— И когда ты собирался мне сказать? — сухо осведомилась она.
— Не знаю.
— Перед отъездом? Или уже после того, как вернусь в Нью-Йорк?
Отец не ответил. Кровь бросилась в лицо Ронни.
— Что, собирался сказать мне по телефону? И что именно? «0, прости, когда мы были вместе, я не упоминал, что у меня последняя стадия рака. И как это тебе?»
— Ронни...
— Если ты не собирался сказать, почему вызвал сюда? Чтобы я смотрела, как ты умираешь?
— Нет, солнышко, совсем напротив, — устало ответил отец, поворачивая голову.
В этот момент внутри что-то оборвалось, словно по склону покатились первые камешки, предвещая камнепад.
По коридору прошли две сестры, тихо переговариваясь о чем-то. Лампы дневного света жужжали над головой, отбрасывая голубоватый свет на стены. Капли мерно падали в трубку капельницы: привычная картина для любой больницы. В этом не было ничего необычного. Необычным и чужим стал мир вокруг Ронни.
В горле Ронни застрял вязкий ком. Она отвернулась, стараясь сдержать слезы.
— Прости, солнышко, — продолжал отец. — Конечно, я должен был тебе сказать. Но так хотел, чтобы лето прошло как можно лучше. И еще хотел поближе узнать свою дочь. Ты меня простишь?
Его мольба ударила в самое сердце. Ронни невольно вскрикнула от боли. Умирающий отец просит у нее прощения! В этом было что-то настолько печальное, что она не знала, как реагировать.
Отец ждал. Она потянулась к его руке.
— Конечно, я тебя прощаю, — прошептала она и, заплакав, положила голову ему на грудь. И только сейчас заметила, как сильно он похудел. Как выпирают ребра и ключицы. У нее разрывалось сердце при мысли о том, что она совсем этого не замечала. Слишком занята была собственной жизнью...
Отец обнял ее свободной рукой, и она заплакала еще громче, сознавая, что скоро настанет время, когда даже этой простой ласки больше не будет.
Ронни невольно вспомнила тот день, когда приехала сюда, и свое поведение. В те дни мысль коснуться его была также чужда, как космическое путешествие. Тогда она его ненавидела. Сейчас любила.
И даже рада была, что узнала его тайну, хотя лучше бы этой тайны не существовало. Раньше он часто гладил ее по голове, но скоро и этого не будет. Ронни зажмурилась, пытаясь отсечь будущее. Она нуждается в отце. Нельзя, чтобы все так оборвалось! Пусть он слушает ее нытье. Пусть прощает за сделанные ошибки. Любит ее, как любил в это лето. И пусть так продолжается всегда.
Только ничего не выйдет.
Она позволила отцу прижать ее к себе и плакала как ребенок, каковым давно уже не была...
Позже он ответил на ее вопросы. Рассказал о своем отце и раке, передававшемся по наследству. О боли, которая стала одолевать его после Нового года. О том, что облучение — это не выход, потому что болезнь поразила слишком много внутренних органов.
Она представила злокачественные щупальца, ползущие из одной клетки в другую, распространяя болезнь и смерть.
Ронни спросила о химиотерапии, и ответ был тем же самым. Рак агрессивен, и химиотерапия может замедлить, но не остановить процесс.
Отец объяснил теорию качества жизни, и она едва не возненавидела его за то, что не рассказал все раньше. Знай она все с самого начала, лето прошло бы совсем по-другому. И отношения были бы иными. Она думать не желала о том, что ждет впереди.
Отец был бледен, и она поняла, что морфий подействовал на него усыпляюще.
— Очень больно? — спросила она.
— Не так сильно, как раньше. Гораздо лучше, — заверил он.
Ронни кивнула и снова попыталась забыть о злокачественных клетках, завоевавших его организм.
— Когда ты рассказал маме?
— В феврале. Сразу после того как все узнал. Но я просил тебе не говорить.
Ронни попыталась вспомнить, как тогда вела себя ма. Должно быть, расстроилась. Но либо Ронни забыла об этом, либо не обратила внимания. Потому что, как всегда, думала о себе. Очень хотелось верить, что она стала другой, но, к сожалению, это не совсем так. Работа и свидания с Уиллом помешали проводить больше времени с отцом, а время — единственное, чего она не могла вернуть.
— Но если бы ты сказал мне, я бы больше бывала дома, мы бы чаще виделись. Я бы помогала тебе, чтобы ты не так уставал.
— Сознание того, что ты здесь, уже больше чем достаточно.
— Но тогда ты, возможно, не оказался бы в больнице.
Он взял ее за руку.
— Может быть, именно то обстоятельство, что ты провела счастливое лето и влюбилась в хорошего парня, не дало мне попасть в больницу раньше.
Хотя они не говорили на эту тему, она знала, что отец проживет недолго, и попыталась представить жизнь без него.
Если бы она не приехала, не дала ему шанс, было бы легче отпустить его. Но она приехала, и теперь все невероятно усложнилось.
В неестественной тишине она слышала только затрудненное дыхание и снова отмечала, как он похудел. Доживет ли до Рождества или хотя бы до ее следующего приезда?
Она одинока, а отец умирает. И ничего, ничего нельзя сделать...
— Что теперь будет? — спросила Ронни. Отец спал совсем недолго, минут десять, прежде чем повернуться к ней.
— Ты о чем?
— Тебе нужно остаться в больнице?
Единственный вопрос, который она так боялась задать. Пока отец дремал, она держала его за руку, боясь, что он никогда не покинет это место. И что остаток жизни проведет в комнате, где пахло дезинфекцией, в окружении медсестер и врачей. Совершенно чужих ему людей.
— Нет. Возможно, через несколько дней меня выпишут. По крайней мере я на это надеюсь, — улыбнулся отец.
Она сжала его руку.
— А что потом? Когда мы уедем?
Отец задумался.
— Полагаю, нужно закончить витраж. И начатую песню. Я по-прежнему считаю, что в ней есть... что-то особенное.
Она придвинула стул ближе.
— Нет. Я имела в виду: кто будет о тебе заботиться?
Отец не ответил сразу. И даже попытался сесть.
— Все будет нормально. Если что понадобится, позвоню пастору Харрису. Он живет в двух кварталах от меня.
Ронни попыталась представить пастора со шрамами на обожженных руках и тростью. Как он будет помогать отцу сесть в машину, когда сам с трудом ходит?
Отец, казалось, понял, о чем она думает.
— Я же сказал, все будет в порядке, — пробормотал он. — Давно знал, что это рано или поздно случится и что, если дойдет до худшего, при больнице есть хоспис.
Нет, она не может представить отца в хосписе!
— Хоспис?
— Все не так плохо, как ты считаешь. Я там уже был.
— Когда?
— Несколько недель назад. И на прошлой неделе возвращался. Они пообещали приготовить мне постель.
Еще одна деталь, которой она не знала. Еще одна тайна открыта. Еще одна истина, предвещавшая неизбежное.
В сознании Ронни все перевернулось. Знакомая нервная тошнота подкатила к горлу.
— Но ты, конечно, предпочтешь быть дома, верно?
— Верно.
— Пока не сможешь оставаться один.
Выражение его лица было невыразимо грустным.
— Пока не смогу...
Ронни вышла из палаты и направилась в кафетерий. Па попросил позвать Джону.
Ронни, совершенно ошеломленная, брела по коридорам. Была уже почти полночь, но в отделении неотложной помощи народу, как всегда, было полно. Она проходила мимо палат. Двери многих были открыты, и она видела плачущих детей в сопровождении встревоженных родителей и женщину с неудержимой рвотой. Сестры толпились на главном посту, брали истории болезней или загружали тележки. Странно, что так много людей могли заболеть так поздно, и все же большинство к утру уже разъедутся. Отца же переводили в палату наверху. Ждали только, когда документы будут оформлены.
Ронни прошла через шумную комнату ожидания к двери, ведущей в главную часть вестибюля и кафетерий. Когда дверь за ней закрылась, уровень шума резко упал. Ронни слышала звук собственных шагов, слышала собственные мысли. Ее заливали волны усталости и тошноты. В это место приходили больные люди. В это место приходили умирающие. И отец снова сюда придет.
Стараясь не глотать слюну, она вошла в кафетерий и потерла распухшие от слез глаза, пообещав себе, что постарается держать их открытыми.
Гриль в этот час был закрыт, но автоматы у дальней стены работали и две медсестры сидели в углу и пили кофе. Джона и Уилл устроились за столиком у двери, и Уилл, заслышав шаги, вскинул голову. На столе стояли полупустые бутылки воды, молока и пакет печенья для Джоны.
Брат повернулся к ней.
— Что-то ты долго, — упрекнул он. — Па в порядке?
— Ему лучше. Но он хочет поговорить с тобой.
— О чем?
Джона отложил печенье.
— Я сделал что-то не так?
— Нет, ничего подобного. Он хочет объяснить, что с ним происходит.
— Почему ты не можешь сказать? — насторожился Джона, и сердце Ронни тревожно сжалось.
— Потому что он хочет поговорить с тобой сам. Как раньше со мной. Я провожу тебя туда и подожду у двери, договорились?
Джона встал и шагнул к двери, заставив Ронни тащиться следом. Ей вдруг захотелось убежать, но она понимала, что нужно остаться с братом.
Уилл продолжал неподвижно сидеть, не сводя глаз с Ронни.
— Джона, дай мне секунду, — окликнула она.
Уилл с испуганным видом встал.
«Он знает, — почему-то подумалось ей. — Он точно знает».
— Не можешь подождать меня? — спросила она. — Конечно, ты, возможно...
— Разумеется, подожду, — спокойно ответил он. — Ровно столько, сколько будет нужно.
Ронни разом ослабела от облегчения и, бросив на него благодарный взгляд, пошла за Джоной.
Горе до сих пор обходило ее. Все близкие были живы. Хотя родители отца умерли и она даже помнила, как ездила на похороны, все же мало их знала. Они никогда не приезжали к ним и, скорее, были для нее чужими. После их смерти Ронни не тосковала и тем более не скорбела. Не то что по Эми Чайлдес, учительнице истории в седьмом классе, погибшей в автокатастрофе в то лето, когда Ронни перешла в другой класс. Она услышала об этом от Кейлы и была потрясена смертью Эми. Такая молодая... ей не было еще и тридцати. Ее смерть долго казалась чем-то нереальным. Эми всегда была та