– В смысле?
– Кьяра сказала, что ты только что ушел, и я решила тебя догнать. – Она окинула меня пристальным взглядом. – У тебя все в порядке?
– В полнейшем. Может, выпьем кофе или чего-нибудь… съедим? – я чуть было не брякнул «покрепче». Если я и дальше буду заниматься воровством, мне придется вернуться в лоно «анонимных алкоголиков», и чем скорее, тем лучше.
– Давай. – Александра взяла меня под руку и повела в противоположную сторону, по дороге рассказывая о том, как она приводит в порядок свою квартиру. Начинало темнеть. Пройдя несколько кварталов, мы оказались на Пьяцца-делла-Синьориа, большой и просторной площади, на которой возвышается похожий на крепость дворец Палаццо Веккьо. Там люди по очереди фотографировались у огромной статуи Давида, превосходившей размерами оригинал Микеланджело.
– Неужели они не знают, что это копия? – спросил я, продолжая думать о подделках.
Александра равнодушно пожала плечами и пошла к фонтану Нептуна. Мраморный бог морей был окружен херувимами и русалками. Фонтан действовал даже зимой. С того места, где стоял я, вид был такой, словно Нептун отливает. Так я и сказал.
– Старо, – ответила Александра, но посмеялась. Затем она оттащила меня в сторону: мелкие брызги фонтана успели нас намочить. У небольшой таблички с надписью на итальянском она остановилась и попросила меня помочь перевести. Там рассказывалось о Савонароле, монахе эпохи Возрождения, который проповедовал покаяние, как какой-нибудь средневековый Билли Грэм[56]. В конце концов, его повесили и сожгли прямо на этой площади. Я сказал, что это, наверное, заслуженный финал для человека, который пытался управлять чужими жизнями, жег книги и все, что ему казалось проявлением богохульства и тщеславия – например, много великих картин, в том числе, творения Боттичелли и Микеланджело.
– Он еще легко отделался! – бросила Александра.
– Что может быть хуже, чем сожжение заживо?
– Некоторых не мешало бы… – она умолкла и, задрожав, обхватила себя руками за плечи.
Я обнял ее, но она стряхнула мою руку с плеча, словно от этого ей стало еще хуже. Я отступил, подняв руки.
– Извини. – Я был удивлен и немного обижен.
– Нет, это я прошу прощения, – сказала Александра. – Это просто от холода, я намокла у фонтана… и не хотела, чтобы и ты промок.
– А я и так промок, – ответил я. – Ладно, все нормально.
Но что это на нее нашло? И что я такого плохого сделал?
На краю площади мне отчего-то вновь стало тревожно. «Ha un amico a Firenze?»[57] Я оглянулся – на этот раз за спиной никто не маячил. Зато у Александры настроение явно улучшилось; она взяла меня за руку и сказала, что хочет посмотреть, как выглядит площадь перед кафедральным собором вечером. Я только обрадовался возможности перейти с этой площади на другую.
Идти было недалеко, и оно того стоило: подсвеченные здания на фоне чернильно-синего неба, собор с изумительным куполом, колокольня Джотто, баптистерий[58] средневекового стиля. И почему я не бросился сюда в ту же минуту, когда приехал во Флоренцию? Хотя, с другой стороны, теперь можно было насладиться этим зрелищем вместе с Александрой, которая была взволнована почти так же, как я. Как ни странно, людей на площади было очень мало. Я мысленно заполнил ее горожанами пятнадцатого века: мужчины в плащах и чулках, женщины с тщательно заплетенными волосами, в длинных платьях, с туго затянутыми корсетами. Они прогуливались здесь или шли в собор, явно построенный так, чтобы поразить зрителя. И он действительно поражал.
– Каждый раз впечатляет, правда? – сказала Александра.
Я согласился, как будто бывал здесь раньше. Фасад церкви возвышался над нами: розовый и зеленый мрамор, скульптурные украшения в нишах, утопленные в стены розовые окна – каждый дюйм его был украшен, как огромный свадебный торт. За ним вырисовывался огромный купол из красного кирпича работы Брунеллески. В целом вид был очень красивый и впечатляющий, но в то же время зловещий: здания словно нависали над нами, тени от ниш и выступов казались маленькими очагами тьмы.
Александра указала на группу стоявших неподалеку солдат в камуфляже, тяжелых ботинках и темно-бордовых беретах, с автоматическими винтовками в руках и пистолетами в кобурах на поясе. По-моему, они выглядели несколько устрашающе, но она сочла их «великолепными» и удивилась вслух, почему это каждый мужчина-итальянец выглядит как кинозвезда.
Мне не хотелось конкурировать с красивыми солдатами, и я повел ее к баптистерию – невысокому восьмиугольному зданию из бело-зеленого мрамора. Насколько я помню, это самое старое здание во Флоренции. Мне хотелось увидеть знаменитые двери Гиберти: Райские Врата, десять бронзовых и золотых барельефов с сюжетами из Ветхого Завета: Адам и Ева, Каин и Авель, Авраам и Исаак.
Железный забор удерживал зрителей на расстоянии пары футов, но барельефы были освещены, и мы могли их хорошо рассмотреть, практически на расстоянии вытянутой руки. Скульптор Гиберти выиграл конкурс на украшение первого набора дверей в возрасте двадцати четырех лет, а этот набор был вторым в его жизни, и работа над ним заняла двадцать пять лет. Микеланджело как-то сказал, что эти двери прекрасны, как райские врата – отсюда пошло их название. Стоя вплотную к железным прутьям, я старался как следует рассмотреть изумительную работу этого художника. Некоторые фигуры почти полностью отделялись от поверхности барельефа, создавая иллюзию пространства, реальности и перспективы, которая характерна для раннего Ренессанса.
Повернувшись, чтобы поделиться этим соображением с Александрой, я с удивлением обнаружил, что ее рядом нет. А мне все время чудилось чье-то присутствие поблизости. Она стояла поодаль и читала табличку о наводнении 1966 года, когда панели барельефа отвалились и их едва не смыло в реку. Я объяснил ей, что подлинные произведения Гиберти хранятся в музее собора, а перед нами их точные копии. Но тут ко мне вернулось ощущение, что за мной кто-то следит. Я огляделся: на самой площади людей почти не было, однако прожекторы подсвечивали только здания, а улицы тонули во мраке.
– Как здесь безлюдно, – заметил я.
– Ну, так сейчас зима.
Я сказал, что проголодался, и Александра выбрала ресторанчик при небольшой элегантной гостинице: темное дерево, обтянутые бархатом банкетки, приглушенное освещение. Мы устроились в кабинке. Александра заказала вина, я – газировки.
– Как все-таки хорошо, что я тебе попался, – сказал я.
– На чем попался?
Я понимал, что она шутит, но невольно вспомнил об украденной в библиотеке страничке.
Затем она, чуть склонив набок голову, вновь посмотрела на меня своим странным оценивающим взглядом и спросила:
– Ты что, решил отрастить бороду?
– Забываю побриться. Я побреюсь, если тебе не нравится. – Я потер рукой подбородок и щеки. – Я скучал по тебе сегодня в библиотеке.
– Да, жаль, что я не могла утром туда зайти, – ответила она.
Так я и не понял, чего ей жаль: что мы с ней не встретились пораньше или что она из-за меня не пошла в библиотеку.
– Как продвигаются твои исследования? – спросила Александра.
Вспомнив, о чем я сегодня узнал и о чем остался в неведении, я подумал и ограничился словом: «Нормально».
– Твоя работа настолько секретная, что ты не имеешь права о ней рассказывать?
Я заверил ее, что дело не в этом, и признался, что проблемы у меня есть: надо как-то подкрепить свое право на преподавательскую должность, нужно срочно что-то придумать.
– Публикация или смерть? – сказала она.
– Да, что-то в этом роде. Или устроить шоу, – когда я озвучил причину своей тревоги, она оформилась и стала осязаемой. Я перевел разговор на часовню Бранкаччи и фрески Мазаччо. Александра сказала, что пока что, к своему сожалению, не видела их.
– Можем вместе сходить, – предложил я, и она неопределенно улыбнулась.
Допив вино, она заказала себе граппы.
Я остался верен газировке.
Вскоре Александра как-то расслабилась, стала расспрашивать о моей жизни. Это меня не напрягало, даже приятно было, что она хочет больше обо мне знать. Я рассказал, как я ужасно вел себя в школе, как нашел себя в художественном училище, как работал в кафетерии, чтобы оплатить образование.
– Уверен, тебе ничем подобным не приходилось заниматься.
– Что? Ты думаешь, я избалованное дитя и жила в идеальных условиях? Ты даже не представляешь себе… – не успел я попросить прощения, как она надулась, потом так же быстро остыла и попросила подробнее рассказать о художественном училище.
Излагая ей свои мытарства, я и сам впервые по-настоящему осознал, какой путь мне пришлось проделать, чтобы стать художником: хождение по студиям, поиск галерей, отказы, три временных работы преподавателем, работа помощником в мастерской преуспевающего художника… Плоды всех этих усилий я поставил на карту, приехав сюда.
Мы заказали одну миску спагетти на двоих, но большую часть их съел я.
Допив граппу, Александра собралась уходить, но на сей раз я поймал ее за руку и удержал.
– Поздно уже, – сказала она, а на лице ее, как быстро бегущие облака, отражались какие-то сменявшие друг друга и непонятные мне эмоции. – Завтра мне нужно в библиотеку, и в квартире до сих пор беспорядок, да еще…
Перегнувшись через стол, я заставил ее замолчать поцелуем.
Она отстранилась. Я ждал, что она начнет протестовать или даже даст пощечину.
– Щетина, – прошептала она. – Колется.
– Завтра сбрею, честное слово.
– Не надо, тебе идет. – Она придвинулась для нового поцелуя.
46
Следующие двадцать минут показались мне самыми долгими в жизни. Нужно было встать из-за стола. Дойти до стойки портье. Снять номер. Но как только дверь номера закрылась за нами, мы сливаемся в очередном поцелуе. Я отбрасываю подушки и покрывало в сторону, срываю с себя рубашку. Аликс уже выскальзывает из кружевного лифчика и трусиков. Мои губы касаются ее груди, и я слышу, как у нее перехватывает дыхание. Мы валимся на кровать, пальцы и губы медленно скользят по коже. Потом я встаю и вожусь с презервативом…