– Угробишь всю группу!
– Нас всё равно уже засекли.
– Дуй в дом!
Уже первый раненый. Арчи перед уходом отправил наблюдать на чердак маленького подвижного Фокса. Выбирая место, тот сел с размаху на гвоздь. Утром присел, а днем уже начал подволакивать ногу.
Со своим другом Чибисом стоят на посту, наблюдают. Чибис, руки в карманах, идет от калитки.
– Зачем ходил?
– Шум показался какой-то…
– А где автомат?
– Вон в сене лежит.
– У тебя что, три жизни? В компьютер пришел поиграть?
С оружием брошен в сене бинокль. Час на посту – ни разу не носили в руках.
Днем по рокаде в соседний поселок, где пьяный блокпост, мчится джип с «жовто-блакитным». Спешит, как упырь, желающий поспеть в могилу до петухов. Прогрохотал туда – и без задержек обратно. Никто не тронулся с места. Это еще не начатый план «Б»: молниеносно, безмолвно, смертельно.
Вот и колонна. Впереди и сзади по БТРу, в середине – три груженых ЗИЛа. Катятся, как на парад, по ровной гладкой дороге. На броне задрала ноги разведка, под брезентом в кунгах машин мелькают лица солдат. В колонне ни меньше ни больше пятьдесят человек. Для них беда великая близка, но поступи ее еще никто не слышит.
Прошатавшись весь день, вернулись на пасеку командиры. Приплелись, как два волка, голодные, с запавшими ребрами. Сидят в дыму, молча грызут кашу, запивая холодной водой.
– Колонна! – щелкает зубами «бешеная собака» Арчи.
Да всё уж готово. Вон она, вперед по рокаде, встала на блокпосту, дожидаясь своей буквы «Б» – плана Беды.
Место засады в ста метрах от пасеки и идеально, как на картинках. Идущая в гору на высокой насыпи дорога. Вместо обочин – овраги, как пропасти. Над дорогою два нависших холма. На самой вершине дороги черный холодный лес с высохшим ковром листопада, за лесом – частокольное поле подсолнуха. И лежат на земле, как отрубленные, отгнившие павшие головы без семян, и, не качаясь, стоят на ветру худые палки стеблей.
Здесь, на самой вершине, хлебом и солью – болью и кровью – Новороссия сегодня сполна угостит Украину.
Мы за свою правду море горстями вычерпаем!
Темнеет в нашей лачуге, и пляшут в дыму над ведром легкие красные искры. Пахнет мышами и старостью этот дом. Уронив головы, все спят, сидя на ульях, и в черном углу поднимает храп алтаец Багдо. Бесшумно заходит с улицы смена, садится оттаивать у огня и тут же падает в сон. Уже заволокло горизонт синей поземкой ночи…, Уже ничего не будет. Укропы не водят колонны ночью. Мы месяц на шахте жили по их расписанию.
Спотыкаясь во тьме, падая в ямы, идем мы от пасеки к краю села, где командиры разведали пустующий дом. Разбит снарядом фасад, и бежали от войны в дальние страны, к босому за сапогами, хозяева. Всё впопыхах, всё второпях, с собою лишь плошки да ложки. А дом – ветрам да ворам. Завалена рухнувшим фасадом узкая от калитки тропа. Во дворе стол с разными склянками, в которых стоит столбом зеленая плесень. Валяются на столе кастрюля и разделочная доска, гнилые яблоки и огурцы – бурые, распухшие от воды. Сорваны замки на постройках, и открыты настежь все двери амбаров, где уже проступили чужие следы – лежат на земле брошенные на улице вещи.
Мы стоим во дворе, не видя друг друга. Запрещено зажигать сигареты. И вот на рокаде запели двигатели. И вот вспыхнули у блокпоста фары машин. И тут же поползли вперед. Укропы не рисковали здесь ночью и вот впервые изменили себе…
Мы молча стоим во дворе, уже опоздав на расправу. Стоим на крыльце, на лавках и у забора, и все смотрят только туда – на дорогу, по которой ползут в гору огни. И ни одного голоса в нашем строю.
– Не добежим. – первый зажигает сигарету Багдо.
Уходит наша колонна. Идет с огнями, как с карнавала, да все же бедно наряженная, словно на большее не хватило грошей; лишь фары машин да длинная, во всю ночь, на БТРе «луна». Что ж ты носишься, наша колонна? Что ж ты побираешься по копейкам? Зашла бы к нам на порог, мы дали бы большого огня. Ты могла бы блистать сегодня ярче всех звезд.
– С ума сошли: ночью по фронту… – снимает Тихий уже обузу – гранатомет.
Ночью в дом входит злая гостья – зима. Она сидит на холодной печи и ловит ладонями мух. В комнате, одурев от мороза, ворочаются на драных диванах бойцы. Никто не спит. Из шкафов вывалены все тряпки, которыми можно согреться. Наконец поднимаются с синими лицами несколько человек. Нашли во дворе уголь и растапливают на кухне печку-голландку. Понемногу теплеет дом. Одни повалились в тяжелые сны, а у других оттаяли языки. Ночью в доме от хохота движутся стены – на кухне сбор всех больных. Диагноз – хроническое счастье.
– Да рты закройте с той стороны! – без пользы кричат им с диванов.
Ночью под боком лупит в республику украинская артиллерия. Не какие-нибудь минометы – швыряют из «градов» и гаубиц.
Ночью каждой смене по часу на пост. Во дворе черное небо, где нет ни звезд, ни луны. Под окнами комнаты прибранный сад: пустые деревья и ни одного листочка на голой земле. За забором тропа через поле на пасеку… Уже устали галдеть, угомонились больные, уснули в степи батареи врага. Скоро светает, и стало морозно недвижно стоять.
Из хаты пинком ноги открываются двери, и ударяет во двор электрический свет. На крыльце, на фоне сияния, боец в полный рост. Стоит, руки в карманах, горит в зубах сигарета.
– Туши сигарету, вали отсюда и дверь закрывай! – как в ухо ему из тьмы.
– Чего грубишь?… – теряется он.
– Ты че, дурак?!
Швырнул сигарету, развернулся на каблуках, хлопнул дверью, пропал.
Тишина во дворе, во тьме лишь голоса часовых:
– Кто это был?
– Разведчик Семен!
Утро на пасеке. В холодном домике с ульями пахнет вчерашним костром и лежат на полу железные консервные банки. Разбирая места, садится в ожидании группа. Во дворе на сене, уткнувшись в воротники, трое бойцов. Лежат головами друг к другу два командира (сейчас уходят в разведку), и сидит на коленях с биноклем писатель: еще не назначены постовые.
– Что там в бинокле? – не движется Арчи.
– Я после нашей разведки жду, как встанут вокруг пасеки цепи немецкой пехоты, – видел это в кино Ангара. – Встанут из желтого ковыля. В касках и с автоматами… Были бы немцы, нас расколошматили бы еще в ночь. Или вчера.
Сегодня брать колонну, и скверно проработан весь план. Есть место засады, но хромает обратный маршрут – бегом по селу, а после бегом же по полю. Три километра бегом до своих. По ровной дороге и под прицелом врага.
– Отрежут. Или не все выдержат бег. Нужен запасной вариант, – собирается Ангара в самостоятельную разведку. – Дай плащ, – поднимает он Арчи.
– Иди, – смотрит голубыми глазами маленький Ива. – Просто к тебе на дороге подъедет украинский БТР, и всё. Здесь вся местность у них наблюдается.
Ушли, каждый в свою разведку, писатель и два командира.
У шахты, у самых позиций врага, Ива копытом в то же корыто – снял ногою растяжку. Да заржавела граната.
Встали друг напротив друга.
– Везет дуракам и пьяницам, – зажимает в руках Арчи тонкую проволоку.
– Ага, – смотрит Ива в упор на гранату. – Ты – дурак, я – пьяница.
– Точно сказал!
Нарядился – синий осенний плащ, под полой автомат – вдоль озера Ангара. Лазит под носом врага между шахтой и блокпостом. Дорога еще труднее, еще длиннее, чем по селу – собьешься по ней отступать. Только при полной неудаче засады… Намотал километров семь, вернулся с бревном на плече – поднял с берега озера, тащил всю дорогу, вроде двух весел. Кто побежит ловить рыбака?…
– В озеро, что ли, нырял? – встречает его на посту замерзающий Лекс.
Над Ангарой парит, как из проруби. На деревянном плече, как пушка, накрененное бревно.
– Кто отобьется от группы в бою, отходит вдоль ЛЭП, – сделал он свое дело.
Туман явился из ниоткуда – как вышел из леса. Густой и белый, кусками падает он через плетень, и змеями ползут по двору чудища из бабкиных сказок. Они волокут мягкое сырое тепло, и перестает скрипеть под ногами солома. Туман сожрал пасеку, село и дорогу. Теперь оттопыривай уши, разведка! Не пропусти осеннего урожая, собери огнеметами жатву – полсотни славянских душ. Ибо каждая сожженная книга освещает мир.
Мы ждем на посту, вслушиваясь в туман. Недалеко с перерывом стучит пулемет, бьет по ушам артиллерия, да не пойми где свистят и шлепают в землю мины. Лишь нет ни одного звука с дороги…
С сигаретой в зубах, свалившись на бок, в соломе лежат часовые. Запело, засвистело над головой. И все, заколдованные, слушают песню.
– Ложись! – первым опрокидывает лицо татарин Слепень.
И вот лежат, жрут солому бойцы. Но отсвистела без взрыва мелодия. Только подняли глаза – новая песня. И снова в солому. И вновь тишина.
– Багдо, сука! – зыркает Слепень с земли. – Убью!..
Зарывшись в тюках, превращается в лед разведчик Семен. Оделся полегче, на драку, и вот без нее согнулся в бараний рог.
– Сознавайся, ты утром на крыльцо выходил? – коброй глядит на него Ангара.
– Да, я. – устал уже запираться Семен. – Сон мне приснился, будто я дома, – не может он не соврать.
Враги рисковали вчера, но не повторились сегодня. Никто не повел колонну в туман.
На пасеке в темноте строится у калитки не выполнившая задачу группа – черные тени с горбатыми спинами. Уходят молча, только качаются в руках автоматы. Маршрут – центральная улица (пусть видят укропы), поле, казарма.
Всё – дым. Не было никакой разведки. Приснилась, как Семену в утреннем сне.
Гуляет ветер, порхает снег.
Идут двенадцать человек.
Винтовок черные ремни…
Вокруг – ни зги, ни зги, ни зги.
Вот и пропели мы эту песню. По-своему, не как написал ее автор Блок. Жизнь рассудила иначе. Авторы – актеры.
Украинская граница. Край села и задумчивая дорога во тьму. Еще один шаг – и тусклое белое поле, где снег и трава да вороное ночное небо с перезвоном ветров. Идем скорым ходом, и дважды, гремя пулеметными коробами, падает на мерзлую землю Дикой.