Мы с Калигулой слились в единое существо. После долгого путешествия в Шотландию без седла эта лошадь привыкла к малейшим движениям моего тела, так что я могла только подумать — и она сразу чувствовала, чего я хочу. Калигула знала, когда надо развернуться, а когда стоять смирно, и я сосредоточилась на мече, зажатом в правой руке.
Я рубила и парировала, неизменно чувствуя, что Оуэн слева, а Полли справа. Оуэн стрелял без промаха, забирая оружие у убитых и быстро обзаведясь целой коллекцией севилей и пистолетов.
По палаточному лагерю метались солдаты Холлистера. Боевые кони все еще были привязаны: должно быть, никто не справился со всей этой шипастой сбруей, чтобы успеть их оседлать. Я хотела отпустить лошадей на волю. Холлистер остался бы без кавалерии, а они заслуживали такой жизни, как у Калигулы, без страданий.
Калигула же, казалось, не хотела к ним приближаться, но я заставила ее приблизиться к загону. Потянувшись, я стала вытаскивать колья, которыми была забрана одна из стен, выдирая их из земли, словно старые корни. Лошади ржали и разбегались кто куда. Одна из них, белая, с бешеными красными глазами, увидела, что к ней приближается солдат со сбруей в руках, и забила его копытами насмерть.
Тут ко мне бросился солдат с пистолетом, целясь мне в голову. Я схватила меч, понимая, что он убьет меня раньше, чем я успею замахнуться.
Все произошло одновременно. Он выстрелил, Калигула рванулась вперед, встала на дыбы и ударила его копытами, сбивая с ног. Прогремел выстрел. Солдат лежал на земле и еще дышал. Я развернула Калигулу, не в силах заставить себя добить его.
Глазами я искала Полли. Она казалась такой беззащитной верхом на высокой бурой кобыле. Где Оуэн? Я увидела, как Полли наклоняется помочь кому-то, выбитому из седла. Это был Джордж. Его ранили. Я направила к ним Калигулу, держа наготове меч.
Но к Полли летел еще один всадник. Он подскакал сзади, нацелив севиль ей в затылок.
— Полли! — закричала я, но она меня не услышала.
Я рванулась вперед, рубя направо и налево, пытаясь пробиться сквозь гущу битвы и думая только о том, как бы добраться до Полли.
Как раз вовремя я оказалась прямо перед ней и отразила атаку всадника. Он замахивался на меня снова и снова, но я парировала удары, одержимая желанием защитить Полли, пока не сбила его с коня, — он рухнул спиной вперед.
Я посмотрела на Полли. Она втаскивала отца в седло, не догадываясь, что произошло. Даже в бою я почувствовала укол зависти, жалея, что не могла сделать то же самое для своего отца, когда он лежал на полу, истекая кровью.
В полдень Новая стража торопливо отступила по дорогам, ведущим к Лондону. Силы Сопротивления потеряли некоторое количество бойцов ранеными, но убитых было очень мало. Измученные, но радостные, мы отправились в Лондон на новую битву.
Ехали медленно, петляя по узким кривым тропам, чтобы не показываться на автостраде. В каждой деревне жители махали нам в знак приветствия. Весть о нашей победе уже разнеслась по округе. Везде, где бы мы ни появлялись, люди предлагали нам еду, одеяла, корм для лошадей.
Мы сидели на лужайке перед гостиницей в маленьком городке, хозяин гостиницы разносил кружки с водой и холодным элем. Я хотела присоединиться к празднованию, но не могла. Перед глазами стояла картина, как на шеи брата и сестры накидывают веревки. Сегодня среда. Через несколько дней они будут мертвы, и Корнелиус Холлистер объявит себя королем.
Кто-то похлопал меня по плечу. Это была девочка лет пяти-шести, босая, в грязном платьице.
— Принцесса Элиза?
Она сделала реверанс, приподняв край платья и склонив голову. Светлые волосы были такие тонкие, что солнце просвечивало сквозь них.
— Это для вас.
Девочка достала из кармана синюю коробочку и протянула мне. Я слабо улыбнулась:
— Спасибо.
Она снова поклонилась и исчезла в толпе.
В коробочке был медальон. Когда золото блеснуло на солнце, у меня перехватило дыхание. Точно такой же я носила почти всю жизнь. Дрожащими пальцами я раскрыла медальон, не смея надеяться.
Выступили слезы. Я слишком хорошо знала эту фотографию. Длинные темные волосы, грустные голубые глаза. Мама.
Я поискала взглядом девочку, чтобы спросить, где она это взяла, но ее нигде не было. Это невозможно, самое настоящее чудо, если подумать: мой медальон попал к собирателям, оттуда — в шотландскую глубинку и снова ко мне. Но как? Надев его на шею и спрятав под рубашкой, я почувствовала, как в сердце затеплилась надежда. Если мамина фотография нашла меня вопреки всему, то, может быть, и моя семья найдет дорогу домой?
Мы ехали день и ночь, и в наши ряды вступали все новые и новые добровольцы со всей Шотландии. Весть о предстоящей казни и нашей недавней победе шла впереди нас. Когда мы въехали в предместья Лондона, в нашем ополчении уже были тысячи мужчин и женщин — настоящая армия.
Обогнув холмы, я обернулась на вереницу всадников, такую длинную, что она исчезала вдали. Впервые я поверила, что у нас есть шанс победить.
29
Ночь была хоть глаз выколи, луну закрывали тяжелые дождевые тучи. С севера дул пронизывающий ветер. Вдалеке над Северными холмами небо освещали вспышки пламени и гасли, достигая земли. Мы ехали по узким проселочным дорогам через лес, пока генерал не вывел нас на безлюдную улицу с покинутыми домами и пепелищами. Мы спешились и ввели коней в какое-то кирпичное строение.
У входа к деревянным планкам были прибиты крючки для пальто, каждый подписан. Заброшенная школа. Низенькие унитазы, пыльные доски, ряды парт и стульчиков перевернуты и поломаны. Позади огороженный садик, где партизаны и пехотинцы разбили палатки и походный госпиталь.
Белая палатка выделялась на фоне остальных. Там Клара ухаживала за ранеными. Серьезнее всех пострадал один человек — его пропороли насквозь севилем. Он лежал в палатке и скрежетал зубами, пока Клара извлекала окровавленное оружие из его живота.
Мы собрались в главной палатке, где раздавали кружки со слабым чаем. Генерал Уоллес сидел у радиоприемника. Волнение, придававшее нам силы, сменилось усталостью, и я боялась того, что могу услышать. Сквозь волны прорвался новый голос, который я сразу узнала, — Корнелиус Холлистер.
— Наши недавние потери в битве при Ньюкасле не станут нашим поражением. Казнь последних Виндзоров состоится, как и запланировано, в воскресенье утром, за чем немедленно последует моя коронация.
При этих словах наступила тишина. Генерал Уоллес поспешил выключить радио.
— Не позволяйте ему запугать вас. Мы выиграли битву при Ньюкасле, победим и завтра. Войдем в Лондон и будем штурмовать Тауэр. А сейчас надо отдохнуть.
Солдаты разошлись спать, они снимали сапоги, проверяли винтовки и прятали под подстилки. Я улеглась на брезент рядом с Полли, положив голову ей на плечо. Ночь выдалась холодная, но в палатке было тепло от тел и костров, все еще горевших на территории лагеря. Вскоре солдаты затихли, тяжело дыша.
— Ты должна гордиться своим отцом, — сказала я Полли. — Он помог основать армию Сопротивления.
— Да, — сонно сказала она. — А я горжусь тобой, Элиза. Ты сегодня могла спать в кровати, в безопасности, под крышей. Могла уехать в Уэльс. Но ты решила остаться и сражаться.
Я лежала и думала о Мэри и Джейми. Больше всего на свете я боялась, что мы приедем слишком поздно.
— Как бы я хотела, чтобы британцы больше гордились моим отцом, — прошептала я.
Раньше я никогда не говорила этого вслух и теперь ощущала боль в груди.
— Я бы хотела сама больше гордиться им. Он оставил после себя страну в руинах. Даже если Англия выстоит, его будут помнить как короля, который потерял все.
Я подумала об одном вечере прошлой весны, когда правительство в полном составе собралось в Букингемском дворце. Мы с Мэри разносили закуски и бокалы с красным и белым вином — изображали хозяек. Между премьер-министром Чарльзом Беллсоном и моим отцом вспыхнул спор. Премьер-министр пытался предупредить его о «все более насущной проблеме», в то время как отец сидел на диване, курил сигару и потягивал коллекционное вино. «Ваша тревога преждевременна, — сказал он. — Давайте закроем эту тему».
Премьер-министр убеждал отца отдать последние земли вокруг Балморала. Отец называл их «леса Мэри». Говорили, что там есть месторождения нефти и кадмия, но их разработка могла погубить лес. Отец поднялся с дивана с глазами, полными слез. Леса были едва ли не последней собственностью королевской семьи, не переданной государству, и лишиться их означало признать поражение. Он повернулся к премьер-министру и сказал: «Прошу вас, не портите вечер».
Полли сжала мою руку.
— Он был хороший, добрый человек. Он не хотел воевать. И Семнадцать дней не имеют к нему никакого отношения. Он даже не представлял, что случится, как и все мы.
— Знаю, — сказала я.
Возможно, он был не лучшим королем, но он был добрый человек и хороший отец. Он говорил, что на войне гибнут не просто солдаты, а граждане. Дети, родители, бабушки и дедушки. Безопасной войны не бывает, и поэтому, наверное, он так и не объявил войну Корнелиусу Холлистеру.
— И все-таки жаль, что моя семья сделала так мало.
— Ты сделаешь больше, — пробормотала Полли. — Мэри станет великой королевой, а ты — лучшая принцесса, какая когда-либо была в Англии. А теперь давай спать. Через несколько часов вставать.
Она повернулась на бок и натянула покрывало до подбородка. Скоро я услышала ее ровное дыхание.
Я бесконечно устала, тело словно налилось свинцом, но, закрыв глаза, я поняла, что уснуть не смогу. Казнь должна состояться через несколько часов. Я натянула свитер, который положила под голову вместо подушки, и осторожно, чтобы не разбудить Полли, зашнуровала ботинки. На цыпочках я обошла солдат, перешагивая через спящих, пока не оказалась у входа в палатку. У каждого из них есть сердце. Каждый — чей-то отец, мать, брат, сестра, сын, дочь. И каждого кто-то любит, как я люблю Мэри и Джейми.