— Не надо, младший лейтенант. Я верю вам, — остановил его комиссар. — Садись. — Бузуков сел, отодвинул от себя стакан с чуть отпитым чаем.
— Девчонка-то хоть интересная? — спросил Анисов с отеческим расположением, поглаживая ладонью гладко выбритую полную щеку, отливавшую густой синевой.
— Красивая… — признался Бузуков, еще более краснея.
— Ну, вот видишь… Напиши ей, если умная — поймет…
— Она умная… Просто стыдно, что все так получилось.
«А ведь не ровен час влюбился», — подумал Анисов.
— Ну ничего, ничего. Потом будете всем рассказывать, как вы познакомились. Жизнь-то, милый, у тебя вся впереди.
На следующий день Анисов с утра ушел в батальон Воронина и пробыл там весь день. Чем больше он узнавал Воронина, Бузукова и Арбутова, тем сильнее проникался к ним уважением и доверием.
Встретился комиссар и с Трушковцом. Тот своего отношения к Бузукову скрывать не стал: уж в разведку такого он бы, конечно, не послал.
— Есть более подходящие и надежные, — отрезал он.
— Воронин, однако, другого мнения, — возразил ему Анисов.
— Воронин… — Трушковец пожал плечами. — Воронин демократ…
— Это что, плохо? — с интересом спросил Анисов.
— На войне — да. С демократией и жалостью победы не добиваются.
Комиссар ничего не сказал, только пристально посмотрел на Трушковца.
Анисов знал: Трушковца в полку недолюбливают многие офицеры за кичливость, высокомерие, резкость, часто переходящие в грубость. Он допускал, что, возможно, в какой-то степени это и из чувства зависти. Менее чем за полтора года Трушковец выдвинулся до заместителя командира полка, был уже представлен к званию майора.
Хорошего разговора с Трушковцом на этот раз так и не получилось. Зато Хребтов, после обстоятельного разговора с Анисовым, изменил свое мнение о Бузукове. И когда слушал окончательный план вылазки, даже похвалил Воронина с Бузуковым.
— Молодец, младший лейтенант! Молодец! Теперь скажи откровенно: сам-то мог бы осуществить свой замысел?
— Так точно, товарищ подполковник! — обрадовался Бузуков.
— Подбирай напарника.
Через сутки после этого разговора в самом ближнем к линии фронта блиндаже Бузуков, старшина Кривчук и Воронин ждали наступления темноты. День был пасмурный, ветреный, но дождя как будто не предвиделось.
Старшину Кривчука, незадолго перед заданием получившего это звание, Бузуков выбрал себе в напарники сам, учитывая главным образом его незаурядные физические данные, что должно было немало пригодиться при захвате языка.
Арбутов, правда, был против Кривчука, но доводов веских у него не было.
Когда совсем стемнело, Воронин пожал разведчикам руки, и Бузуков с Кривчуком быстро скрылись из виду.
Над передовой, куда они поползли, то и дело взлетали осветительные ракеты, оттуда доносились отдельные выстрелы, темноту ночи то в одном, то в другом месте прочерчивали цветные линии трассирующих пуль.
На операцию отводилась всего одна ночь, а при удачном и быстром захвате языка — два-три часа. И только в крайнем случае, если разведчикам придется по каким-либо обстоятельствам переждать день в овраге у кустов, как это предусматривалось одним из вариантов, — сутки.
Однако через час Воронину доложили, что Кривчук вернулся один. Вскоре его доставили к нему, а затем и к Хребтову. Вид у старшины был страшно растерянный.
По его словам, случилось что-то неладное. Бузуков пополз вперед, предупредив Кривчука, что будет ждать его за минным заграждением. «Если завяжется свара — не лезь, уходи», — строго наказал он старшине.
Как только, по предположениям Кривчука, Бузуков приблизился к немецким позициям, зажглись ракеты, началась стрельба, послышались голоса немцев, затем смех, радостные крики, и все смолкло.
Сообщение это и сам факт возвращения Кривчука ошеломили в полку всех. В то, что он рассказывал, верилось с трудом.
Стали ждать возвращения Бузукова, но прошли ночь, день и еще одна ночь, а о нем ни слуху ни духу по-прежнему не было. По всей линии обороны, занимаемой полком, да и соседними частями дивизии, было установлено тщательное наблюдение. Немцы, однако, ничем не проявляли своего беспокойства ни в ту ночь, когда исчез Бузуков, ни в последующие сутки, и это особенно смущало командование полка.
Представители штаба дивизии, узнав о возвращении Кривчука, тут же прибыли в полк. Уже немолодой майор из особого отдела долго беседовал с Ворониным, Арбутовым. Разговаривал с Хребтовым и Анисовым.
— А может быть, действительно не следовало посылать Бузукова? — спросил он осторожно у Анисова.
— Почему же вы так думаете о младшем лейтенанте? — в вопросе Анисова было нескрываемое отчуждение.
— Я просто спрашиваю, Константин Михайлович.
— Мы не знаем, что случилось с Бузуковым. Я не думаю, что здесь допущена ошибка. Человек он верный и, если жив, как-то даст о себе знать.
На четвертый день после исчезновения Бузукова, к вечеру, в полк прибыл комдив. На узком совещании он устроил разнос за неумелую и беспечную организацию вылазки, за безответственность при подборе кандидатуры. Он ссылался на материалы проверки, в которых фигурировало признание Кривчука: ему якобы показалось подозрительным поведение Бузукова, оставившего, его. Кроме того, он ясно слышал голос Бузукова, разговаривавшего с немцами на их языке и именно поэтому вынужден был возвратиться.
— Трудно поверить, как это вы, товарищ Хребтов, опытный и боевой командир, могли допустить такой промах. Виновных строго накажем. Воронин и Арбутов будут понижены в должности и звании. Прошу через три дня доложить мне лично, какие меры приняты па предупреждению возможных провокаций со стороны немцев. — Комдив недовольно взглянул в сторону тяжело вздыхавшего Анисова.
— Вы, я вижу, не согласны, товарищ Анисов.
Комиссар встал.
— Я не просто не согласен, я, говоря честно, не верю в эти поспешные и предвзятые выводы проверки, которые вам доложены. Проверявшие не знают ни Воронина, ни Арбутова, ни тем более Бузукова…
Комдив раздраженно прервал его.
— Но Бузукова-то нет! Или у вас есть другие сведения, товарищ Анисов?
— Пока только убеждение в порядочности и преданности Бузукова.
— Преданность кому? — съязвил майор из штаба армии, прибывший с комдивом.
Анисов круто повернулся к нему, лицо его выражало нескрываемое возмущение.
— Давайте без острот, — вовремя вмешался комдив. — Убежденность, товарищ Анисов, — качество прекрасное, но к делу его не подошьешь. Я тоже не особенно верю в преднамеренный переход Бузукова, но уже и то скверно, что вместо их языка, мы к ним послали своего, да еще великолепно осведомленного о наших боевых порядках. — И обращаясь к командиру полка: — Вы поняли, подполковник Хребтов?
— Так точно, товарищ полковник! — отчеканил тот, и по дрожанию голоса, по тому, как он вытянулся по стойке смирно, как сжал губы и посмотрел на комдива, было видно, что он случившееся очень переживает. — Вы правы в своей оценке. Мы действительно допустили ошибку и исправим ее. Я готов нести ответственность, но просил бы не наказывать так строго капитана Воронина и старшего лейтенанта Арбутова. Это мой промах.
— Я не знал, что у вас, товарищ Хребтов, такое мягкое сердце. Не похоже это на вас.
Было темно, когда Хребтов и Анисов, проводив комдива до машины, молча возвращались по ходу сообщения. Хребтов думал, каким будет приказ командира дивизии, и в глубине души жалел, что решился послать в разведку именно Бузукова. Чем больше он размышлял об этом, тем сильнее разгоралась в нем неприязнь к Трушковцу, который хоть и не показывал своего торжества, но что-то слишком уж назойливо и услужливо вертелся на глазах. «Чего доброго и в дивизии все узнают, а может, и в армии, а на очереди новое звание, да и дела в полку шли неплохо», — рассуждал Хребтов. О преднамеренном переходе Бузукова он старался не думать.
А Анисов, шедший немного впереди, в какой раз за эти дни старался понять, что могло случиться с Бузуковым. Почти ежедневно перед операцией он встречался и много разговаривал с ним и был уверен, чувства не обманывали его, Бузуков сделает все, что в его силах. Не сомневался и в твердости его духа. Но как доказать это другим?
Уже совсем стемнело. На правом фланге, у соседей, местность все время усиленно освещалась, с той и с другой стороны время от времени слышались одиночные выстрелы. И вдруг, словно по команде, разгорелся настоящий бой: разрывы мин, пулеметные и автоматные очереди, осветительные ракеты.
— Что такое там у них? — насторожился командир полка, ускоряя шаг. — Надо узнать, что у соседа.
В штабе он связался по телефону с соседом.
— Что там у тебя, Федор? — спросил после приветствия Хребтов.
В трубке послышался иронический тенорок Лаврова.
— А ничего. В домино играем… Наши ребята «жениха» привели, а немцы догадались, вот и бесятся. Скоро перестанут.
— Богатый «жених»? — не сумел скрыть зависти Хребтов.
— Нет, так, подросток. Погоди-ка… Кажется, двух ведут. — Хребтов молча слушал, пока сосед выяснял что-то. «Женихов» было действительно двое.
— Я тебе звякну попозже, Павел, — попрощался Лавров.
Хребтов положил трубку, помолчав немного, повернулся к Анисову, проговорил тоном выговора:
— Вот, двух языков захватили. Повезло этому черту рябому, — Хребтов с шумом встал и, не сдерживаясь более, заходил из угла в угол, распаляя себя крепкой бранью. — Олухи царя небесного!.. Турки!.. Провалить такую операцию!.. Послали… — Он не сказал, кого послали. — Как, как это можно было допустить? Теперь стыда не оберешься…
Анисов сидел в углу, вместе с начальником штаба рассматривал какую-то бумагу. На разбушевавшегося Хребтова он старался не обращать внимания, хотя и брала досада: так распускать себя на глазах у подчиненных.
— Вызовите сюда этого разгильдяя Воронина! — кричал Хребтов начальнику штаба.
— Что случилось-то, Павел Сергеевич? — не выдержал все-таки Анисов.
Хребтов даже головы не повернул в его сторону, будто не слышал.