– Что там осталось?
Каждую ночь смотрю я в небе это кино – цветные огни батарей.
– Что там может остаться. Тени на камне? – смотрит он прямо в глаза.
Мясник заходил в Аэропорт в мае 2014 года. В первый штурм 26-го числа. Попал со всеми в ловушку Нового терминала, где с двух сторон их расстреливал кировоградский спецназ (будущие «киборги» Аэропорта, от названия города Кировоград): из Старого терминала и с метеовышки. А вдобавок подлетела украинская авиация – вертолеты и самолеты.
– При нас авиация начала на взлетку садиться. Оттуда – укропы. Десант вышел, боеприпасы, оружие разгружают. А у нас ничего против них:. Тогда-то и начался этот кошмар. Сначала «сушки» по нам отработали. Тогда мы с АГСа стали по самолетам бить. И что-то сделали, что они садиться на взлетку уже не смогли. Потом стали с неба «каруселью» вертолеты украинские заходить и с двух сторон по терминалу ракетами бить. Мы всё в ход пустили: кресла свалили, диваны, банкоматы набок переворачивали, чтобы закрыться. А они лупят и лупят. От здания щепки летят! Я трупами накрывался: троих на себя брошу, под ними лежу. Пройдет вертолетная атака – трупы дымятся, а тебя самого будто поленьями били, с головы до пяток трясешься…
Я в тех КамАЗах не был, где «Восток» своих расстрелял. Это они вечером выходили, уже после вертолетных атак, а мы в терминале так и остались группой прикрытия. Остались, а воевать уже не с чем. Все порасстреляно. А нас бьют и бьют, с вышки и со второго терминала, снайпера их совсем озверели. Надо чем-то отстреливаться, и ночью до мертвых своих поползли, патроны у них собирать. Мы ведь не потому оставили Новый терминал, оставили Аэропорт, что побили нас там, нет. Отбиваться нам было нечем. Если б хоть кто-нибудь привез нам оружие, никто бы тогда не ушел. Никто ничего не привез. Мы следующей ночью ушли. Пятнадцать человек нас там было – самых последних.
– Остался кто-то теперь?
– Я за себя только знаю.
Вернулся из России Док. Сытый, довольный и без копейки в кармане. С ним еще семь человек россиян по контракту с Ордой отправила нам 1-я Интернациональная. Всех сразу в разведку.
Вечером Ива и Док готовят захват украинского танка. Сидят в комнате, решая, куда идти за добычей: в Аэропорт или другие места. На столе только чай и тот без сахара.
– Орда, угости, – заглядывает Ива в пустую кружку.
Старый достает свой запас, открывает фляжку, наливает полный стакан самогона.
– На двоих, Ваня, – предупреждает Орда.
– А если нас завтра в разведке убьют. – начинает Ванька. И тут же – хлоп полстакана в себя. А дальше едва слышно (сперло дыхание): – Всю жизнь будешь себя проклинать, что нам перед смертью пожадничал.
«Четвертые сутки пылают станицы.» Всё идет вразнос в «Беркуте». Болезнь морская – «синяя тоска» – свалила экипаж и рулевого.
По синьке сцепились Батон, Чоп и Щука. Один другого поймал на вранье – и на ему крест в зубы:
– А ну целуй, раз казак!
– С чего это?
– Потому что брешешь, собака!
– Не стану целовать!
– Бей его!
И драка: головы в одну сторону, папахи – в другую…
Столяр – макеевский ополченец. Мужик-работяга. Погибли родители, когда был ребенком, остался с тремя младшими сестрами. Пошел на работу, к своим тридцати годам отдал всех замуж, еще и с приданым, завел собственную семью. «Всю жизнь, не разгибая спины, – показывает он черные рабочие руки. – Я воевать пошел, потому что устал».
Утром на построении кто-то из командиров вновь: «Хватит пить!»
Столяр, взятый за сердце, вышел на середину, в руке автомат стволом вниз:
– Я лично буду пьяным ноги простреливать!
Утром сказал, а в обед пьян – хоть выжми, вынесли на руках из гостей.
Начальник разведки, побритый и трезвый, разбирает у себя на столе автомат.
– Что, Арчи, закончил «болеть»? – сажусь я с ним рядом.
– Кубанку стало стыдно носить, – показывает он на папаху на тумбе.
Диаспора азербайджанцев: Стоматолог, Сеня, Али, Архан и Шерхан. Живут в одной комнате, и вечно у них порядок, ровненько стоят автоматы с винтовками. Держатся друг за друга и вечно все трезвые – хоть бей, чтобы пили.
Архан ездил домой отмечать тридцать лет. Убыл вечером, утром уже в казарме. Пахнет мылом и одеколоном вместо нормального перегара.
– Вы что, не пьете? – не выдержав, пришел я к ним в гости.
Смотрят, смеются и улыбаются как дураки.
– Чего выделяетесь-то? Не русские, что ли? – тоже смеюсь я в ответ.
– Навэрнае нэ умеим, – так и не научился по-русски Али.
Утром на крыльце казармы трое бойцов из «Би-2»: Хирург, Циклоп, Колобок – три брата-квадрата, сажень в плечах, лапы в кирзачах. Стоят, курят на солнце. Командир их Клуни – бывший программист банка в России, с ним жена Ёлка – бой-баба, да еще с автоматом. Таскают бойцов тренироваться в аэропорт, где ведут охоту на танки и другую мелкую добычу. Не потеряют хватку те, кто останется жив. Ездят чаще одни и те же – лишь несколько человек из отряда. Во-первых, проверены, во-вторых, не так много желающих зачерпнуть из Леты воды.
Не веришь? Сходи погляди. Спустись на пер – вый этаж, потопчись у стеклянного стенда «Би-2»: желтые фотографии, для кого «чемодан – вокзал – АТО – деревянное пальто». Фотографий пятнадцать с различными местами боев, а на четырех последних уже черный штамп – аэропорт, аэропорт, аэропорт, аэропорт…
Мы, кто не был на Страшном суде, стоим рядом с «Би-2», что возвратились оттуда.
– Что там сейчас?
– Мясорубка.
– А Гиви и Моторола?
– Мясники.
Из аэропорта только слухи и слухи. Арестован Гиви. Перебит отряд «Сомали». Убит Моторола… Легла половина «Спарты». Отдали укропам аэропорт. Укропы отдали аэропорт. Бойцы рубят сучки для печей автоматными очередями. Журналисты по ТВ называют дорогу в аэропорт Дорогой смерти. Украинские «киборги» называют аэропорт Донецка коротко – АД.
Раскрылись двери казармы, и на крыльце вырос Север:
– Строиться!
Огромная, ничем не занятая толпа в двадцать два человека – разведка – двумя шеренгами стоит перед ним. Пока что стоит, а остальные давно бегут. Вторая неделя в Донецке, а отряд опустел на двадцать четыре штыка. Первый стрелковый взвод – остатки с нехватки. Второй стрелковый – объедки с газетки. Взвод «минометов» – пара орудий, ящики с минами, в папахе Кацо да пара бойцов. Сегодня-завтра и разведка потянется в двери.
– Я никого не держу, – замер на снегу Север, рассматривая за нами даль. Всё уже понял, а не хочет терять людей. – Кто хочет, идите. Хоть в аэропорт, хоть в Луганск.
– Что там, в Луганске? – голос бойца.
– Казаки Мозгового, бригада «Призрак», – уже пристально глядит командир.
– А что там Гиви и Моторола?
– Кладут людей.
Дальше ни звука в строю. Молча соображают бойцы: далеко – устанешь шагать до Луганска, а близко – не успеешь пожить – в мясорубку. И будто рано туда и сюда… И затянулась минута молчания.
– Кто что решил? – спрашивает чужим голосом Север.
Но молча, храня свои тайны, ушла со двора разведка. Ничего не узнал командир.
Вечер, нечего ждать, и мы стоим с Японцем в темном конце коридора, прислонившись лбами к окну. В отражении за спиной плывут между стен зыбкие пьяные тени.
– Всё, конец подразделению. – ставит летальный диагноз шахтер.
– Есть выход. Объединить «Беркут» с «Би-2» и послать на укропов. Кто выживет, с тем дальше служить, – слышал я про такие лекарства.
– А не пойдут! – безнадежно машет Япон.
Сказал – значит, знает. Вчера в какой-то штаб ездил Орда. Повсюду «чистят» линию фронта, и его со штаба отправили по делу в отряд, занимавший блокпост. Приехал туда с командиром того блокпоста – попал в банду, что до сих пор сама по себе. Построил бойцов командир: «Блокпост закончился. Освободить дорогу, всё разобрать! – И пальцем на линию горизонта: – Теперь будем там, на самой передовой. Кто хочет со мной честно умереть в окопах? Выйти из строя!» Из полусотни вышел один. Его одного, в окопе с лопатой, и видел Орда, уезжая после в Донецк.
– Что там за слухи про аэропорт? – манит меня эта сгорающая звезда.
– Про Гиви с Мотором? Про то, что шлют под видеокамеры в атаку людей? Что «пиарщики», «мясники»… – стоит в синем оконном свете Японец, бледный, как призрак в кино. – Здесь же не первые, кто так говорит. Только всё это – дохлая лирика. А кто будет делать за них? Кто воевать будет? Туда любого назначь – все «мясники». Потому что это Аэропорт! Там по-другому и быть не может. Они и пришли туда, Гиви с Мотором, самые отчаянные из остальных. И ведь бьют там укропов, и выбьют однажды. А сколько было до них, сколько бодались там и «Восток», и «Пятнашка»? Меньше потерь, да толку в копейку. Я про Гиви не знаю, а Мотора видал еще по Славянску. Это Чапай! И бойцы у него в «Спарте» – вот такие все мужики! – поднимает он палец. – Не могут от смерти спастись, так умирают со славой. Потому что Аэропорт – это легенда!
В комнате спит на кровати Ива и сидит на своей, свесив ноги, Орда. В окно, как в палату больницы, льется синий уличный свет, и Ива лежит мертвецом.
– Я третью ночь с пистолетом под подушкою спать ложусь. Все с ума здесь сошли, – тих и задумчив, сидит недвижно старик.
Ванька пришел вечером на бровях, достал оружие, вставил ствол в рот, хотел застрелиться. Орда отобрал до утра автомат, скомандовал спать.
– Да, – знаю я про этот дурдом. – Синий с Японцем уходят. Не будут служить, – говорю я последнюю новость.
И снова под звездами стонет Донецк. И снова просыпается ночью Аэропорт, где на гноище старого мира сошлись на смотрины все легенды четырнадцатого года: «киборги», «Спарта» и «Сомали». Где, калеча железные танки, идут они, убивают друг друга. Русские убивают русских.
Когда-нибудь и мы будем стоять у развалин Донецка, как раньше стояли у могилы Грозного. После Украины мы больше не верим в СССР…
«Первый тайм мы уже отыграли…»
Я не хотел здесь этой главы и просто не знал, o чем в ней писать. Это пустые дни конца четырнадцатого года. Дни, когда огромной толпой ополчения сидели мы на кроватях в казарме. Сидели на кроватях, как вороны на проводах, и лениво тек разговор обреченных. Когда мы не знали, чего ждать впереди, и никому не хотелось этого