Это мне было понятно. О том же мечтал Перуджа: кем-то стать, чего-то стоить. Это то, о чем мы все мечтали в детстве, пока мир не стал слишком реальным, разрушив наши фантазии.
На минуту мы оба замолчали. Смит продолжал думать о чем-то своем, глядя в пространство перед собой.
– Знаешь, – медленно произнес он, – за двадцать лет было две женщины, с которыми у меня, можно сказать, складывались серьезные отношения. Но оба раза все кончилось плохо. Я винил их, но проблема-то была во мне. Всякий раз причиной была моя работа – нужно ведь продвигаться по службе и все такое – и к чему я пришел в итоге? Застрял на одном месте, торчу за письменным столом, мечтая вырваться.
– У тебя еще есть время. Сколько тебе лет, кстати?
– Сорок семь.
– Черт возьми, у тебя впереди еще половина жизни.
– Ага, под названием «старость».
Сочувственно посмеявшись, я не мог не вспомнить свою ситуацию: работа под вопросом, выставляться негде, всех женщин разогнал – теперь вот и Александру туда же.
– Когда ты молод, кажется, что впереди целая вечность, – продолжал Смит. – Но однажды просыпаешься, а тебе уже сорок семь, и ты думаешь, как же, черт побери, это получилось? Знаешь, я недавно случайно встретился с одной из тех женщин, с последней, мы были вместе два года. Сейчас она замужем, у нее двое детей, она показывала фотографии на телефоне. Я сказал, что рад за нее, но мне стало как-то грустно и обидно за себя. Сколько времени впустую…
– Устроил себе поминки по напрасно прожитой жизни?
– Заткнись, – огрызнулся он. – Просто жалею, что так вышло. Мне с ней было хорошо. Иногда не ценишь то, что имеешь, пока не потеряешь это.
Я вспомнил Александру: как она сидела напротив меня в кафе, как уходила.
– Я сам во всем виноват, – горько сказал Смит. – Но я многим пожертвовал ради этой чертовой работы.
– А ты думаешь, мне легко было? Ах, да, ты же знаешь мою биографию.
– Да, знаю. И я знаю, что жизнь и тебе ничего не поднесла готовым на блюдечке. Буга-га. А ты думаешь, Бейонн может сравниться с «домами Баруха»?
– Так что, померимся – чья жизнь никчемней?
– Да пошел ты, – сказал Смит.
– Сам иди, – парировал я.
Помолчав несколько секунд, мы оба расхохотались. Мы смеялись целую минуту, перестали, потом рассмеялись снова. Смит повел широкими плечами, словно стряхивая с себя все это: смех, философию, жалость к себе.
– Погоди-ка, – он подошел к шкафчику, достал оттуда большой пластиковый пакет и вручил его мне. – Думаю, это должно быть у тебя.
В пакете лежала картина моего деда. Несколько секунд я смотрел на нее, чувствуя, как по мне разливается теплая волна, потом от души поблагодарил Смита.
– Вот теперь за работу, – сказал он. – Хотелось покончить со всем этим, чтобы вместе разработать дальнейшую стратегию.
Я спросил, на что должна быть нацелена стратегия. Смит ответил: на то, чтобы найти настоящую «Мону Лизу» или как минимум разоблачить все подделки. Он засел за ноутбук и через некоторое время отыскал три известные копии «Моны Лизы» – в Вене, в Дюссельдорфе и еще одну в небольшом музее в Антверпене. Все они были датированы примерно тем временем, когда Шодрон делал свои подделки. «Если найдем еще одну, – говорил он, – то будет всего четыре, а если верить Перудже, их шесть». Он прибавил, что послал запрос и сейчас распечатает статистику подделок. Я спросил зачем, но Смит уже нажал «Печать», и из его переносного принтера полезла страница.
В верхней части страницы было название и логотип Интерпола: земной шар, окруженный оливковой веткой, а ниже – весы правосудия.
– Так что означает «Интерпол»?
– Сокращение от «международная полиция».
– Вы же вроде как не полицейские.
– Мы не полицейские. Я же говорил, мы проводим расследование, потом передаем материалы конкретной полиции, а та производит аресты.
Я посмотрел на листок.
– Так это музеи, в которых есть копии «Моны Лизы»?
– Верно.
– А это что за список имен с адресами внизу?
– Коллекционеры, которых Интерпол подозревает в приобретении украденных произведений искусства и подделке. Рядом с именами – предметы искусства, которые, по нашим сведениям, принадлежат им на законных основаниях. Но они предположительно владеют другими известными произведениями в обход закона. Это краткий список – я сделал выжимку из ежегодной базы данных, которую составляет Интерпол.
Я пробежал взглядом список имен с адресами, телефонными номерами, биографическими данными: директор банка, юрист корпорации, бывший торговец «мусорными» облигациями.[76] Почему же их не арестуют, спросил я, и Смит ответил, что у Интерпола нет фактических доказательств, только подозрения, что каждый из них как-то связан с кражей хотя бы одного из знаменитых шедевров.
– Все они богаты и свои руки пачкать не станут, – он сделал паузу, выдыхая дым. – Раз уж ты со мной в деле, ты должен знать такие вещи.
– В деле? Значит, мы с тобой подельники?
– Кроме шуток. – Смит положил мне руку на плечо, и почувствовал то самое, что объединяло нас, ребят с Килл Ван Кулла: дух товарищества и ощущение опасности. – Мы теперь в одной лодке, Перроне.
– А потом что? Я вернусь к своей обычной жизни? – Сам я уже плохо представлял себе, что это такое: обычная жизнь была где-то далеко в прошлом, к тому же она казалась мне чужой и скучной.
– Ну да. А я обратно за свой стол, – ответил он, хотя я знал, что он надеется на стол получше. – Я хочу разобраться с этими коллекционерами. У кого-то из них может быть копия Шодрона или даже настоящая картина. Ты не хочешь это выяснить?
Я сказал, что хочу, и Смит в первый раз за все время искренне улыбнулся.
– Я уже переслал тебе этот список на почту.
Я кивнул, потом вспомнил про вырванные из дневника страницы. Достав листки из кармана куртки, я объяснил Смиту, что они хранились за картиной Вермеера. Записи на них были разделены жирными линиями, некоторые датированы, другие нет, но с первого взгляда было понятно, что они написаны после освобождения Перуджи из тюрьмы. Мне потребовалось несколько минут, чтобы убедиться, что листы и предложения на них идут по порядку.
Смит все это время стоял у меня над душой и курил. Я отмахнулся от дыма.
– Ты знаешь, что курение тебя убьет?
– Знаю, когда-нибудь – непременно. – Он затянулся и стал ходить туда-сюда по комнате. – Но не сегодня.
Я попросил его хотя бы сесть и не действовать мне на нервы.
– Так что там написано? Переводи по ходу чтения.
Полистав страницы, я придумал другой вариант.
– Слушай, это получится долго, и у нас обоих ум за разум зайдет, – и я предложил Смиту отдохнуть, прогуляться и дать мне время самостоятельно прочитать эти страницы, чтобы потом я мог спокойно и внятно пересказать ему содержание. Дело было не только в этом: честно говоря, мне хотелось отдохнуть от него и его непрерывного курения.
– Ты перескажешь подробно, ничего не пропуская, – произнес Смит с утвердительной интонацией. Когда я заверил его в этом, он кивнул и ушел.
Чтение заняло у меня примерно два часа. Я сделал несколько пометок, хотя не особо в них нуждался – содержание этих страниц врезалось мне в память. Закончив, я позвонил Смиту на сотовый.
Он вернулся в номер, настолько пропахший табачным дымом, как будто за ним тянулось ядовитое облако, но на сей раз я ничего не стал говорить.
– Приготовься слушать долго и терпеливо, если хочешь узнать все в подробностях, – предупредил я. – Рассказ займет немало времени.
Смит развалился на диване и закрыл глаза.
– Надеешься услышать сказку на сон грядущий?
– Так мне проще представить, что там случилось.
– Хорошо, поведаю в красках и в деталях, постараюсь нарисовать хорошую картину, – сказал я и начал подробно пересказывать все, что написал Перуджа.
70
Винченцо вспомнил ночи, которые проводил, наблюдая за домом Шодрона вскоре после того, как тот закончил изготовление подделок. Он видел, как приходили и уходили курьеры, всегда торопливо, всякий раз среди ночи.
Однажды, когда один из них вышел с плоским пакетом под мышкой, Винченцо последовал за ним. Человек шел долго, не останавливаясь и не замедляя шаг, пока не оказался в седьмом округе, где живут самые богатые парижане. Богато украшенные здания, иностранные посольства и гигантский богомол Эйфелевой башни. Здесь мужчина замедлил шаг, вглядываясь в каждый встречный дом, и наконец, вошел в угловое здание с видом на Марсово поле, роскошный частный особняк с белыми колоннами и балконными окнами, увенчанный большим серебряным куполом.
Вскоре посыльный вышел, уже без ноши, и Винченцо вновь последовал за ним. Тот завернул в небольшой бар, Винченцо сел рядом. Тот заказал себе выпивки, потом еще, беря банкноты из большой пачки и весело отмечая хороший куш. Выждав момент, Винченцо придвинулся вплотную, сунул под пальто курьера руку с ножом, приставив острие к сердцу, и приказал встать. Второй рукой он обнял курьера за плечи, как лучшего друга, который немного перепил, и повел его в туалет. Там Винченцо приставил ему нож к горлу и спросил, кому он только что отнес картину Шодрона.
– Не понимаю, о чем вы говорите!
– Я тебя убью, – вполне серьезно пообещал Винченцо и уколол курьера ножом.
Этого оказалось достаточно, чтобы мужчина заговорил. Он признал, что относил картину Шодрона, хотя нанимал и заплатил ему Вальфьерно. Он поклялся, что никогда раньше не встречал Шодрона, его наняли как курьера и больше он ничего не знает.
– Ты останешься целым и невредимым, если не скажешь ни слова о нашей встрече Шодрону и Вальфьерно, – сказал Винченцо. – Но если расскажешь, клянусь, я найду и убью тебя!
Затем он проводил этого человека до дома, чтобы узнать его адрес, и на прощанье еще раз пригрозил лишить его жизни, если тот не сохранит их встречу в секрете.
Теперь, когда Винченцо вышел из тюрьмы, ночи, которые он провел, наблюдая за домом Шодрона и курьерами, должны были окупиться.