ь… Мы идем по пыльной дороге, а навстречу летит по красному небу пушечное ядро солнца. И, пробитые солнцем, текут в Россию красные облака.
– Ангара, и так же было в Чечне? – шагает Зем рядом, прямой и плечистый, с отстающей тенью на высохшей красной земле. И я завидую этой юности, которой еще шагать и шагать по новым дорогам. Для которой еще не текли рекою года.
– Другая война. – иду я, окрашенный солнцем, вслед уходящим домой облакам. – Меньше огня, но больше ненависти друг к другу. Здесь никогда не было такого ожесточения, и, даст бог, не будет. Там – всюду передовая, партизанщина без линии фронта. Здесь – четко поделено, чья земля. И никто друг к другу не ходит в гости. Практически никаких ДРГ – ни наших, ни их. А там, что ни ночь, жди с ножами гостей. Часовой зазевался – отрезали голову. Идешь или едешь – жди фугас с обочины. Днем не зевай в центре города, а ночью вообще дальше окопа не суйся. А здесь никто не бродит вместо луны. Хотя взбесившиеся начальники и тут и там шлют друг к другу своих диверсантов. А бойцы обеих сторон часто идут на саботаж. И это хорошо. Здесь – не в Чечне. Здесь русские не хотят убивать друг друга. Русские не хотят убивать друг друга! Назло всем тварям из Киева и Вашингтона… А артиллерия – это другая песня. Это ведь не ножом резать идти.
Так понемногу дожили мы до Дня разведки. Вечером я захожу в комнату Карабаха – возил сюда из Сочи продукты, да так незаметно у нас и остался, став зампотылом. «Обратно туда не хочу!» – вспоминает он прежнюю жизнь. Старый казак, в апреле месяце еще с нагайкой выходил на блокпосты против «Правого сектора». У Карабаха все командиры – Север и его заместитель Родник. Про этого ничего не знаю.
Я зашел спросить про сухпай: завтра в разведку.
– Садись! – сразу командует Север и тянет мне стопку.
Все уже пьяные. На столе открытый коньяк, колбаса, «синенькие» (маринованные баклажаны).
– Мне ничего не нужно, – сидит рядом со мной командир, и я впервые вижу его без папахи. Вижу, как обнажили ему голову годы. – Ты про ребят моих напиши. Про живых и убитых. Информацию тебе нужно? Про каждого расскажу. Вот фото, смотри, – достает он сотовый телефон. – За каждым фото – история! Напиши про отряд «Север». И помни: что бы там ни случилось у Сочи, как бы он ни просил вас вернуть, мы никого не сдадим. Надо будет – штурманем Макеевку!
Есть у меня такой Абдулла, – развивает свою тему Север. – Он графоман, но других больше нет. И он сумасшедший. Говорю ему, как тебе: «Ты напиши историю „Севера“. Меня туда и не нужно, можешь и имени моего не писать. Про ребят на – пиши.» Ну, что-то начал писать. Была у нас одна операция…
И он долго рассказывает, рисует ее на бумаге, ту операцию. Вышли к ночи двадцать бойцов на роту укропов с техникой на берегу ставка, запросили свою артиллерию и всю ночь сидели у них под носом в камышах, ждали огня. И, не дождавшись, утром ушли.
– Говорю Роднику: «Глянь-ка ты в его записи.» Чего ты там прочитал? – поворачивается к заместителю Север.
Родник кривою рукой разливает коньяк.
– У, – качает он головой, – я наизусть помню. «Ходили мы ночью по полю. Нашли в нем укропов. Подошли. Посмотрели. Обоссались и ушли».
– Я сказал Абдулле: «Не пиши больше про „Север“!» – показывает командир здоровый кулак.
Закончился праздник, и мы прощаемся у порога. Крепко обнимаемся с Севером.
– Я рад, что ты с нами! – держит он руку.
В отряде «Добро» спятил боец. Напился, заперся в доме и стреляет из окон. Набежало народу из комендатуры, из «Добра», из «Лавины» – человек шестьдесят. Штурмуют дом всей толпой, а у того только пистолет Макарова. Убил из него ополченца, другого ранил. Отбил первый штурм полной победой. Бросились на него второй раз. Убил еще одного, ранил двоих. Снова захлебнулась атака. Сидят по улице, постреливают из-за углов.
На шум подъехал Японец. Походил, посмотрел, говорит командиру штурмовиков:
– Открой мой багажник, там найдешь то, что нужно.
Из багажника вынули огнемет «Шмель». Япон прицелился… И в окошко… Дом ахнул из всех щелей.
Оборачивается:
– Ну, шо вы там? Еще кипятите? А мы уже жарим! Ходи сюды, говно выносить.
Вечером мы сидим в его комнате, курим сигареты «Смерть танкиста». Курим и кашляем. Два дня назад в отряд выдали 120-миллиметровый миномет. Хорошая игрушка, на которую еще два дня искали желающих.
Наконец не выдержал Японец:
– Берите уже меня! Я свой АГС оставлю, буду, значит, на минах.
– Зачем тебе?
– Нам нужно с него попадать. Поставь туда сейчас наших недорослей – и горе, а не оружие. Они нас в собственной казарме накроют.
Мы сидим до середины ночи, и говорит только Японец. Сидит на кровати, с крепким чаем, спокойный и рассудительный. На прошлой нашей позиции хозяин особняка всё ждал, когда из его дома скорее съедут все ополченцы – пять человек. Поднимался и криком будил ночью Японца: «Танки! Танки через поле идут!» На четвертую ночь Японец подвел к его лбу автомат: «Застрелю, сука!» Танки кончились. А через неделю мы и вправду уехали, а в особняк заехал Ольхон с полусотней своих.
До утра мы стоим на часах во дворе казармы. Ночью не спит луна. Она висит прямо над дорогой, посредине улицы, задумчивая и холодная, как женщина осенью. Не слышно из мертвого города шума машин, не видно ни одного блудного огонь – ка. Но дурные, чумные сны видит город. Зарылся в окопы, понаставил перед собой блокпостов. На самом краю степи, будто собрались в поход, построились в сторону фронта низкорослые халупы-дома. И бродят по синей степи черные исполинские тени – застыли, как стражи, поставленные на века терриконы. И только по ночам дьявольский фонарь луна таскает за собой их мертвые души.
Всю ночь на город падают мины. С длинными передышками, пущенные оттуда, из сонной степи. Но они не летят на позиции. Они ложатся где-то в кварталах и взрывом разворачивают крыши. Упало дальше, упало ближе… Но словно безлюдность поселилась вокруг. Молча презирает город убогих. И только луна летит над домами, медлительнее всех мин.
Вид из Донецка
На неделе я ездил в Донецк. Цены здесь копеечные. Дома за эти рубли меня бы высадили на седьмом километре, а тут проехал в десять раз больше. Да и страны тут после России: утром в одной, в обед – в другой, вечером – в третьей.
На вокзале маршрутка. Подхожу к водителю: «Не через Украину едем?» Тот, парень двадцати пяти лет: «Да я этих тварей на дух не переношу!»
Сижу у окна в форме, подсаживается рядом мужик лет под сорок. Разговорились. Ополченец из Шахтерской дивизии, едет из увольнения. «Новый год будем встречать в Краматорске, – уверенно сжимает он ворсистый кулак. – Но я бы и до Киева пошел!»
Еду в автобусе по Донецку и уже проехал несколько Грозных. А он всё не кончается, гордость Донбасса. Смотрю в окошко на красавец город и не верю: «Это его-то фашисты хотели превратить в Грозный?»
Вышел на железнодорожном вокзале. Бродят патрули ополчения, молча подходят, протягивают руку. Дальше пошел пешком, на улицах нет людей, нет машин. Добрел до здания горсовета, где про – изошли все события Русской весны. Огромный белый дворец советской эпохи. На левом крыле надписи синей краской: «С нами Бог!», «Отступать некуда! Донбасс за нами!» и огромными буквами слово «Россия». Перед крыльцом незначительный митинг: мужик в кожанке что-то объясняет собравшимся старикам.
Сфотографировал революционные надписи. На обратном пути догоняют два пулеметчика: «Стирай! Наведешь сейчас артиллерию… По-хорошему тебя бы в подвал на допрос. Мало ли кто. Но стирай с телефона и уходи».
Над столицей гудит канонада. Укропы бомбили Донецк все эти дни. В городе десятки убитых, разрушены жилые дома, на улицах ни души. Попали минами в школьный двор, где играли в баскетбол дети. Двое мальчишек убито, трое или четверо ранено. На детскую смерть фашисты среагировали мгновенно – донецкие врачи еще не успели прооперировать раненых. Поганые иезуиты тут же крикнули на весь мир, что это дело рук ополченцев и еще призвали ОБСЕ расследовать драму. В США тоже не замедлили гавкнуть, что «нет сомнения, это дело рук террористов».
А вот ОБСЕ нашла в школьном дворе воронки от мин с уклоном разрывов со стороны укропов, а вовсе не из центра Донецка, как протрещали укрофашистские СМИ. Вечно у них: «Террористы обстреливают Донецк, запугивая мирных жите – лей. Террористы захватили город и закладывают во дворах фугасы на людей. Наемники Путина, нарушая Минские договоренности, постоянно обстреливают позиции ВСУ.»
Что-что, а зомбирование умов поставлено в Украине на широкую долларовую платформу. Не впустую работает за океаном печатный станок.
Всё – для быдла у телевизора. Всё – только наглое геббельсовское вранье! А ему только и верят. У нас на фронтовой полосе идет вещание украинских телеканалов. Посмотришь – задумаешься, сколь многому тебя не учили…
Камера в октябре показывает мертвых на улицах города. Запись донецкая, еще с лета – трупы лежат на зеленой траве, над ними зеленые же деревья. И голос за кадром: «Трагедия в центре Донецка. Вчера прямо на улице террористы расстреляли пять мирных жителей. Люди боятся выходить из дому…» И сразу меняется кадр – уже осеннее видео безлюдных улиц, никого нет. А на Украине смотрят и верят. А кто им скажет, что доблестная их армия лупит в Донецк из чего только можно. Не стесняясь и тактической «Точки-У». Попробуй выйди тут из дому.
Ничего, кроме смеха, от заявлений украинских дикторов: «Проукраинские партизаны на территории врага.» Какие еще партизаны? Кто будет сражаться здесь, в Донбассе, за эту поганую Украину? Да, есть они. Только не партизаны, а залетные укропские ДРГ. Налетят, наворочают дел, убьют или взорвут – и тикать. Или же наши по ошибке постреляют друг друга. А в телевизоре все наизнанку: «Проукраинские партизаны!»
А тот урод украинской армии, Витя с передовой из терминала Аэропорта. Прилег где-то в подвале, перед товарищами сам себя записывает на видео: «… На оккупированных территориях нет мирного населения. Есть только пособники врага. Почему? Потому что мирный либо с нашими отступил, либо пошел в партизаны, либо застрелился. Всё. Все остальные – мирных нет.» Какая идеология! С такой иди весь Донбасс убивай. Всех, вместе с детьми. Он ведь не первый, кто и детей записал в террористы. Просто этот не говорит, а другие открыто всё объявляли. Убили донецких или луганских детей – заранее всё оправдано. Кто спросит за пособников террористов?