Пили они по-черному, а воевали, как дьяволы – огненная кровь да ураганная удаль. И все уцелели в огне, и каждому досталась награда: пожизненная отставка Батону и Чопу и смерть в отставке Березе.
Экипаж машины трудовой. Прошло его время, и развалился на части гроб на колесах, да не устроились, потянулись из запоя в запой двое оставшихся.
Так и сослала их в убожество жизнь.
Пулеметчик Архан. Закрыл Дебальцевский котел зимою пятнадцатого, бросил «пишущую машинку» да укатил на Дальний Восток. Видел его фотографию: сидит с тазиками икры, а сам размордател.
Да, Архан, прошел братоубийственный пир, где претерпели мы глад и хлад. Видно, время подлечить свои раны. Кому бинтами да костылями, а кому, вишь, икрой. Тут уж как повезло.
Снайпер Али. Невозмутимый молчун. Ударит в лоб из винтовки на память вечную, и падает на свою тень украинский воин.
Настрелялся, набесился еще в пятнадцатом. Вернулся на родину в Азербайджан, да иногда пишет письма: «Как там у тибя брат?»
Да жив-здоров, лишь тошно от свинства людского…
Стоматолог. И врачи берут в руки оружие, когда гибнет Родина.
– Да не родина мне Донецк. Азербайджан моя родина, – не таил никогда Стоматолог. – Просто как было на это смотреть? Как не встать в очередь за винтовкой?…
– Служишь еще?
– Служу. Затянуло, как в омут.
«Бешеная собака» Арчи. Вечный взводный разведки. Все годы подряд. Как он выжил, где семь кровей пролито, где семь раз менялся взводный состав?
Да, на войне, видать, побольше чудес, чем в раю.
«Ушел я. Не смог больше», – скажет он на исходе шестнадцатого.
Ангара. Я не знаю, кто из «Беркута» сказал про меня: «Настоящий товарищ». Потому что услышал это из третьих уст, уже много после, в России. Но мне достаточно этих слов. Раз и на целую жизнь. Спасибо, ребята.
Это к ним в четырнадцатом году я приехал в свой отпуск на фронт.
– И что, ты потом снова в тюрьму? – спрашивали меня ополченцы.
– Шесть лет за решеткой, – кивал я обритою головой.
В пятнадцатом меня «взяли в плен» под Дебальцевом. Последыши Геббельса в сетях запустили агитку, что пойман Чёрный Артур. Ну кто я такой, чтоб славить меня в Украине? Да козявка убогая!.. Нет ведь, показали даже по телевидению… Да и тут из «перемоги» снова случилась «зрада», когда их разоблачил Шарий в своем ролике «Так кто тупая вата».
Меня за эту поездку в четырнадцатом уволили из зоны задним числом. По-подлому, втихаря, за два месяца до моей пенсии. После публичной огласки этой истории взяли восстановили. Затаили такую же дешевую месть: собрали на меня уголовное дело – «взятка» в тысячу рублей, где два полицейских подбросили деньги. И нет на деньгах отпечатков пальцев, и взяли их на какой-то помойке, и летели они туда против ветра, и всё дело – полная липа.
И все смеялись над суммой, над моей неудачей, над моей помощью Донбассу: «Зачем туда ездил, дурак? Дома нужно сидеть, не было б ничего!» И тащили дело к суду. Да ладно, что слепили мне дело, – отрабатывали заказ начальников зоны. Но было ж еще противнее. В полиции хвастали: «Знаешь, сколько таких наемников мы здесь пересажали?!» В следствии украли мою чеченскую книгу. Начальник следствия писал мне письмом: «Следствием не установлено, на чьей стороне Чёрный еще воевал».
– Сколько привез оттуда? – по очереди подходили особо сочувствующие.
– Два миллиона долларов, – не скрывал я. – Один в кожаном чемодане, другой – в красном.
– Ну нам-то правду скажи! – еще обижались они.
В полиции, в прокуратуре и следствии глумились над горем людей, над горем Донецка, над горем Луганска. А дело сыпалось по УПК как песок. Но ведь «заказали»! Но ведь никто не отменял беспредел…
Два года жизни потратил я на эту борьбу. Где часто приходилось стоять одному, где каждый день не хватало веры в себя. Единственное, что удержало меня на плаву, – это ненависть ко всем этим людям. Ненависть и верное желание идти убивать. И при отсутствии справедливости они стали хорошей помощью для меня.
Два года жизни отняли у меня эти люди. Отняли не у меня. Отняли у русских, которые эти два года стояли без меня в окопах Донбасса. Где так не хватает солдат, где каждая рука на счету.
Сколько хороших книг не написано мною за эти два года. Задумывал три, а едва справился с первой.
И впереди новый суд, и снова неясно, чем всё это кончится.
И всё же, всё же, всё же. Когда бы я знал, чем кончится для меня четырнадцатый год и сколько отнимет, я всё равно бы сел тогда в поезд, я всё равно бы встал в очередь за винтовкой. Потому что есть вещи выше личного счастья. И существует на свете мерило всего – это людское горе. И когда ты мужчина и можешь держать винтовку, ты должен остановить свое счастье, чтобы сражаться за счастье других – кого захватило горе.
Бери винтовку, иди, сражайся за счастье!
Этому нас научила Чечня. Это еще раз утвердил нам Донбасс – страшный экзамен, к которому каждого вела его жизнь.
Знай, если жизнь привела тебя в Донбасс, ты верно прожил ее! Знай, ты лишь для этого был рожден – заслонить путь фашизму! Заслонить своим счастьем для счастья других. И всё, что было до этого, – лишь путь, лишь сборы к этому шагу. И только в этом твой смысл жить. Бог выбрал тебя из тысяч других для этого подвига. Твой дед или прадед из сорок первого из-под земли слышит твой шаг в четырнадцатом или в семнадцатом. Будь достоин его! Будь достоин этой судьбы!
И, друг, помни одно: ты не идешь убивать украинцев, потому что мы одной крови – русский и украинец. Потому что у нас одна родина: Россия, СССР. Потому что нет ее – Украины. Есть лишь химера под этим названием. Была химера австрийская, после германская, нынче американская. Ты стреляешь в химеру и в тех, кто ее защищает. И единственная ставка в этой игре – Россия, а игрок лишь один – русский.
Нам больше некуда с тобой отступать. Всё проиграно, русский. Позади только Москва – последний наш Третий Рим.
Слышишь, русский?… Нам с тобой нужно разрушить Карфаген…
Так прошел для нас, в цветах и слезах, четырнадцатый год. Кончилось ополчение! Минуло время легенд, и сделались тенью все имена, чья слава легко перелетала моря. Прошел парад «Беркутов», «Кальмиуса», «Востока», «Пятнашки», «Спарты» и «Сомали», «Оплота», «Корниловцев», «Призрака» и «Зари», «Смерти», «Йована Шевича», «Витязя» и «Руси», «Всевеликого войска Донского» да бездны других. Парад имен невиданной красоты и свирепости, на который, ломая границы, несли свои флаги сербы и венгры, чеченцы и греки, абхазы и осетины, армяне и белорусы, французы и немцы – весь антифашистский интернационал, сложивший после свои головы за землю Русскую.
Слышите, русские, как грозно шагает он – четырнадцатый год?! Как идут нам сербы на помощь?! Идут нам греки на помощь?! Идут две Осетии и Чечня?… Идут нам на помощь, боясь опоздать… Не слышите!
Видите, русские, как ползет год семнадцатый? Видите, русские, сколько погибло Абхазии, Белоруссии, Венгрии, Франции за нашу землю?
Не видите!
Знаете, русские, что там впереди?…
Не знаете!
Вставайте, русские. Потому что уже никто не идет к вам на помощь. Потому что уже вы остались одни. Вставайте, русские, пока вы еще русские.
Встань, русский! Хоть мертвый – встань!
Припоминая дни печали,
Татар и печенегов бич,
Мы сами ведаем едва ли,
Кто был Евпатий и Претич.
Мы говорили в дни Батя
И на полях Бородина:
Да возвеличится Россия,
Да сгинут наши имена!
Что сделал ты, чтобы Карфаген был разрушен?!
Эпилог
Моя болезнь не лечится годами. Она началась после одной чеченской войны и кончится, видно, на кладбище. Все эти годы, семнадцать медленных лет, я возвращался в Грозный или Донецк. Нет того дня, когда бы не вспоминал я желтые ливни Минутки, стеклянные луны Аэропорта. Я вспоминал не войну, не гибель товарищей, не собственные несчастья. Я помнил другое.
Несколько раз я уезжал из Чечни, уезжал из Донецка. И каждый раз навсегда, убеждая себя, что всё это кончилось. А потом пролетало время. А потом устраивалась или летела в пропасть вся жизнь, менялись люди и города, а я уставал дальше жить. Я вдруг понимал: мне незачем жить. Рядом летел целый мир, а я сидел в пыли на дороге, не глядя, как вдаль уходит земля. Один, без крови, без сил, с холодным сердцем из белого пепла.
Я был мертвецом много раз, пока вновь не являлся обратно. Потому что в те годы, за сущий пустяк (твою жизнь!), задешево продавался рай на земле – Грозный или Донецк, Минутка или Аэропорт. И я всегда возвращался туда за одним: еще раз увидеть своей рай, свое счастье, чтоб вылечиться от него навсегда. Да только не вылечился. Да только сильнее свирепствовала болезнь.
И всё же, всё же, всё же… Как тебя вернуть, мое счастье?! Как мне снова вернуться на фронт?! Туда, назад в прошлое, в свое убийственное невероятное счастье.
Почему нам никто ничего не сказал?! Ни в двадцать, ни в тридцать, ни в сорок и пятьдесят? Почему мы прожили всю жизнь, но никто не открыл одной истины? Ни раньше в Чечне, ни позже уже в Донбассе.
Слышите, командиры? Слышите, старики, кто нами командовал? Почему вы никому не сказали вот это:
В час расставания слушай, боец! Слушай – и помни до смерти!
Ты, оставшийся жить, иди и больше не оглядывайся назад. Иди домой, начинай свою жизнь. Заново! С чистого листа. С первого шага. Новую жизнь, в которой не будет войны. Не будет войны, как бы ты ни хотел. Иди на работу, женись и воспитывай дальше детей. Не жди, что тебя позовут снова в бой! Ни завтра, ни в следующий год! Не жди, не надейся – не позовут! До конца жизни не позовут. До конца жизни никто не придет за тобой, не попросит встать в строй. Других пошлют в бой вместо тебя. Завидуй им молча.
Знай, никогда не позовут! Никогда не придут! Никогда не попросят! Никогда!
Знай, теперь ты всегда будешь один! Всегда один в жизни. Без товарищей, без помощи, как на фронте. Никто не вступится за тебя, никто не спасет, закрывая собой. Чужие, незнакомые люди придут в час беды к тебе завтра, а те, кто был рядом вчера, отвернутся.