Решив напоследок увидеть-таки жену сторожа, я вернулась в здание клиники. Екатерина Витольдовна оказалась на кухне, где вокруг нее уже собрался кружок охающих и ахающих женщин, которые слушали рассказ своей сестры по ведру и швабре. Я незаметно пристроилась за дверью и стала слушать.
– Я ему: «Ах ты, козел старый! Опять напился до чертиков! Какого хрена ты лежишь? Вставай! Кому говорю? Вставай, слышишь, Семеныч? А он, урод, лежит, и хоть бы хны! «Катерина Витольдовна, – это мне, значит, племянник Васька говорит. Который недавно женился, – а чего это он, – Семен мой то есть, – синий такой?» А он всегда, отвечаю, синий! Фиолетовый аж. Пьет, не просыхает. С чего бы ему нормальным-то быть? Проспиртовался уже весь. Ох, а Семен покойный, царствие ему небесное, мне так давеча говорил: «Катя, ядерную войну переживу только я и тараканы!» Спрашиваю: «А ты-то здесь при чем, дурак старый?» А он: «Меня никакая зараза не берет, вот как! Ты, жена моя, пятый десяток меня пилишь-пилишь, пилишь-пилишь, а я живу! И радуюсь! И жить буду, я ж весь уже как этот… ембрион в спиртовом растворе». И ведь правда, никакая болячка к нему не приставала! Хорошие люди мучаются, а этому аспиду хоть бы что! Я опять стала его толкать, чтобы вставал. «Катерина Витольдовна, да вы не волнуйтесь так! – меня, значит, племяш успокаивает. – У вас же сердце…» – «А чего не волнуйтесь, – говорю я. – Я и не волнуюсь! Надо больно! Волновалка вся уже кончилась, с хреном этим старым… А ты вместо советов, – говорю, – лучше бы помог перетащить мне его до каптерки… Ты помоложе меня будешь, посильнее… Хоть и урод он, а все жалко! Дождик обещали ночью. Что ж ему тут, на земле-то, лежать? Не ровен час, пациент какой погулять выйдет. Наткнется. А тут обезьяна эта перепившаяся лежит. Ох, теперь так неудобно за свои слова! Он ведь мертвый уже был!» – Катерина Витольдовна залилась горючими слезами. Товарки стали утешать ее.
– Имеем, не храним, – вздохнула одна.
– Все под богом ходим, – добавила другая.
– А дальше-то что? – спросила третья.
Катерина Витольдовна успокоилась и продолжала:
– Племяш мне: «Да пациенты здесь не ходят. Для богатеньких сквер есть. Там и гуляют. Сосны, ели, пруд…» А я говорю, мой пень старый только по задкам ошивается, пьянь подзаборная! Потащили мы его, значит, в каптерку. Бросили там, я ему еще фуфайку кинула, вдруг холодно станет.
Голос ее опасно задрожал, какая-то из слушательниц перебила ее, желая услышать окончание истории:
– Потом, потом-то что?
Вдова понизила голос и таинственным шепотом сообщила:
– А потом мне племяш и говорит: «Катерина Витольдовна, что это тут на полу?» – «Где? Я ведь близорукая». – «А вот, – говорит, – возле порожка. Вроде как заколка для волос. Не ваша?» – «Да что ты! – говорю. – У меня волосы короткие. Может, Машкина – тоже племяшка моя, десять лет ей. У нее-то волос густючий, кудрявый, ей мать все время всякие резинки да железки покупает… Давай сюда, – говорю, – покажу ей».
«Она вроде грязная, – говорит Вася мой. – Никак в крови?» – «Тогда точно, – говорю, – Машкина! Она ж вчера голову себе рассекла, бежала, да споткнулась. И об угол! Ревмя ревела, что твоя белуга».
«Да нет, – говорит племяш, – кровь вроде не запекшаяся… Я пальцы испачкал». – «Мерещится тебе, – сказала я ему. – Точно, – говорю, – Машкина! А пальцы ты о сапоги дурака этого испачкал…» Вот и все! Вот, – рассказчица обвела взглядом напряженно слушавшую ее аудиторию. – А теперь я и думаю, может, кровь-то неспроста была? Потому как на Машке в тот день резинки были, а не заколка. Это я опосля вспомнила!
– Красивая заколка? – зашевелились женщины.
– А вот. Гляди – полосочка обычная. Сверху золотая, снизу тоже золотая, а посередке вроде как жемчуг. Узенькая. Как такой волосы закалывать? Я уж потом сообразила, что такая фитюлька Машкину косу ни в жисть не удержит!
– Ты милиции-то сказала про заколку? – забеспокоилась одна из женщин.
– Нет, а зачем? – удивилась Екатерина Витольдовна. – Я только сейчас об этом подумала… Может, оно все и не так было!
– Покажи обязательно! – убеждала ее сослуживица. – А то потом и впрямь окажется, что важно было, да ты не сказала!
– Хорошо, – кивнула Екатерина Витольдовна, – покажу.
Я тихонечко отошла от стены и шагнула по направлению к выходу, как вдруг совершенно неожиданно под моими ногами оказалось невесть откуда взявшееся мусорное ведро. Я вовремя оперлась рукой о стенку, но все-таки успела спихнуть крышку, которая, загремев, укатилась куда-то в угол. Я замерла.
– Чего тут? – из кухни выглянула Екатерина Витольдовна. – Чего гремите?
– Ведро задела, – холодно ответила я. Еще не хватало оправдываться, хотя самая первая мысль мелькнула именно такая. – Зачем вы его тут поставили?
Строгий тон сделал свое. Привыкшая к командирским интонациям капризных богатых клиентов клиники, Екатерина Витольдовна тут же признала, что зря его тут поставила, и даже не задалась вопросом – а что же я, собственно говоря, делаю в подсобном помещении? И кто я такая?
Она подняла крышку и прихлопнула ею лежавший горкой в ведре мусор. Сверху пакета лежал цветной буклет, призывавший на английском языке покупать дома в Англии. На глянцевой обложке красовался домик в викторианском стиле.
Я хмыкнула, представив, что кто-то из обслуживающего и младшего медицинского персонала задумал купить себе домик в Британском королевстве. Скорее всего, кто-то из пациентов забыл его здесь, а потом уборщица выкинула. Хотя зачем пациентам ходить на кухню?
– Ой, Ленка! – уже удалившись на порядочное расстояние, услышала я. Это Екатерина Витольдовна кричала своей подруге. – А про бумажку-то эту я тоже забыла! Она ведь тоже оттуда!
– Откуда – оттуда? – резко повернувшись, спросила я.
– Из этой… из каптерки, – растерянно ответила уборщица, удивленно глядя на меня. – А что?
– Где вы это нашли?
– Да под столом. Тоже Васька приметил… Он вообще приметливый, Васька-то мой… Не то что этот…
Она вновь занялась своими делами, бормоча что-то себе под нос. А я побежала к машине.
Сторожа убили, потому что он что-то видел. Но что он мог видеть? Да все, что угодно, ответила я сама себе, начиная от убийства Аникеева до похищения Юлии. Или, наоборот, чтобы сторож чего-то не видел?
Я узнала о расположении сторожевой каптерки – оказалось, что она имела два входа или выхода, это как посмотреть – стакан наполовину пуст или наполовину полон? В общем, это небольшое девятиметровое помещение являло собой конец длинного коридора на минус первом этаже, который пролегал под левым крылом клиники. Выход из каптерки на свет божий осуществлялся посредством лестницы, которая вела в сад. Далее шли довольно густые заросли уже отцветшей сирени, ряд роскошных голубых елей и несколько крупных берез сразу возле высокого кирпичного забора. Я прикинула: вполне можно вынести кого-то из каптерки. Скажем, девушку в бессознательном состоянии. Можно пронести ее под спасительным сводом листвы так, что никто и не заметит, затем с помощью подручных средств транспортировать ношу на ту сторону забора, и все. Никаких следов.
Неудивительно, что никто ничего не видел. Я не зря сомневалась, что ослабевшая после анафилактического шока Юлия просто физически не могла бы пройти незамеченной сквозь разношерстную толпу милиционеров, медперсонала и прочих людей, сколь бы заняты те ни были.
Рассчитав примерно место, где могли перебросить девушку через забор, опоясывающий территорию клиники, я внимательно, кустик за кустиком, листик за листиком осмотрела его. Ничего. Вся почва была изрыхлена чьими-то грубыми подошвами, так что если тут что-то и было, то теперь исчезло.
Несолоно хлебавши я поехала на встречу с Вадимом. Те крупицы информации, что я собрала, были столь ничтожны, что на них даже толком не построишь мало-мальски приличной версии.
Двое неизвестных. Заколка. Убитый сторож. Убитый доктор. Пропавшая девушка. Как же все это связано? Кто за всем этим стоит?
Да еще и деньги замешаны! Для многих четыреста тысяч евро – астрономическая сумма, за которую они сделают что угодно. В душе зрело ощущение: если я и найду девушку, то она не может быть живой. Ох, уж лучше об этом не думать!
По дороге я позвонила в офис и быстренько отчиталась Родиону о своих трудовых подвигах, однако ничего путного мне босс не сказал. Как-то растерянно он заметил, чтобы я действовала на свое усмотрение и положилась на свою интуицию, после чего отключился.
К кафе «Речному» я подъехала ровно к пяти. Вышла из машины – и моя кепка едва не улетела от сильного ветра. Надо же – только что безмятежно сияло солнышко, и вот тебе – чуть ли не ураган! Солнце уже почти скрыли невесть откуда набежавшие тучи.
Большинство столиков опустело, и я без труда смогла вычислить Вадима, который оказался бритоголовым парнем лет двадцати в монтажной спецовке ярко-оранжевого цвета. Руки его были покрыты веснушками и угрожающего вида коричневыми татуировками.
Он одиноко сидел за самым дальним столиком в углу террасы и созерцал вид сумрачной Москвы-реки. Зрелище, конечно, того стоило – я сама люблю наблюдать за серыми алюминиевыми волнами, рябью на неспокойной поверхности воды, белыми барашками, появляющимися то тут, то там, слышать крик одинокой чайки и думать ни о чем, попивая пиво.
Парень, похоже, дико скучал.
– Здравствуйте, Вадим!
– Вы кто? – поприветствовал он меня, окинув тяжелым взглядом. Если учесть, что брови у пацана были почти шандыбинские, то можно понять, какое впечатление он производит на чувствительных московских старушек в метро, особенно если глядит исподлобья.
– Я от Юлии… Меня зовут…
– Ага, – не слушая, перебил он. – Учебники где?
– Видите ли, Вадим…
– Двадцать лет как Вадим. Где книги, или она опять меня кинула?
Я решила не церемониться и отбросить вежливость.
– Слушай, да что за учебники тебе нужны?