Утром на «Синей базе» восстание – поднялись бойцы.
– Сказали ж вчера, что уберут отсюда это говно!
– Ребят из-за него положили!
– Бери оружие! Открывай ворота! Уходим!
Хмель остался у власти, а на базе анархия. Утром ушли за ворота семьдесят бойцов. К обеду – еще двадцать. Уходят и как завещание остающимся:
– На хрен такой командир!
Среди остальных в казарме смута. Кто сомневается, кому некуда деться, кто ждет перемен.
Хмель же, почуяв, что завтра он серая мышь, и пока не разбежались бойцы, сам поднял бунт. Было объявлено, что с этого дня «Синяя база» выходит из подчинения всех генералов и становится самостоятельным казачьим отрядом. «Синей республикой»… Естественно, во главе с атаманом Хмелем. С врагами справимся! У нас же «град»…
Всё это спьяну, всё с похмела, всё это с дури. Ну кто такой Хмель для республики? Очередной политический аппендицит, который научились уже вырезать.
Но Хмель всегда страдал своей исключительностью среди остальных. Всегда боялся, что его не заметят. Он сумел выделиться даже в «Беркуте». А соображал, по результату видно, недолго. Поскольку состоял в подразделении Беса, то и плясать решил от него. На машинах «Синей базы» рядом с гербом «Беркута» пошли рисовать улыбающегося черта с рогами. Пришили на рукава новые шевроны взамен устаревших: на черном поле – красный парашют, в стропах – белая рожа черта. И имя отряда – «Веселые бесята». Ну маскарад! Но загордились своей дьявольщиной «особо боевые» бойцы.
Север ехал с передовой, увидел в Макеевке на блокпосту эти чертовские рожи:
– Вы еще кто такие?
– Мы те, которых на той стороне фронта даже в плен не берут! – подняв нос до неба, отвечали бойцы.
– Чтоб вши вас тут съели! – дал по газам командир.
Первым оценил сегодняшнюю катастрофу Сеня – боевой атаман всех этих атаманов, старый казак чеченских кровей.
– Тревога! – звонит он Сочи, Кобре и Северу. – Хмель не сложил оружие! Быстро на «Синюю базу», пока не знает «Оплот».
И вот Хмеля за ушко да на солнышко. На плацу собраны все, кто держит оружие. Пара сотен солдат. Бородатые, молодые и старые, в военном и в свитерах, они стоят в две шеренги, перетаптываясь на месте. Перед ними Сеня и большой гаражный ангар, за спиной – длинный башенный кран, машины отряда, бетонные плиты забора и давно уж не с желтизной, а с синевой, осенний осиновый лес…
Сеня стоит на сыром асфальте, заложив руки за спину, без папахи на седой голове, низкорослый и коренастый.
– Верите ли вы мне, бойцы?
– Верим! – эхом на весь двор.
– Ваш командир Хмель оступился, – показывает Сеня пальцем на виноватого. – Подходи, – говорит он уже ему.
Хмель торчит где-то на фланге и сейчас сквозь строй – расступись море, говно плывет – тяжело ползет к середине. Толстый, как бомба, пузо через ремень, на затылке папаха, нараспашку горка, под ней голубая тельняшка. Пшеничные усы, соловые, бессмысленные глаза. Подошел и стоит – тихий, будто вырвали сердце.
– Командир оступился, – миром гасит Сеня восстание. – Чтобы здесь всё затихло, чтобы не было новых жертв, командира нужно убрать. Может, и временно. Это решать вам самим.
Хмель пыхтит рядом в усы и исподлобья водит глазами, как бык: где ж все бойцы, что лягут за него до последнего?
Из строя только два казака за Хмеля:
– Батя!.. За батей пойдем!.. За батю ляжем!..
– Трое уже легли! – обрывает их Сеня. – И виноват ваш батенька Хмель. Вы сегодня – неуправляемая банда. Будете вступать в Донскую казачью дивизию – вот ваше будущее. Это уже решено. Это единственный способ всех вас спасти. «Беркута» больше нет! Снимайте шевроны. Вы вне закона.
Особняком от всех остальных стоит группа военных. Кто-то из них:
– А нам что теперь?
«Россияне?», – подозреваю я сразу.
– Вас здесь нет! – резко дает усечь Сеня.
Точно!
– Вопросы есть у кого? – заканчивает он сходку.
– Кто ответит за кровь? – раздается в тишине голос.
И замер на месте уже начавший рассыпаться строй.
И что-то отвечает Сеня, да ничего по делу. Всё расплывчато и размазано. Будто и не было никакого убийства. Будто и не Хмель должен за всё отвечать.
Так закончилась история с бунтом Хмеля. Только два дня проговорили без дела. Он так и остался у власти. «Синяя база» осталась за «Беркутом», который пусть даже и вне закона.
А с «Оплотом» разговаривал уже Сеня. «Синяя», «Семерка» и «Пансионат» вступают в казачью дивизию, и «Оплот» их больше не трогает.
Тени колонны
В сё У нас не клеится в «Беркуте». То лезет в дела Михалыч, то нам заминируют фронт, то Сочи с Севером делят бойцов, то едет нас разоружать «Оплот», то хочет расстрелять Клуни, то гасим мятеж у Хмеля, то сами уже вне закона. Топчемся почти месяц, не взяли колонну. А каждый вечер сидим всей разведкой, пока веки не падают; в комнате сигаретный дым, на столе кофе, печенье, патроны с гранатами. И всё время сбой. Не хватает информации. Ко всем бедам еще нищета – нет тепловизора. У укров есть точно, попрешь на рожон – рога завернут. Не Чечня, когда ночью ходили в засаду. Теперь хоть при белом свете ползи.
Раз вернулся из Донецка Север, привез тепловизор.
– Языка! – резко упростил он задачу.
Арчи – командир разведки, «бешеная собака», как его здесь зовут, вскочил как подкинутый. И в эту же ночь перешел с группой фронт. Хотел сесть в деревне напротив, да там уже шерстила украинская разведка. В деревне обе и встретились. Обе на расстоянии засекли врагов в тепловизор. Обе уклонились от драки. Арчи вернулся через пару часов. Пустой, как рука бедняка. Мы поругались, но извлекли из этой неудачи кой-какие уроки.
Днем в городе на рынке подходит женщина.
– Долго будет всё продолжаться? – без возмущения, с какой-то усталостью обреченных спрашивает она.
– Когда-нибудь кончится, – стоим мы с Ордой, выбирая себе сигареты.
– Нам, значит, с голоду подыхать?
– Россия не бросит! – верю я в то, что сказал.
Всё чаще и больше летит с той стороны фронта. Наступает вечер, и на улицах уже нет людей. Рано в домах гаснет свет и кончается в городе жизнь.
На следующий день приказ по войскам: оружие наготове – в 13.00 прорыв в город трехсот боевиков «Айдара». Мы весь день сидим начеку.
Завтра уходит пулеметчик Казах. Вечером зашел ко мне попрощаться.
– Конечно, совсем не надеюсь, но останусь очень признателен, если про меня будет строка, – стоит он уже в гражданском, только в руках та самая панама из Афганистана, его талисман.
Казах что-то напел на ухо четверым местным из отряда: Зему, Роще, Шаману и Снейку. Позвал их с собой в Россию, якобы служить в сотый ДОН, где у него имеется блат. Те согласились, собрались в дорогу. Всё это в тайне, чтобы вдруг никто не узнал. Эти четверо молчали несколько дней и в самый последний пошли ко мне за советом. Я поначалу даже одобрил, но сел, поразмыслил, подался к Орде и Японцу.
– Какой сотый ДОН! – шумел Японец в четырех стенах комнаты. – Это же шушера уголовная! Наркоманка дырявая! У нее даже вен на ногах уже нет! Ресницы повыпали… Я эту тварь сразу почуял! Заманит сейчас пацанов, погубит их всех.
– Чего сидишь? Давай сюда Зема! – дергает меня за рукав Орда.
Все четверо имели с нами один разговор, после которого передумали ехать. А Казах шмыгнул поутру один, подозрительно тихо и странно. Север, узнав уже утром об этой истории, распорядился найти Казаха, арестовать да выяснить обстоятельства. Но опоздали.
«Я приехал помочь этому народу. А сейчас я смотрю и понимаю реально, что ничем ему не помог. Ну было там, что пришлось пострелять, побывать в заварушке. А по сути не оказал помощи», – вспоминал я первую встречу с Казахом, когда у него пили чай.
«И сидел он за злые дела – возил наркоту», – рассказывал о нем после Японец.
Эх, Казах! Знать бы, где правда в этих историях. И сидел ты за злые дела, и вот решил сделать доброе дело – пришел сюда помогать… И всё у тебя кончилось как кончилось. Вот так, Казах, попал ты в мою книгу со своим афганским прошлым. Сдержал я свое обещание – каждому по делам его. Не взыщи, друг.
Вновь в штабах отменили всю операцию. И уже даже не колонну, а языка. Будет брать рота Михалыча.
– Ставьте перед собой высокие цели, ребята, – стоит перед разведкой и ни на кого не глядит Север. – Пусть стоят – красиво смотрятся! – И он уходит широким шагом к крыльцу.
Мы за городом, на блокпосту второй роты «Лавины». Нет нехоженого поля перед тобой, как на шахте, и не за что зацепиться при обороне. А есть прямая асфальтовая дорога на Украину. Иди прямо по шоссе и попадешь сразу к врагу. На дороге ничего нет. Даже бетонных блоков. Только две гряды автомобильных покрышек да двадцать два бойца ополчения. Живут в кукольном вагончике, в ста метрах от самой дороги, а там места – только поспать. Один диван вдоль стены плюс три табурета, сядешь – ноги во вторую стену упрутся. Так и спят сидя. И живут, одиннадцать – в вагоне, одиннадцать – на постах.
– «Усиленная рота», мать их! – ругается один из солдат.
– Вон, вся техника здесь, – показывает командир Марк за обочину, где, красные от ржавчины, стоят в золотом бурьяне сгоревшие БТР и «Урал». – И те не наши. Укропы обронили, когда улепетывали…
Марк – бывший школьный учитель, молодой, наверно, лет тридцать. Чистый, умытый. Сколько стояли с ним, сколько курили, чай пили, судили-рядили – ни разу не пролетел матерок.
Пришли мы не просто так. Не пускают с фронта брать языка – зайдем с фланга и свое оторвем. Нужно только прощупать маршрут. С Когтем и Марком ползем вдоль дороги до стоп-полосы – железнодорожного переезда, где, опрокинутые ничком, лежат, как колода, товарные вагоны с открытыми настежь дверьми. А под ними – ходы да траншеи, а за ними – окопы, окопы, окопы. Бездонные и зловонные.
Мы валяемся у вагонов, под насыпью полотна. С другой стороны трассы голый березовый лес. Там вражий секрет, откуда по ночам стреляют по блокпосту.