– Дьявольщина… – проскрипел он.
– Подумай, Вернер, – снова вступил в разговор комиссар. – Откуда мог взяться подобный пес?
– Была одна история… давным-давно… В округе ходили слухи о рёткене…
– Рассказывай.
Вернер потер ладони.
– Двадцать лет назад на землях Гейерсбергов обосновались цыгане.
– Где именно?
– Не знаю, но егеря велели им убираться. Те послали их куда подальше – и совершили роковую ошибку: граф взбесился и спустил на них свое войско.
Ивана и Кляйнерт переглянулись: они слышали о службе безопасности от Шуллера.
– Который из графьев? Фердинанд? Герберт? Франц?
– Фердинанд. Герберт тогда уже умер, а Франц никогда не вмешивался в подобные вещи.
Заводчик щелчком отправил окурок в горьковато-соленую лужу и спрятал руки в прорезях комбинезона. Собаки успокоились: лай превратился в скулеж, вой, писк и множество других звуков.
– Продолжай.
– Не знаю, как все было, но одну малышку сожрали.
– Собаки?
– Ну не люди же…
– Это были рёткены?
Вернер пожал плечами:
– Своими глазами не видел, но описание соответствовало. В любом случае тех псов растили как убийц. Знаете, как говорят: каков хозяин, такова и собака…
– В первый раз слышу, – съязвила Ивана. – И что за философ сказанул такое? Вы?
Реус снова сплюнул, едва не попав лейтенанту на ботинок.
– Уматывайте отсюда. Мне не до вас. Да и собачки мои не любят запах течных двуногих…
На этот раз Кляйнерт спустил очкарику грубость и задал следующий вопрос вслед уходящему к клеткам Реусу:
– Те цыгане все еще здесь?
– Ищите, – бросил Вернер через плечо, – может, и обрящете.
Полицейские почти бегом последовали за хозяином псарни и догнали его у распахнутой двери сарая. Вернер взял замызганную металлическую тачку.
Они шагали между загонами с угомонившимися собаками. Ивана рискнула приглядеться к ним повнимательнее. Черные, пятнистые, двухцветные. Короткая жесткая шерсть. Идеальная мускулатура.
Ни один пес даже отдаленно не напоминал рёткена. Приземистый, совершенно квадратный кобель стоял на задних лапах и энергично терся о звенья сетки.
Она крикнула:
– Эй, Вернер!
Очкарик обернулся. Ивана указала пальцем на готового «взорваться» зверя:
– Каков хозяин, такова и собака!
27
Ивана Богданович любила все записывать. Несмотря на свои манеры веганской панкушки, катастрофическое детство и саморазрушительную молодость (а может, благодаря всему этому, вместе взятому), маленькая славянка была очень педантичной. Она сортировала, отмечала, распределяла по категориям и была в этом деле неподражаема.
Прошлой ночью, еще потрясенная нападением собаки в гребаном графском парке, она все-таки кое-что накопала о несчастных случаях на охоте и экономических интересах и ставках группы VG. А потом просунула составленное досье под дверь Ньеману вместе с дурацкой запиской насчет его четырехколесной «возлюбленной».
Разъярившийся Ньеман и не подумал открыть папку ночью и теперь, ведя одной рукой машину к замку «господина графа», он листал странички, которые ей удалось напечатать (одному Богу ведомо где!).
Ивана выяснила, что в случае смерти Лауры их с братом состояние вольется в достояние клана, чьи размеры поражают воображение, то есть обогатятся и оба кузена, и старый дядюшка Франц, которого он собирался допросить. При таком богатстве не убивают за несколько лишних миллиардов, тем более таким способом…
Ивана составила полный список гостей той пресловутой охоты (фамилия, профиль, отношения с Юргеном, возможные мотивы…), перечитала протоколы опросов, выискивая малейшие нестыковки в показаниях, вынуждена была признать, что это тупик. Ни один человек, присутствовавший на ужине в охотничьем павильоне, не мог сотворить ничего подобного.
Лейтенант Богданович не поленилась составить генеалогическое древо двух последних поколений Гейерсбергов – отцов: Фердинанда, Франца, Герберта, родившихся в пятидесятые; и детей, появившихся на свет в восьмидесятых-девяностых: Макс и Удо были сыновьями Герберта, погибшего в 1988 году на Гренадинах, Юрген и Лаура происходили от Фердинанда, умершего от рака в 2014 году. Франц никогда не был женат и не имел детей, что, скорее всего, было связано с его инвалидностью.
Так в чем же дело? Кто прикончил Юргена?
Сейчас Ньеману следовало сосредоточиться на Франце Карл Хайнце фон Гейерсберге. По информации Иваны, он был эксцентричным семидесятидвухлетним заложником идеи. Орнитолог по образованию, он никогда не работал, жил на дивиденды и имел единственную страсть – природу. Почетный член Фонда защиты дикой природы (WWF), он участвовал в разработке Рамсарской конвенции 1971 года о водно-болотных угодьях и написал множество научных трудов о птицах этой специфической среды.
Он основал в Баден-Вюртемберге несколько крупных фондов и ассоциаций защиты птиц, фауны и флоры. Он, и только он, хранил леса Гейерсбергов и превратил земли клана в своего рода лабораторию под открытым небом.
Ньеман кинул папку на сиденье и сосредоточился на дороге. Он уже полчаса ехал вдоль озера Титизе – замок графа находился на севере, напротив угодий Института Макса Планка. Стеклянный Дом остался на востоке, среди хвойных деревьев и влажных полян.
Сыщик, в отличие от Иваны, ценил прелесть природы. Иногда. Ему надоели елки, шале и серые воды. Был и усугубляющий фактор: ребенком он проводил летние каникулы недалеко отсюда, у родителей отца, по другую сторону Рейна, рядом с небольшим городком Гебвиллером. И воспоминания о том времени сохранил не самые лучшие…
Последний вираж нарушил спокойное течение мыслей майора. Он уже какое-то время поднимался наверх, пробираясь между лесом и солнцем, и вдруг увидел впереди замок, встречи с которым ждал с самого приезда в Германию.
В конце девятнадцатого века немецкие монархи и аристократы подхватили странную болезнь – синдром укрепленного феодального замка. Они заказывали архитекторам красивые новые крепости с башенками и зубчатыми стенами, и те, вдохновляясь средневековыми канонами красоты, перегружали свои творения деталями. Лучшим (или худшим) образчиком неоготического стиля был замок Нойшванштайн Людвига Второго Баварского, настолько нереальный, что Уолт Дисней сделал его логотипом своей компании.
Над темными соснами вырисовывался другой – белоснежный – образчик этого рода безумия. Замок Гейерсбергов походил на ракету на стапеле. По верху каждого фасада струились каменные кружева, на террасах горгульи танцевали танго с грифонами, башни, слишком высокие, слишком островерхие, возвышались над всем ансамблем.
Он доехал до рвов с водой, защищавших логово Гейерсбергов, преодолел подъемный мост и попал во двор, где увидел продолжение эстетического бреда. Портал в виде круглой арки, романские крестовые своды, витражные окна…
Ньеман вылез из машины и сделал несколько шагов. Под ногами скрипел гравий, журчали фонтаны, исполняя изящную, хотя и чересчур претенциозную симфонию. На центральном крыльце его уже ждал мажордом.
Сыщику пришлось ждать в просторном холле, у подножия мраморной лестницы, которая вела на верхние этажи. Ньеман заранее договорился, и его должны были встречать. Он обернулся, услышав жужжание автоматического инвалидного кресла, и подумал, что здешний «феодал» вряд ли удивит его необычными откровениями.
Франц Карл Хайнц фон Гейерсберг напоминал профессора Ксавье, ментора-телепата из фильмов о Людях-Х. Не просто напоминал – был точной его копией. Совершенно лысый, лицо костистое, болезненное, глубоко посаженные глаза, высокие скулы, челюсти, как у крокодила… У этого человека не было ни одной общей черты с Лаурой Великолепной и Юргеном Рыжим. «Ничего удивительного, – сказал себе Ньеман, – он всего лишь дядюшка, мертвая ветвь на семейном древе».
Они представились друг другу – очень коротко, по-деловому, – и Гейерсберг предложил:
– Сегодня на редкость солнечный день, давайте выйдем на воздух.
Ньеман последовал за коляской через огромный зал, не имея возможности как следует разглядеть мебель, гобелены, охотничьи трофеи, декор из кованого железа. Они вышли на другую террасу, нависавшую над французским парком. Повсюду была расставлена кованая, выкрашенная в белый цвет мебель в стиле «Relais&Chateau».
– Прошу, садитесь.
Франц фон Гейерсберг уже устроился за круглым столом, по праву заняв лучшее место. Ньеман сел спиной к парку – сейчас ему было не до красот.
– Хотите кофе?
Не дождавшись ответа, граф позвонил в старинный колокольчик, последовала пауза, заполненная щебетом и чириканьем птиц и хрустальными голосами фонтанов, потом появился мажордом с серебряным подносом. Они молча пили кофе из белых чашек с золотой каймой, атмосфера была спокойная, без малейшей враждебности. Дуайен группы VG был вполне расположен к майору французской полиции. Он сказал, поставив чашку на стол:
– Ну что же, давайте сыграем в вопросы и ответы.
28
Он продолжил, не дав гостю даже открыть рот:
– Надеюсь, вам нравится в Стеклянном Доме?
Ньеман осторожно избавился от хрупкой чашки, постаравшись сделать это как можно изящнее.
– Конечно, ваша племянница очень гостеприимна.
– Вам известно, что Лаура – еще и моя крестница? Я отношусь к ней как к дочери…
«Старикан решил не ходить вокруг да около, – подумал сыщик. – Другой бы спорил, но не я…»
– Вы так же относились к Юргену?
– Юрген…
Франц повторил имя племянника задумчивым тоном, но лицо его при этом сморщилось, как гуттаперчевая маска. Он превратился в хищного двойника профессора Ксавье: орлиный нос, цепкий взгляд, поза (пусть и вынужденная, продиктованная коляской) дремлющего грифа, спрятавшего голову под крыло.
Пауза затянулась, потом старик распрямил плечи и посмотрел Ньеману в глаза.
– Конечно, – заявил он безапелляционным тоном. – Юрген был взбалмошен, непредсказуем, но я любил мальчика ничуть не меньше, чем его сестру.