— Там еще я буду, не забывай.
— Втроем? Это очень по-нашему, по-шведски.
На улице было солнечно и не слишком людно. Цепочка белобрысых дисциплинированных школьников проследовала в сторону Исторического музея.
Обеденный перерыв закончился.
— Господин Геллер говорит, что вчерашний вечер был не самым идиллическим в его супружеской жизни. Он, конечно, понимает, что господин Виноградов делает свое дело, но так ли уж обязательно вторгаться в вопросы сугубо частные? Вряд ли вывернутое наизнанку грязное белье поможет устранить грозящую господину Геллеру опасность.
Олаф переводил без особого энтузиазма. Да и по выражению лица босса было ясно, что он лишь формально реагирует на устроенную фру Геллер сцену.
— Прошу прощения, если был бестактен. Готов извиниться и перед вашей супругой.
— В этом нет необходимости. Узнали что-нибудь полезное?
— Ценность полученной информации покажет время.
Геллер хмыкнул:
— Чтобы у вас не было иллюзий… В случае моей смерти жена ничего не выигрывает. Оставшись одна, она получит право распоряжаться суммой, которой вряд ли будет достаточно для удовлетворения даже самых скромных потребностей. На билет бизнес-классом до Петербурга, конечно, хватит, но… Так составлен брачный контракт.
— Весьма предусмотрительно.
— Я некоторое время работал в России. Среди ваших девушек встречаются очень разные.
— Разные встречаются везде.
— Это верно.
— Кстати, по поводу этого бедняги шофера… Откуда он появился?
— Сначала он обслуживал хозяйку, госпожа Геллер сама нашла его, кажется, через бюро по найму. А может, и нет. Потом, когда она получила права и сама села за руль…
— У нее своя машина?
— Да, «фольксваген-гольф». Шофер ей стал не нужен, а мой как раз уволился.
— Кроме того, это выгодно, — прокомментировал в тон переводу Олаф, — иностранцу можно платить меньше, чем соотечественнику. Разумная экономия.
— Что вы можете сказать о нем?
— А что можно сказать о человеке, принявшем на себя предназначенные тебе пули? — Олаф перевел дословно и с некоторым удивлением посмотрел на Виноградова. — Господин Геллер не понял вопроса.
— Я разделяю чувства господина Геллера. — Владимир Александрович уже хотел уйти от деликатной темы, но собеседник заговорил сам:
— Он был хорошим водителем. Может быть, несколько резковатым, но… Кажется, он сидел в тюрьме, там, у себя на родине, в Польше. При диктатуре.
— Когда?
— Во времена подпольной «Солидарности».
— Это интересно!
— К сожалению, господин Геллер мало общался со своим шофером на отвлеченные темы. Он совсем не говорил по-шведски и очень плохо по-английски. В пределах необходимого минимума.
И эта тема была исчерпана. Виноградов сверился с планом в своем неизменном блокноте:
— У вас лично, господин Геллер… Были ли у вас лично какие-то столкновения с законом здесь? Или в России? Контакты с преступным миром?
— Нет. Господин Геллер в высшей степени законопослушен. Нарушать уголовный кодекс в Швеции глупо, это просто невыгодно, считает он. Что же касается вашей страны… Нет, к счастью, господину Геллеру не приходилось встречаться с русскими полицейскими. Даже с постовыми на дорогах объяснялись его местные коллеги, сотрудники представительства. Он полагает, что в случае каких-либо претензий к нему со стороны властей, они не стали бы так активно содействовать расширению его бизнеса и интересов фирмы в Петербурге.
— Вовсе не обязательно, — буркнул про себя Владимир Александрович. Уж он-то знал, что за приличную взятку в период бурного построения демократии можно отмыться не просто добела, а до ангельского сияния. — Проверим.
— Что же касается преступного мира… Единственным и самым ужасным проявлением разгула преступности в королевстве, коснувшимся господина Геллера, была кража его машины.
— Ее вернули? Ваша экономка… или горничная, не знаю даже, как назвать, фрекен Эльза, говорила нам, что…
— Да, вы же видели «мерседес».
— Очень дорогая модель.
— Вы правы — очень. И достаточно редкая, даже здесь. Господину Геллеру вернули ее буквально на второй день после угона. Практически нетронутой.
— Воры арестованы?
— Да, насколько известно.
— Поздравляю. Вам повезло.
— Это нормальная ситуация. Всякий налогоплательщик вправе рассчитывать на хорошую работу полиции.
Переводя эту фразу, Олаф откровенно наслаждался — он даже непроизвольно скопировал неколебимо уверенную мину добропорядочного шведского гражданина.
— Хорошо. Господин Геллер, вы приготовили то, о чем я просил?
— Да. Можете забрать у секретаря.
— Спасибо, это был значительный объем работы.
— При наличии компьютера… Правда, не совсем понятно, что вы хотите почерпнуть из этих документов.
— Ну, мало ли… Например, список российских фирм, с которыми вы вели совместную деятельность: можно залезть в массив данных о том, кто из них, по информации наших спецслужб, контролируется организованной преступностью.
— Мафией?
— Мы предпочитаем не пользоваться этим термином. По ряду причин.
— Название — вопрос не слишком принципиальный.
— Да, конечно. Главное, что, например, решив подобную же задачу относительно второго списка — перечня фирм и частных лиц, с которыми вы по каким-то причинам не стали сотрудничать, — можно попытаться определить, чьи интересы были затронуты. Каких преступных сообществ, криминально-финансовых групп… Насчет перспективных контрактов и протоколов о намерениях пояснять не надо?
— Спасибо. Господин Геллер удовлетворен.
— Я думал, что у него вызовут истерику те приблизительные суммы, которые я назвал по организации охраны.
— Нет, как это ни странно. — Олаф спросил о чем-то шведа, выслушал пространный ответ. С улыбкой покачал головой: — Господин Геллер сказал, что, конечно, превращение собственного дома в нечто среднее между осажденной крепостью и межгалактическим кораблем-разведчиком вовсе его не радует. Но после того, что случилось… Похороны вряд ли встанут дешевле.
— Хорошо, когда понимание этого приходит до, а не после. А относительно организационной стороны?
— Некоторое ограничение свободы передвижения и… прочего господина Геллера не смущает. Он понимает, что меры это временные и продиктованы вовсе не стремлением господина Виноградова беспричинно осложнить ему жизнь.
— Благодарю.
— Господин Геллер был рад побеседовать.
— До свидания.
— Всего хорошего. Ваши бумаги у секретаря.
Приемная была на удивление безликой — такой интерьер, абсолютно не отражая индивидуальности владельца, с одинаковым успехом мог принадлежать кому угодно.
Секретарь, правда, была высший класс — по тактико-техническим данным она ни в чем не уступала госпоже Геллер. А на вкус Виноградова, так и вообще… Впрочем, скорее всего, сказывается второй месяц холостятства. Тут и на фрекен Эльзу соблазнишься.
— Хэй до! Бай-бай.
— Пока! — Владимир Александрович уже сунул под мышку синюю пластиковую папку с эмблемой фирмы, но задержался, прислушиваясь к обмену репликами между Олафом и прекрасной брюнеткой. — Что она говорит? Если приглашает вечерком к себе — я согласен.
— Приглашает. Только не она. И не к себе.
— Да?
Журналист протянул Владимиру Александровичу узкую полоску с машинописным текстом:
— Нужно быть завтра с утра в полиции. Для допроса.
— Мне?
— Мой вызов, очевидно, ждет меня дома. Или в редакции, — резонно отметил Густавсон.
Виноградов почувствовал почти забытый, привычный еще с питерских времен холодок под сердцем — это была, конечно, не руоповская повестка и даже не «малява» с бандитским смертным приговором, но все равно неприятно.
— Надо идти?
— А почему нет?
— Тоже верно.
Секретарь что-то коротко сказала и улыбнулась. Владимир Александрович внезапно почувствовал, что вот эта всеобщая улыбчивость, эта вежливость тотальная и поголовное дружелюбие начинают его раздражать.
— Она говорит, что впервые видит русского телохранителя. Ты ей очень понравился, похож на Кевина Костнера.
— Я, собственно, не в полном смысле слова телохранитель. Скорее консультант, теоретик.
— Не будем разочаровывать девушку! Я сказал ей, что на Кавказе ты голыми руками задушил пятнадцать партизан.
— Трепло! Извините, фрекен…
Физиономии полицейских не блистали особенным интеллектом, но к сотрудничеству располагали.
— Здравствуйте!
Оба молодые, спортивные, одеты прилично. Только вот коллективного творчества вызванных не любят. Предпочитают в кабинет запускать по одному.
— Они говорят, что в качестве переводчика я сегодня не нужен. — Олаф виновато моргнул и тронул Виноградова за рукав. — Просят подождать в коридоре.
— Нет проблем. Хозяин — барин.
— Если что, я буду здесь, рядом. Я предупредил, что пресса…
— Спасибо, но не думаю… Иди!
Дождавшись, когда дверь за Густавсоном закроется, один из полицейских сделал приглашающий жест.
— Да, конечно! — Владимир Александрович сел на предложенный стул.
— Мы ведь встречались, господин Виноградов.
Действительно, лицо парня у окна показалось Владимиру Александровичу знакомым. Упругая челюсть, акцент, заставляющий концентрировать внимание не на смысле фразы, а на ее грамматическом построении…
— Не вспоминаете?
— Извините.
— Университет. Семинар по русской организованной преступности…
Точно! Только тогда он был одет во все джинсовое, и прическа меньше напоминала о годах срочной армейской службы.
— Вы, кажется… Вы, кажется, задавали тогда вопрос о коррупции?
— Да. И среди милицейских сотрудников.
— Вы студент?
— Нет, я работаю в полиции. Моей профессией является восточноевропейская и особенно русская преступность в Швеции.
Сказано было небезупречно, но Виноградов понял:
— Очень приятно!
— Вы очень интересно тогда рассказывали. Много полезного!