Майор остановился так неожиданно, что Ивана наткнулась на него, и они упали в люцерну.
– Чччерт! – зарычал он. – Что… кто…
– Это я, успокойтесь!
Он был бледен, как мраморный обитатель церковной крипты.
– Подвинься, – велел Ньеман, отодвинул Ивану, встал, подобрал гранатомет, направил его в сторону дома, прицелился и нажал на пуск. Снаряд оставил белый след на потемневших облаках и влетел в окно рядом с входной дверью. Выделившийся ядовитый дым и лисицу выгнал бы из норы.
Ньеман и Ивана снова двинулись к дому, не выпуская из рук оружия. Брох не показывался. Ивана помнила отвратительный запах газа – в юности она не раз участвовала в манифестациях, которые разгоняли не только дубинками и водометами.
– Есть другой выход, – прошептала она, схватив Ньемана за плечо.
– Сзади?
– Нет. Спецназовцы прорыли ход вокруг дома под землей.
Ровно через секунду он понял идею своего лейтенанта, они благополучно добрались до крыльца и встали по обе стороны от двери, прижавшись спинами к стене. Из дома не раздалось ни звука.
Ньеман выстрелил в замок, что было сил ударил ногой по створке, открывая проход, и в лицо им кинулся клуб ядовитого газа.
Сыщик отшатнулся, согнувшись пополам. Иване показалось, что она ослепла и утратила способность дышать, а когда с трудом разлепила веки, увидела протиравшего очки Ньемана. Он прикрыл рот воротником рубашки и нырнул в дымный ад.
Ивана не задумываясь последовала за учителем, спрятав нос и рот под левой рукой. Внутри не было ничего, кроме серой завесы, которую в любой момент мог разорвать выстрел. Она потеряла из виду Ньемана и не видела даже стен. Внезапно где-то звякнул металл, потом вокруг люка зазмеились цепи: снизу пытались открыть крышку люка.
Ивана наткнулась на стул, ударилась о косяк двери. Единственным ориентиром оставался шедший из-под земли звук. Где Ньеман? Голос подавать нельзя, наглотаешься дыма или – того хуже – нарвешься на пулю. Лучше уж ползти, держась за стены…
Вот наконец и ступени. Она спустилась в подвал, и газ остался наверху – увы, вместе со светом. Ивана по-прежнему дышала через рукав, но видела, как стоящий на коленях мужчина открывает решетку. Под погребом был еще один подвал, откуда выскакивали жуткие зыбкие фигуры. Рёткены с клеймом на груди в виде двух перекрещенных гранат. Иване почудилось, что мертвый пес из лаборатории Шуллера внезапно размножился, разлетелся в разные стороны, как нефтяной фонтан, принимая разные формы, выплевывая в мир тела и страшные морды…
Лейтенант по наитию повернула голову к противоположному углу и увидела Ньемана, своего несчастного шефа, скорчившегося на полу, измученного, готового сдаться на милость своему страху.
Ивана могла бы пристрелить одного или двух псов, но другие вцепятся ей в горло, и все будет кончено. Черные глаза масляно сверкали, мышцы перекатывались под шкурой, из пастей по розовым губам стекала белая пена.
Она закрыла глаза и… не сумела выстрелить, ждала нападения – вот сейчас, сейчас в ноги вопьются острые клыки, до горла доберутся мощные челюсти. Ничего не случилось. Ивана открыла глаза. Собаки исчезли. Остались Брох, крышка люка, Ньеман и его фобия.
Она поняла, откуда пришло спасение: у собак было слабое место – глаза, они почуяли газ и ретировались.
Нужно сосредоточиться на затаившемся в цепях Брохе. Помповое ружье валяется метрах в двух от него, если не больше, она не даст подонку дотянуться до него, разнесет ему голову из пистолета. Из глаз браконьера ручьем текли слезы, он отчаянно гримасничал.
Ивана открыла было рот, чтобы произнести фразу: «Вы арестованы и имеете право…» – но не договорила, глотнула дыма, и ее вырвало ему на ботинки. Гадость какая…
Когда она смогла наконец поднять голову, собачник исчез. Сбежал.
Но не по лестнице.
Через открытый люк.
Ладно, сначала нужно помочь Ньеману. Она подбежала к учителю, который неуклюже ворочался, по-старчески щелкая костями.
– Не шевелитесь! – приказала она.
Придется нырять во второй подпол. Ивана подтянула повыше лестницу, спустилась по перекладинам и оказалась в подземной галерее, похожей на старинную шахту. Под потолком горели лампочки, забранные металлическими решетками, по обеим сторонам прохода стояли клетки, и Ивана сообразила, что цепь открывала не люк, а боксы, причем все сразу, что позволяло спустить на врага всех псов одновременно.
То и дело утирая слезы, она разобралась в топографии места: слева тупик – красная скала. Ивана пошла направо, сжимая в руке пистолет, как альпинист спасательный трос, каждую секунду ожидая, что затаившийся где-то здесь пес прыгнет на нее и сожрет лицо.
Собака, благодарение богу, не напала, зато обнаружился Брох. Он шатаясь ковылял по коридору, его кидало от стены к стене, он бился об открытые двери. Им было не разойтись.
Ивана по наитию схватила двумя руками валявшуюся на земле цепь и дернула что было сил, сама не зная зачем. Эффект вышел потрясающий: решетчатые стенки клеток захлопнулись, и одна с размаху ударила Броха по лицу.
Ивана подскочила сзади, ткнула дулом пистолета ему в затылок, но он не сдался, резко отмахнулся, ударил ее и повалил на клетку.
В следующую секунду собачник завладел «зиг-зау-эром» и нажал на курок. Ивана прошептала: «Я пала за Францию» – и закрыла глаза… но боли не почувствовала и чувств не лишилась. Ее взгляду открылось самое умиротворяющее зрелище из всех возможных в эту страшную минуту: Ньеман держал Броха за ворот рубахи, как самого простецкого кролика из садка. Рука собачника висела под немыслимым углом – майор выбил ему локтевой сустав, а теперь бил головой об угол клетки. Именно так поступают итальянские рыбаки в порту, отбивая осьминогов о бетон набережной, чтобы сделать их мясо нежнее.
Ивана вздохнула с облегчением – ее жизни ничего не угрожало – и чуть с ума не сошла от ужаса: шеф сейчас убьет негодяя! Охая от боли, она поднялась на ноги, схватила Ньемана за лацканы и попыталась оттащить от Броха. Он подчинился, и они снова рухнули на красный каменный пол.
Ура лучшим кэтчистам[43] уголовной полиции!
Ивана посмотрела на лицо любимого учителя. Их глаза встретились, и она поняла: гернонское дело сделало Ньемана слабее физически и усилило его безумие.
47
Наручники были воистину лишними, но Кляйнерт жаждал продемонстрировать свою власть. Ньеман сидел в «скорой», запрокинув голову назад, со скованными руками. Задние дверцы машины были распахнуты, и он напоминал себе китайских заключенных, которых выставляли напоказ в железных ошейниках.
Но неприятней всего была отповедь Иваны: пока врач закапывал ему глаза, он вынужден был терпеть обличительную речь маленькой хорватки.
– Что на вас нашло? – вопила она. – Мы могли погибнуть, оба! Вы перли на рожон, как смертник, вы нарывались!
Он не видел своего лейтенанта, но угадывал ее присутствие внизу у машины, а она осыпала его упреками, уверенная в своей правоте, забыв об уважении к старшему по званию, наплевав на всех немцев, вместе взятых.
– Ты, кажется, забыла, что я только что спас тебе жизнь.
– Опасность мне угрожала из-за вашего идиотизма. Вы устроили весь этот спектакль, чтобы задержать тупого егеря, стыдитесь!
Ньеман отстранил врача. Ему казалось, что под ногами пустота – перед глазами все расплывалось, будто он вглядывался в воду.
Вокруг них спецназовцы деловито собирали щиты и тараны, люди Кляйнерта проверяли безопасность периметра, эксперты обследовали дом Броха.
– Этот егерь наша единственная зацепка. Его доставили в участок?
– Думаю, придурка повезли в больницу – у него черепно-мозговая и многочисленные травмы лица.
– Законная самооборона.
– В Париже вас бы уже уволили. Здесь нас просто отстранят от дела.
– Это прокурору решать, не тебе.
Ивана промолчала. Он смутно различал силуэт с зажженной сигаретой в пальцах, видел, что ее бьет дрожь.
Ньеман ни за что бы не признался, но Ивана была права на сто процентов. От нетерпения, из-за гордыни, он кинулся на абсурдный, незаконный и бессмысленно опасный приступ, желая доказать себе, что все еще способен на подобные подвиги, что не потерян для дела – своего дела.
Им руководила необъяснимая, немотивированная ярость, самоубийственное стремление бравировать своим страхом перед собаками. Это было как вскрыть нарыв или перейти Рубикон. Его подталкивала в спину безумная надежда стать сильнее, переступив через собственное табу…
– Не о чем спорить, – сказала Ивана. – Прибыли штутгартцы. Они забирают дело.
– Исключено! У нас мандат на…
– Вы ничего не поняли. Теперь речь идет об убийстве Макса. Немецкого гражданина кокнули на немецкой земле. Это больше не наши игрушки.
– А Юрген?
– Юрген? – эхом откликнулся подошедший Кляйнерт.
Немец улыбался, и Ньеману показалось, что их коллега, конечно, взбешен случившимся, но сейчас испытывает мстительное, почти садистское удовольствие, видя его унижение. Или это все фантазии…
– Юргеном занимаюсь я.
– Не дурите, Кляйнерт, вам прекрасно известно, что его убили на французской территории.
– Обсудите это с вашим прокурором. Он передает «младенчика» на наше попечение. Наверное, устал от ваших ошибок, как и мы.
Ньеман спрыгнул на землю. Пошатнулся, но устоял. Зрение прояснилось.
– Что за бред? – спросил он, ни к кому персонально не обращаясь, хотя Ивана и Кляйнерт стояли совсем рядом. – Есть погибшие? Нет. Разрушения? Нет. Мы были готовы к многочасовой осаде, даже не будучи уверены, знает что-то этот хрен или нет.
Немец устало отмахнулся:
– Бросьте, Ньеман. Отступитесь. Возвращайтесь домой, а мы зажмуримся и попробуем забыть о вашем неприемлемом поведении.
Ньеман бросил молящий взгляд на Ивану, но она опустила глаза.
– Мы нужны вам. Мы с самого начала в одной лодке! – Он все-таки сделал последнюю попытку договориться.