— Ты умеешь с ним обращаться?
— Кажется, умею… Ударник взведен? А вот предохранитель, верно? Ты этот самый револьвер показывал мне в Нью-Йорке. Ты думаешь, в нас будут стрелять?
— Я думаю только о том, как бы избежать стрельбы. Ты же знаешь, я не люблю развлекаться, стреляя в людей.
Пока Гарриэт была в ванной, я собрал чемоданчик.
Только она оттуда вышла, постучал Эскудеро. Я впустил его в комнату и запер дверь. Я знал, что бой хитер и нахален и его нужно захватить врасплох. Когда мальчишка подошел ко мне поближе, я влепил ему пощечину, потом еще раз ударил по другой щеке.
— Мистер, мистер! — закричал он, заслоняя лицо рукой. — Не бить Эскудеро, мистер!
На этот раз он получил в ухо.
— Ты был боем мистера Мерфи, но сказал, что не был. Я спрашивал, знаешь ли ты его, а ты соврал, что нет. Я спрашивал у тебя адрес Моники Гонсалес, и ты соврал, что не знаешь, хотя относил ей цветы.
— Эскудеро не знать…
— Знать, но врать. Ты также готов был засвидетельствовать, что мистер Мерфи был гомосексуалистом и даже тебя изнасиловал. Обещал ты это полиции или нет?
— Эскудеро…
— Эскудеро скажет всю правду, или мне придется навсегда заткнуть его наглую лживую пасть. Ты работаешь на этих мерзавцев, ты даже рылся в моих бумагах. Ты постоянно сообщал полиции, куда я выхожу, что делаю и когда посещаю свое посольство.
Я еще раз его ударил. Бой отлетел к стене.
— Из тебя вырастет такая же скотина, как и они все. Как зовут офицера, который велел тебе шпионить?
— Не знать, Эскудеро быть хороший бой…
Я вытащил револьвер. Эскудеро съежился в углу. Я снова его ударил.
— Майк, перестань! — воскликнула Гарриэт.
— Замолчи, Гарриэт, — сказал я.
— Мистер, не убивать, мистер…
— Я буду убивать, если не скажешь правды. Не бойся, полиции я тебя не выдам.
— Мистер не обманывать?
— Отвечай теперь на вопросы, мне некогда. Если соврешь — пристрелю.
— Эскудеро сказать правда. Мистер не бить, мистер пустить Эскудеро?
— Хорошо. Как зовут офицера из полиции, которому ты доносил?
— Майор Паулино. Управление полиции.
— Мигель Анхело Паулино. Отлично. Где живет Моника Гонсалес?
— Пласа-дель-Конгрессо, дом семь. Вы идти одна ворота, идти двор, идти другая ворота. Вы подняться один этаж, два этаж.
— Где мистер Мерфи? Где его убили?
— Эскудеро слышать: полиция возить людей дорога до Асуа, там убивать. Эскудеро не видеть такая смерть. Вы не убивать. Эскудеро хороший бой, говорить правда.
Я усадил боя в кресло и ремнем от чемодана привязал его к спинке. Гарриэт я велел сесть на диван и дал ей револьвер.
— Эскудеро, если ты пошевелишься, эта дама тебя застрелит. Сиди тихо, не произноси ни слова. Я только проверю, сказал ли ты правду. Если ты соврал, я вернусь и убью Эскудеро. Понял?
— Да, мистер.
— Если я не вернусь через три часа, — прошептал я Гарриэт, — позвони в посольство.
Я захлопнул дверь, спустил в замке собачку, вышел из гостиницы и поехал к Монике Гонсалес.
На пересечении Авенида Корриентенс и Сан-Мартин в старом «кадиллаке» дежурили трое пистольерос.
Тот, что сидел возле шофера, указал ему на выходящего из гостиницы мужчину, который быстро пересек тротуар и сел в «мерседес».
— Этот, — сказал он, — я видел, как он выходил из «Космоса». Поезжай за «мерседесом».
Шофер включил скорость.
— Надо было его убрать прямо тут, возле гостиницы. Уж если кому предстоит быть уничтоженным, так не все ли равно, где это произойдет.
— Не будь слишком умным, — сказал третий, сидевший позади водителя. — Если не знаешь, помалкивай. Нам не велели торопиться. Приказали ждать, пока он выйдет из гостиницы, потом идти или ехать следом за ним и снять где-нибудь подальше. Потому что возле гостиницы могут околачиваться люди Ван Оппенса.
— У тебя хорошая память, — сказал водитель, — Я никогда так точно не запоминаю приказаний. Но я бы не стал рисковать, ты же знаешь, что они могут сделать, если он потеряется и нам не удастся его прикончить. С нами что они могут сделать? Слыхал, как поступили с де ла Маса? Ну, а я все знаю. Я сам вел эту цистерну с аэродрома.
«Мерседес» затормозил на Пласа-дель-Конгрессо.
Мужчина, которого им предстояло убрать, вылез из машины и скрылся в воротах.
«Кадиллак» остановился рядом с «мерседесом».
— Здесь? Так близко?
— Ты ни черта не понимаешь. Да он никогда больше не увидит свою машину. Мы снимем его в воротах. Лучшего места, чем такие темные ворота, и не придумаешь.
— Садись-ка в его «мерседес», — обратился этот же агент к водителю, — на всякий случай, чтобы чего не вышло. А мы подождем в воротах, пока он выйдет, и сделаем все, что полагается. Потом ты вылезешь, мы перенесем его в «мерседес» и подожжем машину. Отцепи его канистру с бензином и все приготовь. Ты сидишь за баранкой уже двадцать лет — должен знать, как это делается.
Он громко расхохотался, решив, что неплохо сострил. Однако ни водитель, ни другой агент его не поддержали и не засмеялись, старательно избегая его взгляда.
Они знали, что в один прекрасный день сгорят сами. Свидетели и исполнители представляют наибольшую опасность.
Во флигеле дома на Пласа-дель-Конгрессо на третьем этаже я нашел квартиру Моники Гонсалес и позвонил.
За дверью не стали ни о чем спрашивать, никто не поглядел в глазок. Просто дверь распахнулась, и я увидел Монику в тонком поношенном халатике с веером в руке.
— Это вы? — усмехнулась она, ведя меня в глубь квартиры. — Мне следует рассматривать ваш визит как реванш за то, что я разыскала вас в «Космосе»?
— С небольшой поправкой: я достал ваш адрес не в управлении.
— Вы злорадствуете?
— Меньше, чем по поводу ареста профессора Кастельфранко.
— Не понимаю. Разве профессор арестован?
— Вы знаете больше, Моника.
— Я не получала приказа сообщать вам все, что мне известно.
— Сегодня на аэродроме арестовали профессора Кастельфранко. Только вы одна знали, что Кастельфранко приедет по заданию разведки. Рассказав вам о нем, я хотел только проверить, сумеете ли вы удержать это при себе или тоже постараетесь отправить его на тот свет. Будь профессор на самом деле связан с разведкой, он бы неминуемо погиб. Наша разведка тоже частенько занимается грязными делишками, но на этот раз, как вам прекрасно известно, мы стараемся получить доказательства целого ряда страшных преступлений. А вы стали на сторону убийц. Меня интересует только это и ничего больше.
— Кто-то еще должен был знать… это невероятно…
— Никто ничего не знал, потому что я все выдумал. По приглашению исторического отдела вашего университета приехал настоящий профессор, бывший приятель Муссолини, близкий знакомый семьи Трухильо. Я солгал вам потому, что хотел проверить свои догадки. Только вы знали басню о секретной миссии профессора.
Моника медленно опустилась на стул, закурила сигарету. Она продолжала оставаться поразительно спокойной.
— А вы оказались опаснее, чем я предполагала.
— По вашей вине погиб Ральф Баллок, старик сторож с аэродрома Эмитивилль. Только вы знали, что я ищу название аэродрома.
— Не может быть, чтобы вы ни с кем больше это не согласовывали, ведь не я одна…
— Нет, вы одна. Я согласовал способ передачи этого сообщения, но только после того, как все узнал. А в это время за Баллоком уже следили. Его убили вы.
— Вы не можете себе представить, в каком я положении… Я не стану ничего отрицать: вам, по-видимому, все известно. Может быть, вы даже получили приказ из Центра проверить меня и разоблачить; я давно с этим смирилась. Или они, или вы. Я предпочитаю вас, они мучают.
— Зачем вы вели двойную игру?
— Я работала для вас потому, что я ненавижу всех их, ненавижу Трухильо, ненавижу его семью и его полицию.
— А почему вы на них работали?
— Потому что я их боюсь. Если бы не они, я была бы сегодня первой балериной обеих Америк. Они отняли у меня эту возможность и хотели убить. Я жива только потому, что согласилась на них работать… Что вы хотите со мной сделать?
— Еще не знаю. Где вы храните передатчик?
— У моего гитариста, но он живет за городом…
— И он знает, что вы работаете на обе стороны?
— Он работает вместе со мной… У вас есть револьвер?
Револьвера у меня не было, я оставил его Гарриэт. Я сказал:
— Даже два.
— Выбросьте их перед уходом. Они следят за вами и, без сомнения, видели, как вы сюда вошли. Они обыщут вас на улице и арестуют под предлогом хранения оружия. Им о вас известно все или почти все. Они знают, что вы оглушили старого Тапурукуару.
— А я-то думал, старик хоть немного расхворается.
— Тапурукуара самый выносливый человек в полиции. Потому-то так быстро и нашелся «паккард», на котором вы скрылись. Если бы вы оставили ключик в замке зажигания «форда», Тапурукуара догнал бы вас и убил…
— В этой смерти вы тоже были бы повинны. От вас полиция узнала, что я собирался прийти в «Гавану». А затея с письмом де ла Маса и с Манагуа?..
— Я вынуждена была так поступить. Когда сидишь в западне и всеми силами пытаешься уцелеть, выбирать не приходится. Только обреченные на смерть в состоянии понять подобное чувство. Вы не знаете — да и откуда вам знать, — как приговоренные цепляются за жизнь. Я приговорена, может быть, потому…
— Я не верю такой смеси подленькой философии с дешевой психологией. Каждый из нас приговорен, каждый в каком-то смысле невинен, каждый раньше или позже умрет, но все это не оправдывает преступлений, особенно политических.
— Иначе я не могу этого объяснить. Что вы хотите со мной сделать?
— У вас есть какое-нибудь оружие?
— Даже два вида. Яд в ампуле, который я получила в Центре, и пистолет.
— Где?
— В зеленой сумке, на подзеркальнике, позади вас.
Я открыл сумочку и нашел в ней маленький пистолетик, инкрустированный слоновой костью и серебром. Он был заряжен. Я спрятал его в карман.