыбнулась, но улыбка у нее получилась вымученной. Хотя аппетит был нормальный.
– Ой, они бегают! – вдруг радостно проговорила она, схватившись обеими руками за живот. – Дай руку! Дай руку!
Я нежно опустил ладонь на ее живот и тут же почувствовал, как по ладони сквозь кожу живота быстро пробежали маленькие ножки.
Ее улыбка посветлела, освободилась от вымученности.
Невидимые ножки продолжали бегать по моей ладони. Может, это и не ножки были, но не важно. Ощущение было удивительное. Одним словом – это было настоящее чудо. Словно дети стучали в мою ладонь из живота Светланы, предупреждая, что они вот-вот выйдут. Будто бы они спешили увидеть нас, своих родителей, объединиться с нами в одну веселую, неугомонную семью.
129
Киев. Декабрь 2015 года.
Генерал Светлов перестал приносить хорошие новости. За это его можно было бы и разжаловать. Но новости он не создает, а только приносит. А мне надо найти тех, кто эти огорчительные известия создает.
Перед тем, как вчера после полуночи уйти из музея, я долго смотрел на «Портрет неизвестного». Смотрел и завидовал. Как бы мне хотелось стать неизвестным. Можно даже без портрета. У нас же что ни президент, то беда для страны. В учебниках для детей уже обходятся только датами президентства. О достижениях Украины за время этих президентств – ни слова. Детей надо оберегать от истории. Особенно от новейшей.
Я представил себе какой-нибудь учебник лет этак через сто! «Президенту Бунину С. П. пересадили сердце трагически погибшего олигарха. Сердце было больным и работало исключительно благодаря вживленной батарейке или, как там его, стимулятору. Когда президент Бунин попробовал выяснить подробности собственной операции, оказалось, что хирург умер, его два ассистента погибли в одной и той же автокатастрофе, анестезиолог исчез, а все операционные сестры страны отрицают, что принимали участие в операции. После этого и сам Бунин С. П. врезал дуба, потому что батарейка в сердечном стимуляторе села, а заменить ее было некому. Или нечем».
Грустная улыбка прошла по моим губам. А мысли продолжали течь.
«Или какой-нибудь экзамен в школе: «Кто был Бунин Сергей Павлович?» – «Президент, у которого украли диван». – «Правильно. А как назывался этот диван?» – «Диван майора Мельниченко». – «А кто был майор Мельниченко?» – «Самый загадочный герой Украины, хитрый, как гетман Мазепа. Он очень любил посидеть на этом диване». – «Правильно, садись. Отлично!»
Все бы ничего. Только сегодня меня повезут на томографию сердца. Кажется, само сердце предчувствует неладное. Как собака иногда предчувствует или ощущает на расстоянии смерть хозяина. Сердце стучит с перебоями, неритмично.
«Холодную ванну!» – просит меня мое состояние.
«Ни фига! – отвечаю я. – Сначала к врачам».
130
Труханов остров. 13 января 1992 года. Вечер.
Если смешать американский фильм ужасов с советским кино о блокадном Ленинграде, то получится наш сегодняшний вечер. Давида Исааковича мы забирали из морга больницы «скорой помощи». Забирали не утром, а уже в наступавшие зимние сумерки, после половины четвертого. Отец Василий обошел несколько стоящих у больницы микроавтобусов с красными крестами, поговорил с водителями и санитарами. Выбрал более общительных и действительно уговорил их помочь нам в осуществлении «последней воли усопшего», о чем, правда, сам усопший нас не просил.
Сперва в морге мы привели старика в приличный вид. Надели на него костюм, купленный для развода с женой. Потом погрузили в «скорую помощь». И поехали.
Ехали тихо, без мигалки и сирены. Удивительно легко удалось заехать на заснеженный Пешеходный мост. Доехали до острова, но съезжать с моста водитель «скорой» наотрез отказался. Так что выгрузили мы носилки с Давидом Исааковичем прямо на снег. Аккуратно сняли его с носилок, чтобы вернуть мединвентарь хозяевам, и еще минут десять помогали водителю практически вручную разворачивать микроавтобус, чтобы смог он поехать обратно.