— Остановись, трус!.. — вскричал Гавриил, гонясь за ним. — Тебе не уйти от меня, мой конь резвее твоего.
Однако Ганнибал Эстонии все гнал коня к городским воротам.
— Я всажу тебе меч в шею, если ты не остановишься, — пригрозил тогда Гавриил.
Иво резко повернул коня и остановился.
— Что тебе от меня надо? — произнес он сквозь зубы, при этом смотрел из-под шлема мрачно.
— Я принес тебе привет с того света — там сегодня ждут одного из нас, — улыбнулся Гавриил. — Готовься в дорогу, Иво, твой пришел черед предстать перед оком Создателя, перед оком, которое видит все.
— Я не хочу с тобой сражаться, — покачал головой Шенкенберг, — так как ты не человек, ты — призрак.
— Ты, должно быть, еще помнишь, как я стал призраком? — все куражился Гавриил. — Или напомнить, как было дело? Бежал я и получил удар в спину? Или пал от твоей руки в честном поединке, как ты сказал Агнес фон Мённикхузен?
— Откуда ты это знаешь? — ужаснулся Шенкенберг; он уже не сомневался, что разговаривает в эту минуту с призраком.
— Это ведь привилегия призраков — проникать повсюду и слышать все и все видеть, — Гавриил пустил своего коня вокруг Шенкенберга и нарезал круги. — От имени Агнес я должен еще поблагодарить тебя за искусную ложь, которой ты развлекал ее, но я воздам тебе за все твои постыдные проделки, и ты поймешь в свою последнюю минуту, что настоящая любовь никогда не подвигнет на поступок подлый…
— Жалкий предатель! — выкрикнул вдруг Иво, бросаясь на Гавриила. — Сейчас я увижу, бессмертен ли ты!..
Борьба продолжалась недолго. Страшным неожиданным ударом Иво Шенкенберг рассек железный шлем Гавриила и с ликующим криком поднял руку для завершающего — смертельного — удара, но в этот миг меч Гавриила, пробив стальную броню, вошел прямо в сердце противника и свалил Иво на снег мертвым.
— Прощай, Ганнибал Эстонии! — тихо молвил Гавриил, смотря на лежащего. — Жаль, что такой сильный и изобретательный человек был лишен благородства души!
XV. Святая женщина
ту же ночь в ворота монастыря Бригитты кто-то сильно постучал. Только долгое время спустя, после того как стук повторился несколько раз, в узкое окошечко в стене выглянул заспанный привратник и сердитым голосом спросил:
— Кто там стучит? Какому лешему не спится в эту холодную ночь!..
— Здесь гонец от рыцаря фон Мённикхузена, — отвечал нетерпеливый голос. — Живее открывай, любезный!
Однако привратник не спешил. Все привыкли к осторожности в эти многотрудные времена. Поднеся к окошку свечу, привратник глянул налево, направо — не притаился ли за воротами еще кто-нибудь, кроме этого нетерпеливого гонца. У ворот стояла лошадь с санями и виднелась высокая мужская фигура — темная, как тень; все это лишь с трудом можно было различить, так как небо снова покрылось тучами и пошел густой снег.
Эта темная таинственная фигура как-то не располагала к приятному общению. Что-то в ней настораживало.
— Пускай рыцарь Мённикхузен присылает своих гонцов днем. А ночью сюда никого не впускают, — пробурчал привратник; свеча погасла, и голова его скрылась в темноте.
Привратник хотел захлопнуть ставенку, но стоявший на улице человек просунул в окошко свой кнут и настойчиво потребовал:
— Впустите меня немедленно! Я должен сейчас же переговорить с аббатисой.
Привратник был неумолим:
— Приходи днем, тогда я увижу, что ты за птица. И, может, пущу.
— Это невозможно. Ты ведь знаешь, что город осажден русскими. Мне удалось выбраться из города через Морские ворота, в то время как на другой стороне шел горячий бой; я примчался сюда по льду через залив и должен спешить обратно, пока еще валит снег и пока не наступил рассвет, иначе меня могут схватить на дороге.
— Слишком много говоришь. Так всегда поступают мошенники, готовясь обмануть.
— Что же мне остается? Ворота ломать?
— Ну хорошо, — смягчился немного привратник. — Какой же приказ ты привез?
— Это я могу сказать только самой аббатисе и прошу сейчас же ее разбудить.
— Еще лучше сказанул! — уныло пробурчал сторож. — Или ты хочешь, чтоб меня поперли из монастыря? Где я еще найду такой славный кусок хлеба?.. Если ты даже не хочешь сказать, что тебе надо, то убирайся прочь, незнакомец!
— Не навлекай беду на свою голову, старик! — воскликнул пришелец, теряя терпение. — Вот как раз сейчас ты и рискуешь более всего потерять надежный кусок хлеба. Я начну стучать в ворота и подниму такой шум, что аббатиса сама проснется, и тогда — береги свою шкуру, цербер!
И гонец тут же стал приводить в исполнение свою угрозу: он стучал в ворота и кнутом, и кулаком, и даже ногой не раз приложился…
— Да подожди же ты, бешеный!.. — выругался привратник и с шумом захлопнул окно. — Сейчас открою…
Но прошло не меньше получаса, прежде чем звякнул засов и отворилась узенькая дверца. Похоже, привратник куда-то ходил. Да, ходил, как выяснилось, за подмогой.
Двое монастырских слуг с саженными плечами и алебардами в руках стали по обе стороны гонца и провели его через двор, затем вверх по каменной лестнице, по длинному темному коридору в монастырскую трапезную, освещенную восковыми свечами. Там на высоком стуле уже восседала аббатиса Магдалена, величественная и суровая; вокруг нее стояли несколько монахинь; зачем-то и их подняли в этот поздний час.
Слуги почтительно остановились у дверей, а гонец приблизился к настоятельнице монастыря и приветствовал ее низким поклоном. Когда гонец выпрямился, монахини не без удовольствия заметили, что он, одетый в простое платье мызного слуги, — молодой, красивый человек, с гордой осанкой, с тонкими чертами лица и большими черными, как уголь, глазами.
Аббатиса зорко, подозрительно оглядела его и спросила:
— Ты, что ли, слуга моего зятя?
— Да, я состою на службе у барона фон Мённикхузена, — ответствовал с новым поклоном гонец.
— Какие же ты привез вести?..
Гонец ответил не сразу, он посмотрел, как бы о чем-то сожалея, в сторону монахинь.
Аббатиса поняла его взгляд, движением руки она велела монахиням отойти в сторону.
Тогда гонец начал тихим голосом:
— Я привез весьма печальную весть, матушка аббатиса. Рыцарь фон Мённикхузен тяжело ранен и всеми покинут…
Аббатиса при этом и глазом не моргнула и никак иначе не выказала сожаления, лишь молвив:
— Что ж! Война есть война!.. Всякий день кто-то ранен, всякий день кто-то всеми покинут. От меня-то что тебе надобно?
Не ожидал гонец рыцаря столь прохладного приема. Но он был человек опытный и сильно не печалился по поводу равнодушия аббатисы к судьбе ее родственника.
Гонец продолжал:
— Фрейлейн Агнес…
— Что фрейлейн Агнес? — заерзала на стуле аббатиса.
— Она — единственное сокровище, оставшееся на этом свете у моего милостивого и несчастного господина. Это сокровище он жаждет получить обратно и приказал мне увезти сейчас отсюда дочь.
— Вот как! Увезти? — нахмурилась настоятельница; она была обескуражена этим обстоятельством. — Каким же образом?
— На дворе стоит лошадь с санями. Хорошая лошадь, крепкие сани. Я надеюсь под покровом темноты и снегопада благополучно пробраться в город, где нас будут уже ждать люди Мённикхузена у Морских ворот.
— А есть ли у тебя, мил-человек, какое-нибудь доказательство того, что ты действительно послан моим зятем? — спросила аббатиса, прищурив глаза.
Гонец сунул руку за пазуху, достал золотой перстень с печатью, украшенный гербом Мённикхузенов, и сказал, подавая его аббатисе:
— Этот перстень дал мне милостивый рыцарь как доказательство. Он, похоже, предвидел ваш вопрос, предвидел ваше недоверие…
— Да, я узнаю этот перстень, он принадлежит господину Мённикхузену. И оттиск его видела не раз… А какого-нибудь письменного доказательства у тебя с собой нет? — спросила аббатиса, внимательно разглядывая герб на перстне; не зная, как поступить, не желая отдавать Агнес, она явно затягивала время.
— Ведь рыцарь фон Мённикхузен тяжело ранен, — напомнил гонец, теряя терпение и оттого слегка краснея. — Он не смог ничего написать. Исключительно поэтому барон и доверил мне перстень — родовую реликвию…
— Когда же он был ранен? — хмурила брови аббатиса.
— Во время вчерашней вылазки. И нам надо спешить. Кабы следующий гонец не принес худшие вести!..
— Я не уверена сейчас: этот ли перстень мне знаком… — вдруг холодно сказала аббатиса. — К тому же… его легко можно было снять с умершего, — она истово перекрестилась на распятие, висевшее на стене, и досказала: — Если у тебя, гонец, нет лучшего доказательства, то возвращайся в Таллин несолоно хлебавши. Я не могу доверить тебе мою племянницу. Господин Мённикхузен, отец, ее здесь оставил, и господин Мённикхузен, отец, ее отсюда заберет.
Вот такой хитрая аббатиса подыскала выход: будто она настолько радеет за благополучие Агнес, что не может доверить ее человеку, в коем хоть чуть-чуть сомневается.
— Высокочтимая аббатиса да будет милосердна! — настойчиво просил гонец. — Было бы тяжким несчастьем, если бы я предстал перед моим господином со словами о невыполненном поручении. Когда я сказал, что рыцарь фон Мённикхузен ранен, я открыл не всю правду, так как не хотел слишком волновать высокочтимую аббатису. Рыцарь не только тяжело ранен — он сейчас борется со смертью. Он, можно сказать, намеренно искал смерти, ибо после всех тяжких бедствий жизнь ему опостылела. Быть может, он уже не увидит свет грядущего дня… Высокочтимую аббатису справедливо считают святой женщиной. Как же она, укрепясь в своем великом милосердии, в праведности, может запретить дочери поспешить к смертному одру отца?
Пока гонец все это говорил, острый, пристальный взгляд аббатисы был прикован к его лицу.
— Ты принимаешь такое близкое участие в этом деле? — спросила она подозрительно.
— Как же мне не принимать в нем участия, если мой бедный господин при смерти и жаждет в последний раз увидеть свое любимое дитя? Любой добросердечный человек захочет помочь барону в его несчастье… — и он продолжил с жаром: — Да не медлит высокочтимая аббатиса, иначе будет поздно, и тогда никакие сожаления не смогут помочь делу. И вы сами будете глубоко переживать по поводу того, что не послушали меня и не поспешили.