Его ответ прозвучал не сразу. К тому времени Кетчум уже повесил трубку.
Вся кухня была забрызгана кровью Агу. На телеэкране вьетнамцы срывались с вертолетных салазок и падали вниз. Наверное, повтор. Этот позор Америки будут крутить по всему миру несколько дней подряд. Сын Дэнни смотрел конец войны, на которую не попал его отец.
Иокогамы принесли бизнесменам несколько бутылок пива. Сяо Ди стоял внутри холодильного отсека кухни.
— Тони, наши запасы «Циндао» на исходе, — констатировал младший брат.
Он вернулся из холодильного отсека и вдруг заметил открытую заднюю дверь.
— А куда подевался Эд? — спросил Сяо Ди.
Младший брат вышел в темноту и сделал несколько шагов, озираясь по сторонам.
— Не удивлюсь, если эти вонючие фермеры-патриоты приняли его за одного из нас, «желтых», и убили.
— По-моему, бедняга Эд решил, что с него на сегодня хватит, и пошел домой, — сказал повар.
— Он так тщательно намыл раковину, а меня туда вырвало. Может, он поэтому обиделся? — предположила Сао.
Равиоли были готовы. Японки понесли заказ бизнесменам.
— Не возражаете, если я выключу телевизор? — спросил присутствующих Дэнни.
— Нет, не возражаем. Выключите его, пожалуйста, — почти хором произнесли Иокогамы.
— Эд, где ты? — доносился из темноты голос Сяо Ди. — Эд!.. Похитили, поганые фермеры-патриоты!
— Я могу отвести Джо домой и уложить спать, — предложила одна из японок.
— Вначале я покормлю мальчика, — сказал повар. — Дэниел, ты побудешь немного в роли метрдотеля?
— Конечно. Я еще не забыл, как это делается.
Писатель вымыл лицо, руки и надел чистый передник. Когда он вышел в зал, бизнесмены очень удивились: надо же, не азиат и не устрашающего вида.
— А что там было у вас на кухне? — осторожно спросил один из них, явно не желая, чтобы Сяо Ди услышал его вопрос.
— Прямой телерепортаж о конце войны, — ответил Дэнни.
— Но равиоли просто потрясающие, — признался другой бизнесмен. — Передайте повару нашу благодарность.
— Обязательно передам.
Ресторан не пустовал. Пришла компания университетских преподавателей. Пришли родители, решившие побаловать своих чад-студентов изысканным ужином. Казалось, они даже не знали, что закончилась война во Вьетнаме. Естественно, они же не были на кухне «Мао», когда там показывали Сайгон. (Вряд ли в Америке запись прямого репортажа будут показывать целиком и по всем телеканалам. Выберут самые эффектные куски, день-два покрутят и забудут.)
Агу оставили на ночь в больнице. Каори (или Сао) отвела Джо домой и уложила спать. Дэнни заехал в больницу за И Ин, и они тоже поехали домой. Повар приедет потом, когда «Мао» закроется.
Японская нянька ушла, повар еще не возвращался. Джо спал на втором этаже, а Дэнни сидел на кухне вместе с И Ин. Как и повар с сыном, китаянка тоже не пила ни спиртного, ни пива. Сейчас она делала себе травяной чай, который якобы помогал при простуде.
— Ну вот, наконец мы одни, — сказала ему И Ин. — Почти одни. Я забыла про свою дурацкую простуду.
Чайник только закипал. И Ин стояла со сложенными на груди руками и внимательно смотрела на Дэнни.
— Что? — спросил он.
— Ты знаешь что, — ответила И Ин.
Дэнни первым опустил глаза.
Пауза была слишком тягостной. Дэнни нашел спасительную тему.
— Все забываю спросить: а как движется дело с документами для твоих родителей и дочки?
И Ин сняла с плиты закипевший чайник. Повернувшись к писателю спиной, она медленно наливала кипяток в высокую фарфоровую чашку. Как и все китайские чашки, эта была с крышкой.
— Я начинаю думать: а стоит ли им сюда приезжать? Но пока мне тяжело отказываться от своего замысла. Я так долго к нему шла.
Уже потом, в Вермонте, Дэнни узнал, что И Ин вернулась в Гонконг, где тоже работала медсестрой. (О дальнейшей судьбе Иокогам Сао и Каори повар с сыном так ничего и не знали.)
В тот вечер (вечер окончания войны) И Ин ушла со своим чаем наверх, оставив Дэнни одного. Искушение включить телевизор было очень велико, но писатель ему не поддался. Вместо этого он вышел на улицу и побрел по тротуару. Время двигалось к одиннадцати. Первые этажи домов были сплошь темными. Светились только вторые и третьи, где жильцы читали в постели или смотрели телевизор. В комнатах вспыхивали характерные экранные отсветы. Почему-то сегодня все они были голубовато-зелеными и голубовато-серыми. Что-то разладилось в системе цветопередачи.
Конец апреля в Айове — время достаточно теплое. Окна многих домов были раскрыты. Звук работающих телевизоров выливался на улицу, но разобрать, какую именно передачу смотрят в том или ином доме, Дэнни не удавалось. Ему казалось, что большинство все-таки смотрят новости. Но кто-то вполне мог предпочесть сентиментальную мелодраму или что-то еще.
Если на небе и светили звезды, Дэнни их не видел. Он жил на Корт-стрит почти три года. Это было вполне безопасное место, если не считать голубой «мустанг», за рулем которого никто никогда не видел водителя. Но близилось время возвращения в Вермонт. «Эта поганая, придурочная страна…» — вспомнились ему слова Кетчума. Похоже, старый сплавщик был слишком сердит или слишком пьян, чтобы закончить фразу. Возможно, и то и другое. Но не слишком ли жестоко Кетчум судил об Америке? Дэнни все же надеялся, что их старый друг хватил через край. И с выпивкой, и с суждениями.
— Прошу тебя, позаботься о моем отце и маленьком сыне, — произнес вслух писатель.
Он не знал, к чему или кому обращается. К беззвездной ночи над Айова-Сити? К какой-нибудь чуткой душе, находящейся поблизости и способной услышать? (И Ин, если не спит, услышала бы.)
Дэнни сошел с тротуара на пустую проезжую часть, словно подзадоривая голубой «мустанг» заметить его.
— Прошу тебя, не причиняй вреда ни моему отцу, ни моему сыну. Если тебе обязательно нужно сделать зло, сделай его мне, — сказал он.
Только кто находился там, под невидимыми небесами, способный защищать или причинять зло?
— Небесная леди! — позвал писатель.
Но Эми не говорила, что бывает ангелом круглосуточно. И потом, он восемь лет ее не видел. Ответа с небес не было.
Глава 11Мед
«Что у меня с памятью?» — думал повар. Скоро ему исполнится шестьдесят. Его хромота стала заметнее. Тони Эйнджел пытался вспомнить рынки, куда они ездили с Сяо Ди — младшим из братьев Чен. Кам-Куо находился на Мотт-стрит, а Кам-Ман — в Бауэри. Или наоборот? Повар решил, что это не столь уж важно. Главное, он помнит более существенные моменты.
Он помнил, как прощался с братьями Чен. Как Сяо Ди обнимал его, как Агу шевелил приживленной фалангой указательного пальца и плакал.
— Ше бу де! — кричал Сяо Ди.
(Братья Чен произносили эти слова на шанхайский манер — «Се бу деэ».)
— Ше бу де! — кричал Агу, шевеля своим слегка изуродованным указательным пальцем.
Это выражение Тони Эйнджел услышал гораздо раньше прощания с Айова-Сити и рестораном «Мао». В одну из их шестнадцатичасовых поездок из Южного Манхэттена в Айову (кажется, в это время они ехали по шоссе 80) Сяо Ди разъяснил повару смысл слов «ше бу де». Их произносят, когда человек покидает родину и едет куда-то далеко — в Нью-Йорк, Сан-Франциско или куда-нибудь еще — и, возможно, больше не увидит ни родных, ни друзей детства, ни соседей, с которыми жил на одной улице. Смысл этих слов переводился как «мне невыносимо с тобой расставаться».
— Ты их произносишь, когда не хочешь расставаться с теми, кто у тебя есть, — так говорил ему Сяо Ди.
— Ше бу де, — прошептал повар, стоя на кухне своего любимого «Авеллино».
— Вы о чем, босс? — спросил его помощник Грег.
— Это я с кальмаром разговариваю. Знаешь, Грег, у кальмаров есть одна особенность. Их надо варить либо очень быстро, либо очень долго. А все, что в промежутке, — это вареная резина, но никак не кальмар.
Эти слова молодой повар слышал не впервые и потому лишь хмыкнул в ответ.
Кальмара, которым Тони Эйнджел собирался удивить своего сына, он варил очень долго. Повар добавил в кастрюлю консервированных томатов и томатной пасты, чеснока, базилика, несколько горошинок красного перца и черных маслин. Кедровые орешки и резаная петрушка могли еще подождать: их добавляли в самом конце. Кальмар подавался с макаронными перьями, и все это щедро посыпалось петрушкой. (Пармезан к кальмару абсолютно не годился.) А после кальмара Дэнни съест немного салата из рукколы. Пожалуй, не помешает добавить туда козьего сыра. Повар закупал местный сорт этого сыра и был им вполне доволен.
А сейчас подошел черед вытаскивать пиццу пеперони из духовки ирландской дровяной плиты.
— Ше бу де, — прошептал Тони, обращаясь к плите, и Грег вновь поглядел на него, не понимая, что сегодня творится с их боссом.
— Ты же опять плачешь, — сказала ему Селест. — Неужели не замечаешь? Может, все-таки скажешь, в чем дело?
— Лук резал, — отговорился повар.
— Будет тебе врать, Тони, — сказала официантка. — Это пиццы для тех двух старых задниц? Давай отнесу им. А то эти клуши такие голодные, что того и гляди сожрут Дэнни.
— Бери, пиццы готовы.
Он поддел шумовкой макаронные перья и проверил на вкус, сварились ли. Селест величественно удалялась из кухни, унося пиццы пеперони. Все это время Лоретта глядела на него, будто пыталась что-то расшифровать.
— Что тебе? — не выдержал повар.
— Загадочный вы человек, — сказала Лоретта. — И Дэнни тоже загадочный. Согласны?
— Любишь ты преувеличивать. Вся в маму, — улыбнулся повар.
— А что с кальмаром? Готов? Или вы рассказываете ему историю своей жизни? — спросила Лоретта.
Из зала послышалось взвизгивание Крошки:
— Ой! Какая тоненькая корочка!
— И вправду тонкая, — одобрительно добавила Мэй.
— Наш повар делает замечательную пиццу, — сказал им Селест. — И всегда с тонкой корочкой.
— А что он добавляет в тесто? — заинтересовалась Крошка.
— Да-да, что? Есть у него какой-нибудь секретик? — спросила Мэй.