Николай Рубцов прозревает и постигает свою судьбу, «узнает» ее: в этом стихотворении все называется прямо, с пугающей отчетливостью…
Вместе с ним и я в просторе мглистом
Уж не смею мыслить о покое, —
Мчусь куда-то с лязганьем и свистом,
Мчусь куда-то с грохотом и воем…
Это дьявольское наваждение движения — «Подхватил меня, понес меня, как леший!» — было уже известно Рубцову:
Железный путь зовет меня гудками,
И я бегу…
Но раньше были силы, чтобы прервать его, чтобы остановиться:
Но мне не по себе,
Когда она за дымными веками
Избой в снегах, лугами, ветряками
Мелькнет порой, покорная судьбе…
Теперь же в «Поезде» не осталось и этого. Какая-то зловещесть чудится в бравурном финале:
…Быстрое движенье
Все смелее в мире год от году,
И какое может быть крушенье,
Если столько в поезде народу?
Как мы знаем, поездное многолюдье не спасло поэта от крушения. Мотив дьявольского наваждения-движения повторится у Рубцова и в его стихотворении о собственной смерти:
А весною ужас будет полный:
На погост речные хлынут волны!
Из моей затопленной могилы
Гроб всплывет, забытый и унылый,
Разобьется с треском
и в потемки
Уплывут ужасные обломки.
Николай Рубцов так и умер, как раз в «крещенские морозы», умер, словно бы задохнувшись от бессмысленной, опустошающей душу скорости поезда, на котором — неведомо куда — мчимся мы все…
Но это будет еще не скоро. В 1965 году у Николая Рубцова еще оставалось целых пять лет жизни.
Прежде чем приступить к рассказу о последнем пятилетии жизни Рубцова, надо понять, почему именно 1964 год стал переломным в его жизни…
…Хотя и принято представлять Судьбу слепою, но она равно справедлива ко всем. Да, у одних жизнь складывается благополучно, у других нет. Но это житейская несправедливость. Нищета и гонения зачастую дают такие всплески гениальности, которые возносят униженные и оскорбленные души на те вершины, достичь которых, быть может, они никогда бы не смогли в самой благополучной и сверхкомфортабельной жизни. Разумеется, говоря о «компенсации», предоставленной Судьбой за житейские неурядицы, нельзя сводить вопрос к бухгалтерским подсчетам, хотя и не вдаваясь в мистику можно найти объяснение этому парадоксу. Ведь постепенное приобретение житейских благ, борьба за достаточно комфортные условия жизни — процесс трудоемкий, требующий затраты как раз тех духовных сил человека, которые могли бы пригодиться на иные, более высокие цели.
Было бы много проще говорить о Рубцове, если бы он вообще не испытывал тяготения к житейскому благополучию. Или, как любят говорить в кругах нашей образованщины, такие, как Рубцов, потому и не продавались, что их никто не покупал… Разумеется, это неверно. Неверно, что Рубцов вообще не тянулся к благополучию. Неверно и то, что все пути, ведущие к благополучию, были закрыты для него. Об одном из таких путей мы уже говорили, пытаясь понять, почему Рубцов не зацепился в Москве, когда его исключили из института. Но были и другие пути. Подходя к тридцатилетнему рубежу, Рубцов уже овладел тем багажом знаний, которые необходимы профессиональному литератору, и, право же, мог бы заниматься благополучной журналистикой или недурно оплачиваемым трудом переводчика. И не нужно идеализировать Рубцова, не нужно делать вид, будто он заранее исключал для себя эти пути. Нет, «врагом» себе Рубцов не был, и, конечно же, он пытался адаптироваться, вписаться в литературную ситуацию тех лет, пытался как-то устроиться в жизни, «ублагополучить» себя. Более того, он даже получал командировки от журналов, что-то пытался писать… Пробовал Рубцов заниматься и переводами.
Но опять-таки, хотя и были опубликованы эти переводы, не хватило Рубцову разворотливости, хватки, необходимой для занятия переводами гораздо больше, чем знание языков. Не сумел Рубцов отнестись к переводу с тем профессиональным цинизмом и равнодушием, которое требовалось… И тут не сумел он, как и в занятиях журналистикой, переступить через себя…
Между тем положение Рубцова, хотя 15 января 1965 года он и восстановился все-таки на заочном отделении института, хотя и вышла у него в Архангельске первая книжка, при расчете за которую безжалостно обсчитали его, не улучшилось. Хуже того — возникла новая забота. Срочно нужно было где-то прописываться.
9 июня 1965 года, подписывая с издательством «Советский писатель» договор на свою книгу «Звезда полей», Рубцов дал адрес литинститутского общежития на улице Добролюбова. Других адресов у него тогда просто не было. В общежитии жили друзья, здесь можно было переночевать, прокантоваться и месяц, и другой, но без прописки жить в нашей стране не было разрешено никому. Тем более опасно было жить без прописки такому человеку, как Рубцов. Он самим своим видом, кажется, привлекал внимание стражей порядка.
Однажды Рубцова задержали с чемоданом на Ярославском вокзале в Москве.
— Что в чемоданчике?
— Кукла…
— Кукла?!
Рубцов открыл чемодан, показывая купленную для дочери куклу, и эта кукла и спасла его от дальнейшей проверки. Милиционер не стал требовать паспорт, не стал проверять прописку. На этот раз Рубцову повезло. Но рассчитывать на подобное везение и в дальнейшем не стоило.
В Государственном архиве Вологодской области среди бумаг Рубцова хранится справка со штампом и круглой печатью Никольского сельсовета, назначение которой не сразу и отгадаешь. Она датирована 5 августа 1965 года:
«Дана Рубцову Николаю Михайловичу в том, что он действительно проживал в селе Никольском Никольского с/совета Тотемского района Вологодской области с октября 1964 года по август 1965 года.
Что и заверяет Никольский сельсовет».
Справка аккуратно подклеена на картонке. Зачем? Не сразу и сообразишь, что в шестьдесят пятом году эта бумажка была главным документом Николая Рубцова…
Здесь, видимо, необходимо сделать кое-какие разъяснения. В последний раз Рубцова прописали в Москве осенью 1963 года. Временная прописка для студентов давалась на год, и ее срок у Рубцова истек в октябре 1964 года. Поначалу он надеялся, восстановившись в институте, вернуться на дневное отделение. Тем более что ректором его стал не А. А. Мигунов, так старательно выгонявший Рубцова, а новый человек — небезызвестный многим поколениям студентов Литинститута тов. В. Ф. Пименов.
В начале апреля 1965 года Рубцов, заехав в Вологду, возвращается в Москву. Восьмым апреля зарегистрировано в канцелярии института письмо секретаря Вологодского отделения СП РСФСР А. Романова, ходатайствующего о восстановлении Рубцова на дневном отделении.
Вероятно, Рубцова все равно не восстановили бы на дневном отделении. Владимира Федоровича Пименова, начавшего свою карьеру и сумевшего возвыситься до высоких должностей еще в довоенные годы, можно обвинить во многом, но уж в «сочувствии» талантливым студентам, в желании помочь им преодолеть свое бедственное положение, я думаю, не упрекнет никто.
И тем не менее несчастливая судьба Рубцова значительно облегчила Владимиру Федоровичу его задачу. Как раз в те дни, когда Николай затеял переход на дневное отделение, случилось то, что так печально отразилось на его жизни…
«Начальнику 19-го отд. милиции
г. Москвы от гражданки Акименко Е. И.
прожив, ул. Фонвизина, дом 6, кв. 63
19.45 посодила (здесь и далее сохранены стиль и орфография автора. — Ред.) пассажира 17 проезд Марьиной Рощи. По дороге пассажир стал вести себя не тактично, меня оскорблять и говорит что я депутат Верховного Совета и что хочу то и делаю и меня не имеет права забирать ни одна милиция окромя Ц.И.К.А.
Я обратилас к постовому инспектору у 10-го проезда Марьиной Рощи, он сказал вези в 19 о/м. Куда и был доставлен.
Составлен 17 апреля 1965 г. в 20.00 помощником дежурного по о/м Якуниным.
Рубцов Николай Михайлович…
При личном обыске обнаружено и взято на хранение до вытрезвления следующее: студенческий билет, серый шарф, военный билет, паспорт, денег три рубля, два ключа, брючный ремень…
Доставленный одет: светлый плащ, серый пиджак, темно-зеленые брюки, без головного убора…
Личность нарушителя установлена по паспорту XV-ПА № 576384 от 3/Х 1959 г.».
«Директору Литературного института им. А. М. Горького 17/IV — 1965 г.
19 о/мил, г. Москвы был задержан студент-заочник Литературного института Рубцов Николай Михайлович.
Будучи в нетрезвом состоянии и проезжая в такси ММТ-11–94 — водитель Акименко, Рубцов вел себя недостойно, наносил оскорбления водителю, отказался уплатить 64 копейки за проезд.
В дежурной части отд. милиции вел себя также недостойно и только после настойчивых требований дежурного уплатил по счетчику за пользование такси 64 копейки. В о/милиции Рубцов находился до полного вытрезвления с 20.00 ч. 17/IV-65 г. до 7.30 18/IV-65 г.
Считаю, что подобное недостойное поведение Рубцова позорит высокое звание советского студента Литературного института и заслуживает строгого обсуждения, тем более что РУБЦОВ не имеет постоянного места жительства.
Поскольку, как мы увидим дальше, Рубцов сам очень подробно прокомментировал эти документы, сейчас обратим внимание только на даты. С восьмого апреля, когда было подано Рубцовым заявление с ходатайством Вологодского отделения СП РСФСР, никакого рассмотрения заявления не происходило. Ночевать Рубцову было негде — в общежитие его не пускали. Деньги тоже кончались. Зато когда прибыли бумаги из милиции — они зарегистрированы институтской канцелярией 22 апреля 1965 года, — тотчас же, словно только этих бумаг и ждали, институтское начальство немедленно начинает сочинять ответ в Вологодскую писательскую организацию.