— Ты там бывала? — спросила подругу Крошка.
— Не-а. Название противное.
— Нам не названия надо смотреть, а искать место, где бы перекусить, — резонно заметила ей Крошка.
— Я не прочь чего-нибудь слопать, — призналась Мэй.
— Например?
— Полмедведя или целую корову, — захихикала Мэй.
Крошка тоже захихикала.
— Меня бы устроила и половина коровы, — сказала Крошка.
— Патни, — возвестила Мэй, прочитав очередной указатель.
— Что это за название, как ты думаешь? На индейское не похоже, — задумалась Крошка.
— Точно не индейское, — согласилась Мэй.
Вверх уходили три поворота на Браттлборо.
— А как насчет пиццы? — спросила Крошка.
В ответ Мэй почти правильно произнесла название городка.
— Вот это точно не индейское название, — заявила Крошка, и обе толстухи опять захихикали.
— Должна же быть в этом… Браттлборо какая-нибудь пиццерия, а? — задала риторический вопрос Мэй.
— Сейчас увидим, — сказала Крошка.
Первый поворот они проскочили, и она свернула во второй. Вскоре их машина уже катилась по Мейн-стрит.
— «Книжный подвал», — прочитала Мэй, когда они медленно ехали мимо книжного магазина.
У светофора они затормозили. Дальше улица шла вниз, и им отчетливо был виден кинотеатр «Лэтчис» с его афишей. Тетки поморщились: здесь шли прошлогодние фильмы с Сильвестром Сталлоне — «Рокки III» и «Первая кровь».
— А я эти фильмы уже видела, — похвасталась Крошка.
— Со мной, между прочим, — напомнила ей Мэй.
Крошка могла себе позволить глазеть на вывески и афиши, только когда машина стояла у светофора. Вести машину и одновременно крутить головой по сторонам она не умела. Если бы не Мэй — ее голодная пассажирка и усердная читательница указателей, вывесок и прочего, они бы проскочили «Авеллино». Мэй споткнулась на названии, но сумела выговорить остальное:
— Итальянская еда.
— Где? — спросила ее Крошка, потому что они уже проехали это место.
— Только что проехали. Остановись где-нибудь. Там точно было написано: «Итальянская еда».
Они встали на стоянке местного супермаркета, и только сейчас до Крошки дошло, какую водительскую оплошность она совершила.
— Теперь пешком потащимся, — пробрюзжала она Мэй.
Крошка и в лучшие годы не любила ходить пешком. А с недавних пор у нее на правой ноге разрослась косточка, из-за чего она прихрамывала. Ей вдруг вспомнился Стряпун с его хромотой. (Так что повар уже мелькал на задворках сознания этих двух старых задниц, а разговор про индейские названия напомнил им давние времена, когда они жили в Извилистом.)
— Я бы ради пиццы и милю прошла, — призналась подруге Мэй. — Нет, милю только ради двух.
— Таких, как когда-то Стряпун делал, — подхватила Крошка, не догадываясь, как они близки к желанной цели.
— А что? Вкусные ведь были! — воскликнула Мэй.
Они потащились назад, к «Лэтчису», и при переходе Мейн-стрит едва не угодили под машину, поскольку двигались вне зоны перехода. (Возможно, в Милане к пешеходам относились снисходительнее, чем в Браттлборо.) Крошка и Мэй погрозили жирными пальцами вслед удаляющемуся водителю.
— Ты, случайно, не помнишь, что такого Стряпун хотел добавить в тесто для пиццы? — спросила Крошка.
— Меду, — сказала Мэй, и они захихикали. — Но потом передумал, — добавила она.
— А я все думала, какая у него тайная добавка, — вспомнила Крошка.
— Никакой и не было. Врал нам, — пожала плечами Мэй.
Они остановились перед витриной «Авеллино», где Мэй, запинаясь, принялась читать ресторанное меню.
— Похоже, и впрямь итальянская еда, — решила Крошка.
Она тоже прочитала меню, но про себя.
— Гляди-ка, пицца двух сортов.
— Я выбираю пеперони, — заявила Мэй. — Грибами еще отравишься.
— Помню, у Стряпуна корочка пиццы была тоненькая. Потому я никак наесться не могла, — углубилась в воспоминания Крошка.
Они вошли в зал. За столиком сидела семья: родители и двое детей. Ребятня с аппетитом уплетала пиццу. За другим столиком, невдалеке от двери на кухню, сидел приятного вида мужчина лет сорока. Он что-то писал в обычном линованном блокноте, какими пользуются школьники и студенты. Разумеется, тетки не узнали Дэнни. В последний раз они видели его двенадцатилетним мальчишкой. Повар тогда был на десять лет моложе, чем Дэнни сейчас.
Дэнни мельком взглянул на вошедших и вновь вернулся с своим записям. Вряд ли он помнил, как выглядели Крошка и Мэй почти тридцать лет назад. Естественно, он не имел ни малейшего представления, кто эти пожилые толстые тетки, ввалившиеся в отцовский ресторан.
— Леди, вы только вдвоем? — спросила их Селест.
(Крошке и Мэй всегда льстило, когда к ним так обращались.)
Им предложили столик у окна, под старой черно-белой фотографией лесосплава в Браттлборо.
— Смотри, раньше и по Коннектикуту лес сплавляли, — сказала Мэй. — Лесопилки тут стояли, бумажные фабрики. Может, и ткацкие были.
— Я где-то слышала про психушку в этом городе, — сообщила подруге Крошка.
Когда официантка принесла им минеральную воду, Крошка атаковала ее вопросом:
— У вас психушка еще осталась?
— У нас ее называют лечебницей для душевнобольных.
— Шикарное название, нечего сказать! — захихикала Мэй.
Селест спохватилась, что не принесла этим шумным дамам меню. (Внезапные слезы повара почему-то не давали ей покоя.)
В зал вошла молодая пара. Крошка и Мэй глазели, как другая официантка (то была Лоретта) провела их к столику. К этому времени Селест принесла голодным толстухам меню.
— Мы заказываем пиццу пеперони, — сказала Крошка, даже не заглянув в меню.
(Они запомнили это название, увидев его в витрине ресторана.)
— Одну на двоих или по одной для каждой из вас? — спросила Селест.
— По одной, — ответила Мэй.
(Впрочем, Селест достаточно было взглянуть на них, чтобы угадать ответ.)
— Не желаете ли салат или первое блюдо? — спросила Селест.
— Обойдемся. Я приберегу местечко для яблочного пирога, — ухмыльнулась Мэй.
— Зато черничный коктейль не помешает, — добавила Крошка.
Обе заказали по большому стакану кока-колы. «Настоящей», — уточнила Мэй, чтобы Селест ненароком не принесла им диетическую. Для дальнейшего пути, не говоря уже о шумной встрече с детьми и внуками, Крошка и Мэй нуждались в основательном впрыскивании в кровь кофеина и сахара.
— Знаешь, если мои детки и внуки будут и дальше плодить новых деток, я точно окажусь в этой… лечебнице, — хихикая, призналась Мэй.
— Я буду к тебе туда ездить. Если там будет вкусная пицца, — пообещала Крошка.
Возможно, повар слышал скрипучий смех, доносящийся из зала.
— Две пиццы пеперони, — сказала ему Селест. — Вероятно, дамочки из тех, кто любит запивать пироги черничным коктейлем.
— Кто они такие? — с несвойственным ему любопытством спросил повар. — Местные?
— Местные или нет, по-моему, просто две старые глупые задницы, — довольно резко ответила Селест.
Наступило время спортивного репортажа о матче бейсбольной команды «Ред сокс». Бостонцы играли у себя дома, на стадионе Фенуэй-парк. Между тем Грег слушал другую станцию, где шла музыкальная ретропередача «Старые, но нестареющие». Сейчас передавали песни с «Surrealistic Pillow»[96] — альбома распавшейся группы «Джефферсон Эйрплейн».
Повар не особо прислушивался к музыке, но вдруг узнал голос Грейс Слик, исполняющей «Somebody to Love».
— Хватит, Грег! Я хочу послушать репортаж, — с непривычной резкостью бросил он помощнику.
— Ну дайте еще немножко послушать, — начал было Грег, однако Тони резко перестроил приемник.
(Все, кто был в кухне, заметили его раздраженный тон и порывистость жестов.)
— Терпеть не могу эту песню, — словно в оправдание пробормотал повар.
— Наверное, тоже воспоминания, — сказала Селест, пожимая плечами.
За тонкой стеной и двустворчатой дверью, раскрывающейся в обе стороны, сидели еще два давних воспоминания. К сожалению, повар не смог бы избавиться от Крошки с Мэй столь же легко, как он избавился от ненавистной песни.
Глава 9Хрупкая, непредсказуемая природа вещей
На «полосе Кораллвил», сравнительно недалеко от «Мао», находилась пиццерия, называвшаяся «У греков». Пиццу там готовили с каламатскими оливками и сыром фета. (Отец Дэнни как-то сказал: «Неплохо, но это не пицца».) В центральной части Айова-Сити была пародия на ирландский бар — «Паб О’Рурка» с бильярдными столами, зеленым пивом в День святого Патрика, жареными сосисками и сэндвичами с фрикадельками. По мнению Дэнни, это было место студенческих сборищ — посредственная копия бостонских пабов, что находились к югу от площади Хеймаркет, ближе к Ганновер-стрит. Старейшим из тех заведений был «Устричный союз» — устричный бар и ресторан. Впоследствии напротив него открыли мемориальный центр, посвященный холокосту. На углу Юнион-стрит и Маршалл-стрит был другой паб — «Колокольчик в руке». Там юный Дэниел Бачагалупо познавал вкус пива в обществе мужской половины его родни из кланов Саэтта и Калоджеро.
Паб находился не слишком далеко от Норт-Энда, и прогулки сына не остались без внимания повара. Однажды он последовал за Дэнни и остальными юнцами в «Колокольчик». Увидев, что его сын пьет пиво, повар за ухо выволок его из заведения.
Сейчас писатель Дэнни Эйнджел сидел с блокнотом за столиком «Авеллино», ждал кулинарного сюрприза от отца и вспоминал ту далекую историю и унижение, которое он испытал на глазах у своей более взрослой родни. Жаль, этого оказалось недостаточно, чтобы в самом начале отбить у него тягу к выпивке. Унижение, обида на отца — этого было мало. Чтобы бросить пить, Дэнни пришлось пережить сильный страх и куда более сильное унижение, чем в бостонском пабе. Для этого ему понадобилось стать отцом. («Если рождение ребенка не сделает тебя ответственным, тогда уже ничто не поможет», — как-то сказал ему повар.)