– Вы слушаете?
– Да, – отвечает он, поднимая взгляд на окно гостиницы: его огонь сияет на фоне парижской ночи.
– Дневник у них, – гнусавит посредник. – Босс говорит, что пора его забрать.
Наконец-то, думает он, хотя ему этого кажется недостаточно. Так как быть с Американцем и тем вторым, который работает на Интерпол?
Им нельзя позволить просто так уйти.
76
Последние несколько кварталов мы шли пешком: Смит хотел сосредоточиться перед встречей в Лувре. Я быстро замерз. К тому же шел снег, и я сказал об этом Смиту.
– В Париже не бывает снега, – рассеянно ответил он.
Раскрытыми ладонями я стал ловить снежинки, летевшие с ночного неба. Они быстро таяли.
– Это называется снег, Смит. А я замерз.
Он велел мне перестать хныкать и погладил по голове, как собаку.
Я стряхнул его руку и плотнее запахнул куртку. Больше всего на свете мне хотелось пойти с ним в Лувр.
– Все, что случилось, – сказал я, – оно ведь должно что-то значить.
– Ну, не знаю, – ответил Смит. – Иногда что-то просто случается – и все. Мы делаем свой выбор и живем потом с этим, но судьбе не прикажешь.
– Глубоко копнул, – съехидничал я, но сам задумался о своем выборе и риске, на который пошел, о своем туманном будущем и грядущей судьбе.
Смит спросил, не жалею ли, что взялся расследовать историю своего прадеда. Я честно ответил, что уже не знаю.
– А я не сомневаюсь, что ты найдешь способ извлечь пользу из этой истории, – сказал он, – и принести пользу людям своими знаниями.
У меня не было такой уверенности. Сейчас мне казалось, что это конец, а не начало чего-то нового, на что я раньше надеялся. Я поглубже засунул руки в карманы, а Смит свернул в небольшой парк, бронзовая табличка на воротах которого гласила, что это сад Катрин Лабуре,[79] а ранее в нем располагался монастырь.
Парк был слабо освещен, деревья и виноградные лозы сплелись в сплошной навес над нашими головами, пятна фонарного света выхватывали из темноты пустые скамейки и участки земли.
– Ну, что, ты готов взять штурмом самый знаменитый музей мира и, может быть, раскрыть тайну столетней давности?
– Готов как никогда. – Смит вытащил из-за пазухи пачку сигарет. Я сказал, что он должен бросить курить, и он пообещал, что скоро бросит.
Едва он щелкнул зажигалкой, и его лицо осветилось, как светильник на Хэллоуин, меня кто-то сильно ударил ногой, я задохнулся и упал. Темный силуэт – в одной руке дубинка, в другой сверкнуло что-то металлическое – метнулся к Смиту, хлестнул его по лицу, они сцепились. Я поднялся, но тут же получил дубинкой по голове – вспышка в глазах, я отшатнулся, Смит ударил напавшего и выбил у него дубинку из рук, но тот продолжал наносить колющие удары. Время замедлилось и двигалось рывками в доли секунды, Смит упал, я снова кинулся на бандита со спины, схватил за горло, повалил… Вдалеке слышались голоса, крики: Arrêt! Arrêt![80] – громче, потом резкий свисток, но в этот момент бандит вывернулся из моих рук и бросился бежать.
– Люк… – прошептал Смит.
Я склонился над ним и положил руку ему под голову. Мы оказались в пятне света одного из фонарей, как на сцене. Смит судорожно втянул воздух.
– Погоди, – сказал я, – у тебя же сегодня свидание с самой знаменитой женщиной в мире, помнишь?
Смит с усилием улыбнулся и сжал мою руку. Свист и крики становились все громче, а приближающиеся тени обрели плоть.
77
Свет в полицейском участке седьмого округа был ослепительно ярким, до рези в глазах. Прищурившись, я дотронулся до больного места над ухом, вспомнил свист и тени в парке, превратившиеся в полицейских. Потом они погрузили Смита в машину «скорой помощи», а меня посадили в полицейскую машину, и всю дорогу у меня звенело в голове.
Меня отвели в какую-то белую комнату, где к холодному свету ламп добавился свет прожекторов, и один из них был направлен прямо на меня.
Французские полицейские словно сошли со страниц плохого детективного романа. Их было двое: один молодой и злой, с плохой кожей, придававшей ему сходство с рептилией, второй средних лет и помятый, на манер Коломбо, он играл «доброго копа», но довольно фальшиво. Они задавали набор рутинных вопросов, снова и снова, и когда количество повторов перевалило за десяток, мне это надоело.
– Pourquois étiez-vous dans le parc?[81] – в очередной раз спросил, наклонившись надо мной, Рептилия.
Я уставился на него молча, как будто ничего не понял.
– Отойди, не дави на человека, – произнес Коломбо и притворно улыбнулся мне. Я понимал, что он пытается втереться в доверие, и в очередной раз ответил, что мы со Смитом гуляли в парке. Про Лувр я ничего не говорил, полагая, что это не их дело.
– В снег? – спросил Рептилия.
– Да, я хотел слепить снеговика, – ответил я, и он схватил меня за плечи. Казалось, воздух в комнате стал разреженным и наэлектризованным.
Коломбо велел Рептилии расслабиться, сел напротив меня, закурил и предложил мне сигарету. Я отрицательно покачал головой.
– Мы гуляли, – повторил я. – Это что, запрещено во Франции, как кетчуп? Почему вы не ищете того чертова парня, который на нас напал, а зря тратите свое и мое время?
– Успокойся, – сказал Коломбо.
– На меня только что напал бандит с дубинкой и ножом, а вы хотите, чтобы я успокоился? Ничего лучше нельзя было придумать?
– Куда вы направлялись? – снова спросил Рептилия.
– Домой, например, – ответил я. – Я бы и сейчас пошел, если вы не возражаете.
Рептилия снова сунул мне в лицо свою морду – от него сильно несло чесноком – и опять вцепился мне в плечи. Еще секунда, и кто-то кому-то врезал бы – во всяком случае, я уже был готов – но в этот момент дверь открылась.
Вошла дама в сером форменном костюме, сидевшем на ней в обтяжку, с коротко стриженными волосами, крашенными хной. На лацкане костюма висел значок: Даниэль Кабеналь, Генеральная ассамблея, Лион, Франция. Дама холодным кивком отпустила копов, села и положила руки на стол. Ногти у нее были не накрашенные, короткие и идеально подстриженные.
– Вы прямо из Лиона? – спросил я.
– Здесь недалеко лететь, – ответила она по-английски.
– Который сейчас час? – Я успел потерять счет времени, и мобильник куда-то подевался.
– Около десяти утра. Хочу выразить вам сочувствие.
– Пустяки, – заметил я, – несколько синяков.
– Я имела в виду аналитика Смита.
– Что с ним?
– Он в критическом состоянии. Боюсь, что он не выживет.
Сначала меня бросило в жар, потом в холод. Я вскочил на ноги, в голове опять зашумело, и я ухватился за спинку стула, чтобы не упасть.
– Этого не может быть… У него было несколько порезов и синяков, но…
– Боюсь, все гораздо хуже, – говорила Кабеналь, и лицо у нее оставалось непроницаемым, как у сфинкса. – Внутреннее кровоизлияние, большая потеря крови…
– Но я же был рядом с ним, боже мой… Он же улыбался. Он должен выжить!
– Если верить врачам, вряд ли. Мне очень жаль. – Чего нельзя было сказать ни по ее виду, ни по голосу.
– Где он, в какой больнице? Я должен его увидеть.
– Это невозможно. Он в реанимации. В том маловероятном случае, если он выживет, вы с ним больше не должны контактировать.
– Даже нельзя узнать, жив ли он?
Инспектор Кабеналь сжала губы, словно сдерживая слова, которые хотелось, но не стоило говорить. Потом все же решилась.
– Если аналитик Смит выживет, он будет уволен – да он уже уволен, его действия были неприемлемы – и вы больше не будете с ним контактировать. Понимаете? – Она уставилась на меня, ожидая ответа.
– Давайте договоримся. Если вы…
– Мы не вступаем ни в какие сделки, мистер Перроне.
– Просто дайте мне знать, поправился ли он. Это все, что мне нужно. Иначе… – я посмотрел ей в глаза, – я выясню все сам, и не представляю, как вы сможете меня остановить.
Глаза Кабеналь сузились.
– Я могу вас остановить, мистер Перроне, и я это сделаю. Но… хорошо, если он выживет, я дам вам знать. Однако вы больше не будете выходить на контакт с ним, таково условие с нашей стороны. Договорились?
Я едва заметно кивнул.
– Вот и хорошо. – Кабеналь сцепила руки на столе и перешла к делу. Она предупредила, что они уже изучили компьютер и записи Смита.
– Я в курсе, что вы помогали ему. Вовлекать в это дело гражданское лицо было ошибкой – хотя и наименьшей из всех, что он совершил. У него вообще не было полномочий этим заниматься.
– Чем заниматься? – спросил я с самым невинным выражением лица. Кабеналь лишь чуть приподняла одну бровь.
– Не скромничайте, мистер Перроне. Мы знаем, что ему было нужно, зачем он шел в Лувр. Он говорил вам, что уполномочен заниматься этим делом?
– Нет. В общем-то, он дал понять, что это не так, что он действует сам по себе.
– Интерпол так не работает, – сказала Кабеналь гневно; ей даже потребовалось коротко вздохнуть и без необходимости поправить подогнанный по фигуре пиджак, чтобы вернуть на лицо выражение невозмутимости. – Его, безусловно, уволили бы только за это.
– Не знаю ничего про Интерпол, – ответил я, – но могу сказать, что Смит хороший человек, преданный своему делу.
– Этим делом теперь будет заниматься Интерпол, вместе с парижской полицией. Вот так это делается. Мы выпустили красное уведомление на человека, который напал на вас и аналитика Смита.
Кабеналь спросила, что я могу рассказать о нападавшем. Я начал описывать его, но она вскоре остановила меня, ушла и вернулась с художником-криминалистом старого покроя, который рисовал углем по бумаге. Он попросил Кабеналь оставить нас на время одних.
– У меня лучше получается, если я работаю наедине со свидетелем, – сказал он.
Кабеналь, поджав губы, поколебалась и ушла.
Художник оказался американцем по имени Нейт Родригес; парижская полиция одолжила