Пока Кетчум гостил в Торонто, снег несколько раз сменялся дождем. Улицы попеременно становились то скользкими, то мокрыми. Сейчас опять подморозило. Домой повар с сыном возвращались в такси (повар не любил ездить на своей машине в центр города). К этому времени пошел снег. Следы Ковбоя возле пожарной лестницы и днем-то были малозаметными, а сейчас наст присыпало свежим снегом и они совсем исчезли. Карл снял свою парку и разулся. Он вытянулся на кушетке писательской комнаты, сжимая на груди кольт сорок пятого калибра. Наплечная кобура ему не требовалась.
Из кухни донеслись голоса повара и его сына. Теперь уже никто не узнает, смог ли Карл разобрать слова их разговора.
— Дэниел, тебе пятьдесят восемь лет. В твоем возрасте нужно жить с женой, а не с отцом, — говорил повар.
— А тебе, пап? Разве тебе не нужна жена? — спросил Дэнни.
— Я достаточно пожил с женщинами, Дэниел. В семьдесят шесть находиться рядом с женщиной… я бы себя неловко чувствовал. Мне пришлось бы постоянно извиняться перед нею, — признался Доминик.
— За что?
— За разные малоприятные мелочи. Бывает, пукну ненароком. И разговариваю во сне.
— Тогда тебе стоило бы поискать тугоухую жену. Как наш Кетчум, — предложил Дэнни, и они оба засмеялись.
Карл слышал их смех.
— Дэниел, я серьезно: ты хотя бы завел себе постоянную любовницу, — говорил повар, пока они поднимались на второй этаж.
Ступеньки скрипели под их ногами, но по-разному. Чувствовалось, что один из поднимающихся хромает и ему тяжело идти наверх. Это Карл тоже слышал.
— У меня есть приятельницы, — начал было Дэнни.
— Я говорю не о твоих поклонницах.
— Пап, у меня уже нет поклонниц.
— А куда ж подевались эти молодые сумасбродки? Я читал их письма.
— Ты про этих? Я ничего не пишу им в ответ.
— Но есть же и другие женщины. Как это у вас называется? Помощники редактора? В отделах книготорговли достаточно женщин… Помнится, я даже видел тебя с кем-то из них. Пусть они моложе тебя, ну и что?
— Молодые женщины сейчас не очень-то хотят связывать себя постоянными отношениями, — объяснил отцу Дэнни. — У них на первом месте карьера. А женщины моего возраста либо замужем, либо вдовы.
— А чем тебе не нравятся вдовы? — спросил отец.
(Здесь они оба посмеялись, но уже не так долго.)
— Я не стремлюсь к постоянным отношениям, — сказал Дэнни.
— Не стремишься? А почему? — удивился повар.
Теперь отец и сын стояли в разных концах коридора, возле дверей своих комнат. Расстояние заставляло их говорить громче, и Ковбой наверняка слышал каждое слово.
— Знаешь, пап, по-моему, я тоже исчерпал свои возможности, — признался Дэнни.
— Я просто хочу, чтобы ты был счастлив.
— Я счастлив, что мы с тобой вместе. Ты всегда был мне хорошим отцом. Лучшим.
— Ты тоже был хорошим отцом, Дэниел.
— Я не слишком внимательно относился к отцовским обязанностям, — перебил его Дэнни.
— Я люблю тебя! — сказал Доминик.
— И я люблю тебя, папа. Спокойной ночи.
Дэнни вошел к себе и тихо затворил дверь.
— Спокойной ночи! — крикнул ему из коридора повар.
Пожелание было настолько искренним, что, возможно, даже Ковбою захотелось пожелать им обоим спокойной ночи. Но Карл лежал тихо, ничем не выдавая своего присутствия.
Выжидал ли бывший помощник шерифа еще целый час, после того как отец и сын вычистили зубы и в ванных смолк шум воды? Вряд ли. Мечтал ли Дэнни перед сном об острове Тернер-Айленд, о своей «писательской хижине», из окон которой видна маленькая упрямая сосна? Возможно, мечтал. А повар? Просил ли он в молитвах отпустить ему еще немного времени? Едва ли Доминик Бачагалупо вообще молился перед сном. В лучшем случае он засыпал с пожеланием, чтобы его одинокий сын «нашел себе кого-нибудь». Только это.
А половицы? Скрипели ли они под ногами грузного Ковбоя, когда он встал с кушетки и отправился исполнять свою «миссию»? Возможно, и скрипели, но повар их скрипа не слышал. Дэнни после выпитого в ресторане вина, быть может, снилось, что это Джо приехал из Колорадо.
Ковбой не знал, насколько темно бывает в доме по ночам, и потому заблаговременно проверил ступеньки, спустившись с закрытыми глазами. Он сосчитал число шагов от лестницы до двери комнаты повара. Узнал Карл и то, где находится выключатель: справа от двери, рядом с восьмидюймовой чугунной сковородой.
Оказалось, света на лестнице более чем достаточно: Дэнни всегда оставлял включенными две лампочки между первым и вторым этажом. Ковбой прошлепал в носках до нужной двери и распахнул ее.
— Что, Стряпун? Не ожидал увидеть? — спросил Карл, зажигая свет. — Вот и настало твое время подыхать.
Возможно, Дэнни слышал эти слова, а может, и нет. Но его отец сел на постели, щурясь от яркого света, и громко произнес:
— Что ж ты так долго добирался, болван? А ты и впрямь тупее собачьего дерьма. Джейн всегда это говорила.
(Эти слова Дэнни наверняка услышал.)
— Маленькая хромая вонючка — вот ты кто, Стряпун! — орал Карл.
Это Дэнни тоже слышал. Он уже стоял на коленях, вытаскивая из-под кровати чехол с дробовиком.
— А ты, Ковбой, все равно тупее собачьего дерьма! — кричал в ответ его отец.
— Нет, Стряпун! Я не так туп, потому что это ты сейчас сдохнешь!
В грохоте собственного голоса Карл не слышал, как щелкнул предохранитель дробовика. Он не слышал топота босых ног по коридору. Ковбой прицелился и выстрелил из кольта повару в сердце. Доминика Бачагалупо отбросило к изголовью кровати. Он умер мгновенно, на подушках. Карлу было не понять странной улыбки повара, обнажившей белый шрам на его нижней губе. И только Дэнни понял слова, произнесенные отцом за несколько мгновений до смерти.
— Ше бу де, — сумел выговорить Доминик.
Этим словам он научился у Агу и Сяо Ди. В переводе с китайского они означали: «Мне невыносимо с тобой расставаться».
Разумеется, Карлу так и не открылся смысл китайского выражения; зато, увидев позади себя голого человека, бывший помощник шерифа понял, почему повар умер с улыбкой на губах. Он улыбался, поскольку знал, что его громкие крики спасут жизнь сыну. А еще Доминик знал, что их друг Кетчум снабдил Дэнни оружием получше, нежели восьмидюймовая сковородка. Быть может, в свои последние мгновения Ковбой заметил направленное на него дуло «винчестер-рейнджера». Той самой винтовки, годящейся лишь для забав сопливых подростков.
Карл не успел повернуться и выстрелить. Ствол его кольта по-прежнему глядел в пол, когда первым патроном Ковбою разворотило половину горла. Карл попятился и рухнул спиной на ночной столик, раскрошив плечом лампочку в настольной лампе. После второго выстрела Дэнни горло Карла перестало существовать. Оленья пуля была, по сути, уже лишней, но Дэнни почти вплотную приставил дробовик к изуродованной шее Ковбоя и выстрелил, словно зияющая рана была магнитом, притягивающим его оружие.
Если верить словам Кетчума о том, как волки убивают свою добычу, не были ли эти три выстрела из дробовика двадцатого калибра настоящими «поцелуями волков»? Такими же дерзкими и беспощадными?
Дэнни спустился вниз и из кухни позвонил в полицию, сказав, что откроет для них входную дверь и что они найдут его на втором этаже, возле тела отца. Писатель отпер входную дверь, потом поднялся к себе и надел старый спортивный костюм. Он хотел позвонить Кетчуму, но время было слишком позднее. Да и к чему теперь спешить? Когда Дэнни вернулся в отцовскую спальню, следов от трех «поцелуев волков» не было видно. Они потонули в крови. Труп Карла был залит кровью с головы до ног, словно его окатили из шланга. Но мысль о том, сколько работы он задал Люпите, лишь пронеслась по задворкам сознания писателя. Коврик на полу был мокрым от крови. Кровь забрызгала стены, одну доску с фотографиями (ту, что висела над ночным столиком). Дэнни не сомневался: Люпита справится. Она справилась с кое-чем более тяжелым и страшным — пережила потерю ребенка.
А Кетчум был прав насчет красного вина. Дэнни сейчас думал об этом, сидя на кровати возле тела отца. Если бы в ресторане он пил только пиво, то, быть может, услышал бы Ковбоя на несколько секунд раньше и сумел бы выстрелить прежде, чем заговорил кольт сорок пятого калибра.
— Не казни себя, Дэнни, — говорил ему потом Кетчум. — Это я притащил за собой Ковбоя. Я должен был предвидеть, что он может увязаться за мной.
— И ты не казни себя, Кетчум, — говорил ему Дэнни, прекрасно зная, что старый сплавщик все равно не простит себе случившегося.
Когда приехала полиция, в соседних домах светились все окна. Громко лаяли потревоженные собаки. Обычно в такое время Роуздейл крепко спал. Жители близлежащих домов впервые слышали перестрелку и были откровенно напуганы. Некоторые собаки лаяли и сейчас. Войдя в дом и поднявшись на второй этаж, полицейские увидели знаменитого писателя вместе с мертвым отцом. Голова убитого повара покоилась на коленях сына, а тот сидел в изголовье забрызганной кровью постели. Как потом докладывал молодой инспектор убойного отдела, они нашли Дэнни Эйнджела там, где он сказал. В момент их появления писатель что-то напевал своему отцу, а может, читал какое-то стихотворение.
— Ше бу де, — шептал Дэнни, наклонившись над отцовским ухом.
Ни он, ни повар не знали, правильный ли перевод этих слов сказали Агу и Сяо Ди. Действительно ли «ше бу де» означало «Мне невыносимо с тобой расставаться»? Но так ли важна была сейчас точность?
«Мне невыносимо с тобой расставаться», — мысленно повторял Дэнни, обращаясь к любимому отцу, который почти сорок семь лет оберегал его от злобного и тупого Ковбоя. Оберегал с той самой ночи, когда они бежали из Извилистого.
Когда приехали полицейские, Дэнни впервые заплакал. Для него началось невыносимое расставание с отцом. Возле дома помимо двух полицейских машин стояла карета «скорой помощи». У всех трех машин продолжали вертеться включенные мигалки. Полицейские уже знали краткую версию, сообщенную им по телефону. В дом проник вооруженный злоумышленник, застреливший отца известного писателя. Сам писатель выстрелами из дробовика убил злоумышленника. Но молодой инспектор сразу понял, что дело тут гораздо сложнее заурядного вторжения в чужой дом. Полицейский с большим почтением отнесся к мистеру Эйнджелу. Понимая, каково сейчас писателю, он не торопил Дэнни. Пусть хоть немного придет в себя, соберется с мыслями. Учитывая возраст злоумышленника и то, что писатель стрелял в него с близкого расстояния и несколько раз (хотя первый выстрел уже был смертельным), полицейский детектив понимал: случившееся имеет под собой давнюю историю.