Проверили кузов с салоном, и поворачиваем, откуда приехал. Стоит у машины, пожимает всем руки. Правая у нас, а левой за крестик на шее держится.
– Мож, диверсант, сыграл хорошо, – сомневается кто-то, когда он уехал.
– Так не сыграешь, – решают все остальные, вспомнив его лицо.
И вот полетели мины. Они несутся с противным жужжанием прямо над головой и падают на шахту и в город. Вон встали вдали черные джинны дыма, и их, ломая, волочет над городом ветер. Мины проносятся с перерывом в пару минут, и у нас понемногу зачесалось под шапкой. Прятаться негде, только два огромных бетонных блока – поди угадай, с какой стороны упадет перед ними. И команда была стоять дотемна. И мы стоим, перестав говорить, и только задираем головы, когда слышим свист. И слушаем, где упадет.
Летят над тобою мины… Как мимо заговоренного проносятся пули. Такие чудеса, что дыбом волоса.
«Помнишь, Ангара, – смотрю я на серое небо, где нынче на Страшный суд высвистывают судьбы и имена, – как перед самой этой войной, ты прочел „Войну и мир“ Толстого? Прочел с опозданием на два десятка тяжелых лет. И как разматерил ты князя Болконского, что стоял на Бородинском поле с полком под французскими пушками, где били в его каре и клали его людей. А он молча смотрел, как лопаются ядра в солдатских рядах. А когда прилетело к нему, еще сказал „Стыдно!“ тем, что успели упасть. И после глупо умер от ран, так и не вступив в Бородинскую битву. А нужно было просто со всеми упасть… Эх, это вечное дурацкое геройство влюбленных в себя.
Отчего же сейчас ты так же стоишь под минами, когда следующая твоя? Почему не бежишь и не падаешь, чтобы жить? Потому что есть вещи выше страха за жизнь. Есть ненависть, есть любовь, есть идея. Нас всех послала сюда идея.
Но мы стоим под минами не за нее. Я понял это сейчас. Мы стоим потому, что презираем мразь, бомбящую мирный город. Смотрите, твари!!! Мы не бежим! Мы не кланяемся вашим снарядам! Мы отмотали из России тысячи верст, чтобы встать здесь! Чтобы вы, паршивые крысы, видели, кто здесь стоит. Чтобы поняли, что мы плюем вам в глаза, а вы трусите отвернуться. Чтобы вы ждали, когда мы придем! Чтобы вы знали, что мы придем!
Ангара! Ведь ты шел сюда, не желая кого-то убить! Потому что с той стороны – твоя кровь. Такие же русские, как и ты. Заблудшие, которым просто затуманили мозг. Или те, которые оказались слабы и не выбрали путь восстания. И ты поражался ненависти местных, верил в какое-то перемирие и сам говорил россиянам: „Главное сейчас – никого больше не убить! Ни одного человека на радость Америке!“
А вот прошел месяц здесь, и всё поплыло, как туман. И стало ясно другое: нужно идти вперед. Идти, сметая заслоны, на Киев, где свили себе гнездо убийцы славян. Идти убивать.
Убить тысячи – спасти миллионы…»
Достоялись. Сразу две мины – в канаву у самой дороги. Бах!.. Бах!.. Только щебенка в небо! Никто так и не лег. И тут же в воздухе дьявольский визг – летит на взрывной волне из канавы собака. Маленькая и рыжая. Поднялась над дорогой, летит и орет! Пасть наизнанку, сейчас лопнет от крика, лапы с хвостом в стороны – прямо как в мультике. Упала на полотно, подпрыгнула на все лапы, под – жала хвост, заткнулась – и ходу! Летит над дорогой как лань, пока не пропала. Мы все на местах, стоим и только поворачиваем за собакой шеи. Во жуть!
Прошла еще пара минут, и снова засвистело над головами. Снова полетели над нами мины. А мы залезли в канаву и по следам взрывов разобрались, что тут случилось.
– Ну сука! Здесь две «Ф-1» было. Сама взорвалась на растяжках, еще и убежала на всех ногах! – держит Семен в руках обрывки саперной проволоки.
Стояли у нас перед глазами, а мы ходили рядом, справляли нужду.
Вернувшись в отряд, мы узнали, отчего весь день бесились укропы. Михалыч, что по заданию штаба вместо нас должен взять языка, не стал посылать в засаду своих людей. Он сделал всё проще и без языка. Михалыч накрыл колонну за поселком своей артиллерией. Погибло несколько солдат ВСУ. За них-то и мстили беззащитным людям фашисты.
Да! «Ще не вмерла Украини…» Ни одна мина не упала на нас, военных. Наш пансионат виден из семи разных стран. А мы стояли в поле на дороге в минуте от укропского плена.
Ну почему?! Почему?! Почему они такое подлое, такое трусливое, такое гнилое говно?!
В Макеевке на блокпосту убили двух бойцов «Беркута». Опять из отряда Хмеля.
К шахте повадилась ползать разведка укропов. Ночью проходят поле, заходят с фланга из леса и лезут прямо на территорию.
Вечером нас собирает Орда.
– Вот вам язык. Далеко бегать не нужно. Но, – ставит он под сомнение всю операцию, – это же банда Колобка. Им каждую ночь то змей трехглавый, то танки Гудериана от водки мерещатся…
И всё же засада на шахте. Сверху в «стволе» наблюдает в тепловизор Орда. Мы лежим во дворе за бетонными плитами, лицом к разрушенному забору, откуда приходят укропы. Тьма-тьмущая, не видать своих рук. Минами перебило электрический кабель. У меня коврик, а рядом выламывается на асфальте от холода ополченец Фокс.
Подаю ему свой «поджопник».
– Хорошая вещь, – никогда не имел он подобного.
«Курить нельзя, вставать и спать нельзя. И не дай бог, захочешь в туалет ты…» Лежишь в мороз на бетоне, и вокруг тоже бетон – насквозь проссышься. Как инвалиды, мы на коленках (вставать нельзя) ползаем к краю плит и мочимся под себя. От неподвижности бойцы начинают скрючиваться – уже не двигают головами.
В середине ночи на шахту заходит разведка соседней роты «Лавины». Только что с «той» стороны. В поселке напротив фронта никого нет. Орда снимает засаду.
Пошли на нашей линии военные перемены. Днем по замене уходит из города рота Михалыча. Пришли какие-то новые, и мы из любопытства поехали посмотреть. А ничего особого. Всё то же, что раньше уже видели у других. Только имя у нового командира поколоритнее, чем у прошлого, – Мясник.
С шахты и с блокпоста уходит «Лавина». Последнюю ночь сидим с ними на шахте, и все отмечают разлуку. Где-то в покоях поддает на каменку со своими замами Колобок, и отдельно на улице самостоятельно за шиворот закладывают бойцы. На передовом посту АГС здоров молодец Макс и старая ватрушка Рояль. Сидят на снарядных ящиках, обнявшись как братья, рядом бутылка и нарезанное ломтями яблоко. Вверху только синие звезды, сзади в черном дворе гремит на ветру железо, впереди над позициями врага качаются желтые фонари ракет.
Сидят и спорят, чье оружие победит.
– Дай пострелять, – показывает Рояль на станковый гранатомет.
– Ну на! – заряжает ему Макс.
Выпустил в белый свет всю «улитку». Отходит с расстройством.
– Ну, это свинячья петрушка… – опускает он пухлую руку. – Вот у меня «утес» лупит так лупит!
– А ну дай пострелять! – не верит второй.
Пошли по двору к пулемету Рояля. Стоит в бронированном КамАЗе, насмерть приварен кустарной сваркой.
– Во! Во! Во машина!.. – молотит вслед улетевшим из «утеса» гранатам Рояль.
– Дай пострелять! – командует Макс.
– А не дам, – слезает на землю Рояль.
– Я тебе с АГСа давал?
– Ну да.
– А ты мне не дашь?
– Нет!
– Ну и пошел ты!.. – разворачивается Макс, шагая отсюда.
– Кого ты послал?! – бежит за ним на ватных ногах Рояль.
Догнал, подпрыгнул и повис всем весом на бычьей шее – душит. Молодой снимает с себя старика и не спеша наливает ему под оба глаза.
Утром, снова вдвоем, шлепают в город за самогоном.
– Командир сказал: час на сборы. Успеем!
И вот наконец уезжают. Грузят в гражданский ЗИЛ и на БМП Запорожца последнее барахло, рассаживаются в машину и верхом на броне. На «ребристой», в танковом шлеме, подсвечивает синими «фарами» успевший опохмелиться Рояль. Пока эти сборы, на шахту прилетает от укропов несколько мин – почетные проводы. На них никто не обращает внимания.
– «Синяя лавина», – смеется им вслед Орда. – Ты знаешь, куда они бронемашину Рояля девали? На спирт у коммерсантов сменяли!
Да у самих не лучше…
Последние вести с «Семерки», фронтовые будни отряда Сочи.
Долго не знали, чем отбиться от «Оплота» с их танками, пока не продуло в мозгах – освятить проклятое место! На «Семерку» прибыл святой отец, отслужил молебен, побрызгал святой водой казарму, все комнаты, помахал кропилом во дворе и полил живой водичкою всю эту нечисть – Сочи, Спеца и Сармата с Братишкой. Те, как на них попала вода, чуть не вспыхнули, как антихристы. Но ничего, устояли, только серный дымок пошел…
На «Семерке» все дружно сняли шевроны «Беркута», забыли само это слово и, намалевав на воротах белого оленя с желтой стрелою в боку, объявили себя казаками области Войска Донского.
И «Оплот» ведь действительно больше не приезжал. Помогает, значит, от танков святая вода.
Да, только от танков и помогла…
– Я в гробу видал эту «Семерку»! – Совсем сбежал оттуда, угнав с собою «газель», Карабах. – Сплю нынешней ночью. Всё тихо. Даже не бомбит арта. Вылетает в коридор пьяный Сармат и орет: «Война!» За ним Сочи в красных трусах, с пистолетом: «Вставай, проклятьем заклейменный!» Дневальный у его дверей падает сразу к бою. Все бегут по казарме с оружием. Вылетает в довесок Спец: «Китайцы окружают!» Там реально всех «белочка» посетила.
Шайтан за день до этого ездил туда забирать свои вещи. Остался с ночевкой.
– А я ночью от крика проснулся. Орет в коридоре эта Баба-яга, костяная нога – Братишка: «Вмажь ему! Вмажь ему! Еще ему вмажь!» И такие сочные глухие удары – бьют, через дверь слышно. И снова она: «Дай я его пристрелю!» А ей голос Сармата: «А что, можно?» А ведьма снова визжит: «Да за такое убивать мало!» И – бах! – выстрел. Возня какая-то – и тишина. Слышу: по коридору шаги. Остановились. Сочи своим хриплым голосом: «Что тут у вас происходит, мать вашу так?» и дальше по словарю. Ведьма с Сарматом наперебой: «Ты знаешь, что он сказал?! Ты знаешь, что он, урод, сказал?! Что наш „Беркут“ – говно!» Снова слышно шаги – уходит Сочи.