Кетчум дал ей очень подробные ориентиры, как добраться до дома, где живет Дэнни. Он же предупредил Норму Шесть: если она приедет вечером, Дэнни нужно искать в ресторане «Поцелуй волка». Кетчум рассказал, как найти ресторан. Пам нашла ресторан, рост позволял ей заглянуть через прозрачную часть витрины в зал. Увидев разряженную публику, Норма Шесть сочла за благо зайти с черного хода. (Вряд ли она знала такое слово, как «сноб», но Дэнни понял ее чувства: роуздейлская публика действительно имела весьма снобистский вид.)
— Подстилку для Героя я положила на кухне. Пес привык спать на кухнях, — рассказала Пам. — Кетчум говорил, что у тебя нет привычки запирать входную дверь. Я ее толкнула, она и открылась. Я свое барахло бросила в дальней комнате. Там, где снимки той красивой женщины. Если меня и будут ночью мучить кошмары, я тебя не разбужу.
— Значит, Герой приехал с тобой? — спросил Дэнни.
— А зачем я тогда подстилку везла? — удивилась Норма Шесть. — Кетчум говорил, что тебе нужна собака. Никого из своих я бы тебе вовек не отдала. Это мои собачки. Герой на них только рычал. Думаю, они по нему не будут скучать.
— И ты ехала в такую даль, чтобы привезти мне Героя?
(Писатель понимал: у Нормы Шесть были более серьезные основания проделать этот нелегкий путь.)
— Кетчум говорил, что я должна увидеться с тобой. Никаких звонков, писем, факсов и прочей хренотени. Кетчум считал, что это очень серьезно: он все подробно написал мне на бумаге. Кроме пса я тебе еще кое-что привезла из его имущества. Лежит в пикапе.
— Ты никак и Кетчумов пикап пригнала? — удивился Дэнни.
— Пикап не для тебя. Мне на нем обратно ехать. Да и не нужна тебе такая машина в городе. Вообще сомневаюсь, чтобы ты позарился на его пикап. Там до сих пор воняет медведем.
— Скажи мне, где Кетчум? Что произошло? — допытывался писатель.
— Слушай, давай прогуляем пса или пойдем туда, где тихо, — предложила Норма Шесть.
— Ты хочешь сказать, где меньше людей?
— Ну да. Здесь на нас только и пялятся.
Этим вечером зал «Поцелуя волка» был полон. Впрочем, с момента перемены названия и демократизации ресторана (с возвращением к стилю бистро без упоминания этого слова) так было почти каждый вечер. Иногда Дэнни казалось, что столики поставлены слишком близко. Когда они с Нормой Шесть встали и пошли к выходу, писатель решил, что у Пам опять дало о себе знать покалеченное бедро. Он ошибся: Норма Шесть просто наклонилась к столику, за которым сидела пара и глазела на нее и на Дэнни. Писатель давно привык к своей известности и почти не обращал внимания на чужие взгляды, но Пам такое внимание было явно не по нутру. Силясь удержать равновесие, Норма Шесть опрокинула бокалы за столиком пары и разлила воду. Как бы ненароком она ткнула локтем в физиономию сидящего мужчины. Удивленной спутнице Норма Шесть заявила:
— Сам виноват. Зачем пялился на меня, будто у меня из рубашки титьки торчат или еще что?
К столику бросились официант и уборщик — наводить порядок. Незаметно возникший Патрис поспешил увести Дэнни и Норму Шесть.
— Еще один незабываемый вечер! Просто незабываемый, — шепнул он писателю на ухо.
— Я ж вам говорила, что мне привычнее с черного хода, — смиренно, как нашкодившая девчонка, сказала Норма Шесть, стараясь не глядеть на владельца и метрдотеля ресторана.
Пока они стояли на перекрестке и ждали зеленого сигнала светофора, чтобы перейти Янг-стрит, Дэнни схватил Норму Шесть за рукав.
— Я хочу знать все. Прошу тебя, расскажи все до последней мелочи! Ничего не упускай.
— Сначала давай посмотрим, как там Герой на новом месте, — ответила Норма Шесть. — Я мысленно повторяю все, что должна сказать. Не поверишь, Кетчум оставил мне чертову пропасть инструкций.
Оказалось, что свои «инструкции» старый сплавщик написал на нескольких листах бумаги для факса, положил их в конверт и засунул в бардачок пикапа. Дверцу бардачка он нарочно оставил открытой, чтобы Пам обязательно увидела конверт, придавленный револьвером. (Норма Шесть добавила, что более изящного грузика для бумаг не нашлось.)
Возле дома на Клуни-драйв стоял до боли знакомый пикап Кетчума, словно упрямый старик все-таки согласился приехать на Рождество. Когда Дэнни и Норма Шесть вошли в кухню, Герой решил, что они могут покуситься на его подстилку, и зарычал. (Возможно, что это было своеобразным приветствием.) Пам успела дать псу чехол от браунинговского ножа. (Наверное, в качестве средства умиротворения.) Сам нож лежал на кухонном буфете. Дэнни быстро отвернулся, не желая смотреть на длинное блестящее лезвие. В кухне выразительно пахло собачьими газами: возможно, Герой успел «ароматизировать» весь первый этаж.
— Боже, а что у Героя с глазом? — спросил Дэнни.
— Века лишился. Потом расскажу. Ты только ему не показывай, что заметил. Не любит он это.
В спортзале, у самого порога, стояла бензопила Кетчума.
— Слушай, а бензопила мне зачем? — удивился Дэнни.
— Кетчум говорил — пригодится.
Желая сменить тему, Норма Шесть сказала:
— Пойдем-ка выгуляем Героя. Сдается мне, ему не терпится навалить кучу.
Они вывели пса в парк. Окрестные дома и улицы переливались разноцветьем рождественских гирлянд. Дав Герою сделать все необходимые собачьи дела, Дэнни и Норма Шесть вернулись домой и сели на кухне. Герой пристроился у себя на подстилке и внимательно наблюдал за людьми. Дэнни предложил Норме Шесть виски. Она согласилась. Он достал из холодильника бутылку, а из буфета — небольшой стаканчик. Норма Шесть плеснула себе и залпом влила содержимое в горло.
— Думаю, ты уже понял, о чем я буду тебе рассказывать. Ты только не знаешь, как все случилось. История давняя. Началась еще с твоей матери, и все потому, что Кетчум говорил твоему отцу, что учится читать, а на самом деле трахал твою мамочку. Наверное, начало ты знаешь. Теперь послушай конец.
Позже, когда они вместе разгрузили пикап, Дэнни понял, насколько права была Норма Шесть, что не стала рассказывать все с порога. Он мысленно поблагодарил ее за возможность морально подготовиться. Писательское воображение уже нарисовало ему некоторые детали случившегося.
Дэнни узнал, что Кетчуму захотелось в последний раз посмотреть на танцы лосей, но Норму Шесть он с собой не пригласил. Весь тот день шел снег, прекратившийся только к вечеру. Ночь обещала быть холодной, если не сказать, морозной. После любования лосиными танцами Кетчум собрался устроить привал на месте бывшей столовой. Норме Шесть он сказал, что ее не приглашает, поскольку знает, как тяжело ее бедро переносит холод. Пусть лучше приезжает утром, и они позавтракают на природе.
— А не холодно ли завтракать на снегу? — спросила она.
Декабрь перевалил через середину, близилась самая длинная ночь в году. Извилистая редко замерзала раньше января. Норма Шесть призналась, что ей даже нравилось смотреть на реку, бегущую среди заснеженных берегов. Они с Кетчумом бывали здесь в такое время. Кетчум со знанием дела разводил костер, а потом на углях варил кофе. Разумеется, кофе варился старым, испытанным способом: на сковороде, с яичной скорлупой, оттягивающей на себя кофейную гущу. Вместо воды он брал снег. Получалось не хуже. К кофе Кетчум поджаривал пару кусков оленины и запекал в золе яйца. Словом, Норма Шесть согласилась приехать утром на завтрак.
Все было бы хорошо, но Пам случайно заглянула в пикап и не увидела ни палатки, ни спального мешка. Если старый сплавщик задумал устроить привал, тот легко мог стать последним привалом в его жизни. Уж не собрался ли он заснуть на морозе и не проснуться? Норма Шесть тут же прогнала тревожные мысли и решила, что Кетчум уляжется спать в пикапе и не станет глушить двигатель.
Еще ее удивило, что Героя Кетчум оставил у нее.
— Его бедру холод тоже вредит, — сказал непривычно заботливый Кетчум.
— Я впервые слышала, чтобы он волновался из-за пса, — призналась Норма Шесть.
Утром, еще на подъезде к холму, где когда-то стояла столовая, Норма Шесть поняла, что никакого завтрака на снегу не будет. Не было ни кофе, ни костра. Кетчум сидел, прислонившись спиной к остаткам кирпичной трубы, словно над рекой по-прежнему стояло сгоревшее здание столовой и внутри было тепло, уютно и вкусно пахло.
Герой подбежал к хозяину, но вдруг застыл на месте. Шерсть у гончака встала дыбом. Не приближаясь к Кетчуму ни на шаг, пес начал ходить кругами. Казалось, все четыре его лапы отказывались сгибаться.
— Кетчум! — крикнула Норма Шесть.
Ответа не было. Только Герой на мгновение замер и повернул к ней свою изуродованную морду.
— Не знаю, сколько времени прошло, пока я решилась подойти к нему, — призналась Норма Шесть. — Все никак не могла поверить: еще вчера был живой, а тут — окоченелый мертвец.
Выпавший снег помог Норме Шесть восстановить события той жуткой ночи. Среди пушистой белизны алела цепочка пятен. Они привели Пам на берег реки, туда, где из-под снега торчали большие пни от неведомо когда и неведомо кем спиленных деревьев. Верхушка одного пня была красной от впитавшейся крови. В древесине застыл глубоко вогнанный топор, который Пам так и не смогла вытащить. Как и Джейн, Норма Шесть боялась увидеть где-нибудь рядом отсеченную левую руку. Руки не было: очевидно, Кетчум выбросил ненавистную часть своего тела в реку.
Дэнни сразу мысленно представил себе то место на реке, куда он бросал банку с пеплом отца. Скорее всего, туда же полетела и левая рука Кетчума. Должно быть, старому сплавщику стоило немалых сил подняться на холм. Красная дорожка в снегу показывала, что кровь так и хлестала из культи.
— Когда по Филипс-Бруку еще сплавляли лес, Кетчум повадился воровать его на дрова, — рассказывала Норма Шесть. — Он брал мелочь длиной фута в четыре и довольно тонкую. Но и этого бы хватило, чтобы его прищучить, если бы у него в пикапе нашли несколько таких бревнышек. Но Кетчум был хитер! Он за какие-нибудь полчаса мог превратить полкорда бревен в настоящие дрова. Представляешь, он брал топор в одну руку, как мясницкий секач. Р-раз — и бревнышко пополам по всей длине. Еще р-раз — и уже на четыре части. А потом уж эти прутики — он их «прутиками» называл — можно было легко переломать пополам. И поди докажи, что он украл чужой лес! Видел бы ты, как он это делал. Каждое движение ловкое, точное. Просто залюбуешься. Эти мартышки из Парижской производственной компании так и не догадались, почему леса к ним приплывало меньше, чем нужно. Думаю, они и не замечали. Им не терпелось по